Они оба расхохотались.
– Даже на царственной розе есть шипы!
– Ничего, Луций это перенесет.
– Луций все равно в выигрыше. С ним она даром…
– С гладиаторами тоже, – засмеялся Даркон, – а мне за это удовольствие придется заплатить цену – сотни рабов.
– Где Курион? – спросил Гатерий.
– Он придет вместе с императором, – ответил Бибиен. – Император без него шагу ступить не может. Мне кажется, что даже Инцитата он не любит так сильно, как Луция.
Даркон наклонился к нему и тихо спросил:
– А как насчет нашего дела?
Авиола указал глазами на золотую Венеру.
– Подарок для него.
– О! Это стоит того.
– Она весит больше двух тысяч фунтов. Я многого жду от сегодняшней встречи, – добавил Авиола.
Даркон скептически сощурился:
– Слишком долго это тянется. Наш любимый император непостижим. Вот и эта история с Сенекой. А что, если и войну он захочет оставить на попечение другим богам?
Пизон подумал о римских толпах и трусости Калигулы. Он хрустнул пальцами и закончил свою мысль:
– Сегодня с ним нетрудно будет договориться.
Остальные думали то же самое и кивали.
Они ошибались. В эти дни император действительно перепугался не на шутку. Но, едва оправившись, он пришел в ярость. Он злился на народ и на сенат. С народом, который в глазах Калигулы был неблагодарной, низкой тварью, разделается Херея и его преторианцы. Но сенат? Тут придется взяться за дело самому.
Калигула трясся от злобы, когда вспоминал, как в дни смертельной опасности сенаторы забаррикадировались в своих дворцах и бросили его на растерзание черни. И как смели они позвать его к себе! Прямо-таки вызвать!
Он проклинал себя за то, что, будучи в хорошем настроении после суда над Фабием, принял приглашение. А может быть, эта ловушка, заговор? Может быть, его заманивают в волчье логово?
А не послать ли Авиоле корзину персиков? Или уж разорить все это патрицианское гнездо, когда они соберутся у Авиолы? Может быть, надо принести их в жертву богам?
Но инстинкт самосохранения был сильнее кровожадности. Нет, нельзя ссориться со всей римской знатью, ведь знать и армия – его последняя опора. Нельзя уничтожать золотой источник, золото должно поступать равномерно, а то ведь если забрать сразу все, то потом и взять будет неоткуда. Но отомстить им следует.
Клянусь Геркулесом! Я вам покажу! Вы у меня получите за вашу дерзость!
Он приказал Херее сопровождать его к Авиоле с двумя сотнями конных преторианцев.
Процессия тронулась в путь в ту минуту, когда Скавр рассказывал в тюрьме Фабию, как буря, разразившаяся в театре, продолжает бушевать на улицах Рима.
Сенаторы были в превосходном расположении духа, а старое хийское вино развеселило их еще больше.
Но вдруг вбежал управляющий и доложил Авиоле:
– Господин! К нашему дому приближается войско!
Они выскочили на террасу, откуда открывается вид на храм Геркулеса.
Там, где дорога поднималась ко дворцу Авиолы, сверкали на солнце шлемы, панцири и копья преторианцев. У сенаторов перехватило дух.
Боги олимпийские! Так не ездят в гости! Так выходят навстречу мятежникам!
Они сбились в кучу, голова к голове, на лицах их выступил холодный пот.
У каждого были на совести кое-какие грешки. А ведь теперь и малый грех может иметь серьезные последствия.
Вчера вскрыл себе вены сенатор Таппон, которому принадлежала целая флотилия торговых судов. Он, говорят, с насмешкой отозвался о золотой конюшне Инцитата.
Вчера вечером всадник Саберний получил из императорского дворца корзину персиков, потому что не оказал должного почтения изображению Калигулы. А теперь его серные рудники уже отписывают в императорскую казну.
Переменчивость Калигулы просто ужасна: Макрона он до последней минуты носил на руках. Доносчик, шкатулка с ядами, списки тех, от кого есть чем поживиться и до кого скоро дойдет очередь, – вот путь, которым следует ныне злая воля Калигулы.
Обрюзгшие лица сенаторов побледнели. Каждый подозрительно смотрел на другого: не ты ли доносчик? За кем из нас они едут? Быть может, за всеми сразу. Сенаторы переполошились. Нельзя ли куда-нибудь убежать, скрыться?
Нет, нельзя. Так выпьем по крайней мере, пока их еще нет здесь! Скорее!
Руки у всех тряслись, вино расплескивалось. Зубы стучали о края хрустальных чаш.
Калигула вышел из носилок. На Авиолу, который кланялся ему у ворот, он даже не взглянул.
Калигула шел быстро, за его спиной развевался шафранный плащ.
Он ворвался в триклиний, как тигр. Схватил хрустальную вазу с цветами лотоса и грохнул об пол.
– Юпитер Громовержец! Зачем это вы собрались здесь? Что за сборище! – орал император, злобно перебегая взглядом с одного лица на другое. – Что это за сборище, которое вызывает к себе императора, словно претор – преступника? Не понравилось, что это я судья вам? Захотелось все переиначить?
Авиола в ужасе кланялся и бормотал:
– Господин наш! Возлюбленный цезарь!
– Ну вот, я перед вами. Ваша прихоть исполнена. Что же дальше?
Вторая драгоценная ваза ударилась об пол и разлетелась вдребезги.
– Извольте, говорите, что вам угодно! Чего вы желаете! – скрежещущий голос императора звучал все громче и громче. – Так что же благородные сенаторы изволят приказывать своему императору, о котором три дня даже и не вспоминали?
Авиола усилием воли подавил страх. Он уловил истерическую нотку в словах императора и сообразил, что на этот раз дело обойдется без крови.
Это Авиолу успокоило. Но он понял также, что сладить с императором будет нелегко.
Он подошел поближе, поцеловал край пурпурной тоги и почтительно приветствовал императора. Авиола говорил спокойно, и плавный тон его речи привел в чувство остальных. Все принялись приветствовать гостя так усердно, как только могли.
Преданность безграничная. Верность не на жизнь, а на смерть. Горячая любовь к великому императору. (Авиола заметил удовольствие на лицо императора и бросил на Даркона одобрительный взгляд: великолепное слово – именно великий!) Император стоял у входа, на его неприветливом, упрямом лице. окаймленном редкими, рыжеватыми волосами, отражались разноречивые чувства.
Движением плеч он сбросил на руки Авиоле расшитый плащ и улегся на ложе.
Ему удалось их напугать! Он налетел на них, как коршун на куриный выводок.
Калигула злорадно улыбнулся:
– Испугались моих преторианцев?
Лицо Авиолы изображало грусть и обиду.
– Нет, божественный, «испугались» – это не то слово, ибо совесть наша чиста и бояться нам нечего. Но мы безмерно огорчены тем, что к самым преданным тебе людям ты являешься с такой свитой. Разве я, разве все мы не лучшая твоя стража?
– Рим – это свора изменников, – упрямо сказал Калигула.
– И нас, верных своих слуг. ты почитаешь изменниками? – с горестным изумлением прошептал Авиола.
– А чем вы от них отличаетесь? – возразил Калигула. – В глаза льстите, а за моей спиной радуетесь, что чернь бунтует против меня.
Сенаторы зашумели.
– Ты несправедлив к нам, божественный! – вскричал Гатерий.
– Твои слова причиняют боль! – простонал Бибиен.
– Чем заслужили мы твое недоверие? – вопрошал Даркон.
– Я накажу всякого, кто осмелится косо взглянуть на тебя! – кричал Пизон.
– Я жизнь за тебя отдам! – бил себя в грудь Друз.
Они клялись, присягали, гнули спины, но императора не тронул поток раболепных слов.
Авиола поставил перед Калигулой хрустальную чашу с вином, отпил из нее сам и заговорил:
– Как раз сегодня, в кругу наиболее преданных тебе людей, мы хотели заверить тебя, что мы всегда были и всегда будем твоей опорой в заботах.
– Авиола запнулся, проглотил слюну и пробормотал:
– В заботах, которые ожидают всех нас в связи с дурными вестями с Дуная…
Калигула резким движением сбросил на пол чашу с вином.
– Стычки на границах устраивают мои легаты! – Его лицо перекосилось от злости.
«Фаларид!» – подумали они.
– Теперь речь идет не о простых стычках, божественный, – решительно проговорил Пизон. – Как сборщик податей на севере я имею достоверные известия от своих людей. Готовится набег германских племен на наши римские земли. Рим должен опередить варваров, чтобы первым нанести удар и загнать их подальше в задунайскую глушь. Ты станешь победителем…
– Избавиться от меня хотите? – закричал Калигула. – Клянусь всеми богами! Из-за того, что вам хочется золота, я должен проливать кровь?
Он встал с ложа и забегал по триклинию, лицо его было искажено от гнева. Смотреть на него было смешно и страшно.
– Рим недостоин меня. И я покараю его. Я покину его. Я перенесу столицу в Александрию! А вы поедете со мной!
Удар был неожиданный и ошеломительный. В Александрию! У сенаторов кровь застыла в жилах. Теперь им было ничуть не легче, чем когда они решили, что отряд преторианцев прислан для того, чтобы всех их перебить.
Они были изъедены пороками, с Римом их связывала только нажива, дворцы и виллы, это были корыстолюбцы без сердца, но Рим они все-таки любили.
Родовые предания были связаны с семью холмами города. Деды и отцы жили здесь, здесь же должны жить сыновья и внуки и отсюда править миром. Вовсе не трудно было бы обратить имущество в деньги и продолжать наживаться в Александрии, даже, пожалуй, и легче; новый рынок и новое окружение всегда имеют свои выгоды. Но покинуть Рим? Без нас Рим погибнет! Рим – это мы!
Ведь это наш Рим!
В глазах их стоял ужас, но противоречить императору они боялись.
Наступило долгое молчание. Калигула продолжал ходить по комнате; он выжидающе смотрел на сенаторов. Нетерпение его росло, оттого что они молчали.
Опять заговорил рассудительный Пизон:
– Никогда, никогда, мой цезарь, не приходило мне на ум, что я мог бы покинуть Рим, город городов, центр мира, который воздвигали твои и мои предки. Город великолепный, великий, единственный…
Голос его дрожал. Страх оставил его. Если Рим будет потерян, то стоит ли заботиться о жизни? Он оглянулся на других, потом посмотрел на безжалостное, то бледневшее, то красневшее лицо императора и продолжал:
– Прости, божественный цезарь, но я полагаю, что могу говорить за всех: мы не можем покинуть Рим. И ты не можешь. Позволь мне быть откровенным. Источник твоей силы здесь; и поэтому Рим непобедим. Но если ты оставишь Рим, открыв варварам свой тыл, то в этом они увидят твою слабость.
– Какое мне дело до варваров? – накинулся на него Калигула. – Я могу сделать все, что захочу. А если мне удастся сломать вековую традицию, то это, напротив, будет доказательством моей силы. И вас я заставлю пойти вслед за мной!
Авиола набрал в легкие воздуху и решительно сказал:
– Ты можешь предать нас казни, господин, но покинуть Рим не заставишь.
Калигула подскочил к Авиоле и грубо схватил его за плечи:
– Ты знаешь, с кем говоришь, ничтожество?
– Знаю, с владыкой Рима, – сказал Авиола, – знаю также, что только вместе, ты и мы, сможем отстоять империю. Это знали Август и Тиберий.
Тиберий побеждал, потому что нападал первым. Атака – залог военного успеха. И тебе это известно, мой господин!
Калигула стал в тупик. Он быстро заморгал и стал хрустеть пальцами.
Авиола понял, что император в нерешительности.
– Сегодня падет голова бунтовщика Фабия Скавра, и римский сброд опять залезет в свои норы. Ты будешь в безопасности, бежать никуда не следует.
Но необходимо подумать, мудрый владыка, об опасности предстоящей: о варварах!
Калигула колебался. Он прилег на ложе. Авиола пользовался нерешительностью императора и продолжал:
– Римские легионы с их прославленными орлами мы снабдим таким оружием, что варвары кинутся наутек, едва лишь завидят армию. Ты, сын Германика, поведешь солдат, они играючи переберутся через Дунай и Рейн и добудут для Рима новые провинции и владения. Новый Страбон опишет новый мир. Мир, принадлежащий императору Гаю Цезарю…
Калигула шевельнулся.
– Ты возвратишься в Рим, и тебя будет ждать невиданный доселе триумф.
Ты будешь бессмертен! Клянусь, половину своего имущества я отдам, чтобы прославить твой триумф! – с жаром произнес Авиола.
– И я! И я! – закричали остальные.
Страсти накалялись.
Сенаторы внимательно следили за лицом императора. Безумец! Мальчишка!
Как у него открылся рот, как заиграли глазки, когда он услышал о триумфе!
Он наверняка уже видит себя на золотой колеснице, движущейся по Священной дороге, царь царей, владыка мира во всей славе…
Император раздумывал: они хотят выставить меня из Рима. Если меня тут не будет, у них развяжутся руки. Если я буду далеко на Дунае, они смогут лишить меня власти и провозгласить императором кого-нибудь другого.
Глупость! Армия на моей стороне. И если я начну войну, они обещают мне триумф. Триумф, какого мир до сих пор не видывал!
Инфантильная душа Калигулы попалась на удочку обещанной бессмертной славы. Золото, солдаты – все будет у него, чтобы прославиться. Ему не придется жертвовать ничем. А если он там погибнет? Последняя мысль начисто уничтожила мечты о триумфе.
Император молчал, напряжение росло. Сенаторы поняли, что какое-то более сильное впечатление заслонило видение славы.
Боги! Кто способен понять этого человека! Что за жизнь – постоянно быть начеку и следить за его настроениями, чтобы не свернуть шею. Авиола начал наобум:
– Именуемый отцом отечества, ты прославишься, как Октавиан Август, и даже более; имя твое войдет в историю, а это обязывает и тебя и нас. наш возлюбленный император…
На дворе послышался цокот копыт, потом быстрые шаги. В триклиний вбежал Луций Курион. Не поздоровавшись ни с кем, он кинулся прямо к императору, лицо его было красным от волнения.
– Что случилось, Луций?
Луций наклонился к Калигуле и что-то зашептал:
– Сколько, говоришь? – пролепетал император.
– Больше двадцати тысяч солдат. Между Ленцией и Лавриаком часть германцев уже перешла Дунай, – шептал Луций. но в напряженной тишине было слышно каждое его слово. – Элий Проб отступил. Есть опасения, что варвары ворвутся и в Паннонию!
Сенаторы забеспокоились. Луций выпрямился, он стоял рядом с императором, словно был его телохранителем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87