– Он еще не решил?
– Твое желание для него закон. Но вилла в Анции ему не принадлежит. Ее унаследовала от матери его дочь Торквата.
Калигула закрыл глаза. Я не знаю виллы лучше, чем эта. Ливия Орестилла будет там прелестна. Ее мужа, Гая Пизона, надо послать проконсулом в дальнюю провинцию. А красавицу я приберегу в Анции для себя.
– Поэтому купить ее невозможно, только обменять, – продолжал Луций.
– Пусть этот ненасытный берет любую из моих вилл.
– Я предложу ему. Думаю, что примерно в октябрьские нонны мы уже договоримся обо всем.
Калигула кивнул. Он устал. Потом тихо проговорил:
– Но никому ни слова! Никому!
– Понимаю, я никому не скажу. Авиола как раз сейчас в Анции.
– Хорошо. Поезжай за ним и заверши сделку. Я вручаю тебе все полномочия. Пить! Благодарю тебя.
Он закрыл глаза, умолк и вскоре задремал.

***

Дни и ночи напролет Валерия ждала Луция. Она писала ему письма и не отсылала их. Боялась раздосадовать своими домогательствами и навязчивостью. «Чем дольше мы не увидимся, тем желаннее для него я стану, – утешала себя Валерия. – Ему будет недоставать меня. Ведь я же знаю, как он без меня тоскует, как нужна ему моя любовь».
Она оправдывала его болезнью Калигулы. Знала, что Луций неотлучно находится при императоре, и одобряла его. Ведь выздоровление Калигулы в ее и Луция интересах. И тем не менее Валерия полагала, что Луций мог бы найти минутку и для нее.
Как-то утром неожиданно прибежал раб Луция и принес короткое послание:
«Я приду!» Валерия возликовала. Но Луций не пришел. Ее мучила ревность.
Она приказала своим людям следить за ним. И узнала страшную весть: домой он не ходит, все время на Палатине, но несколько раз, в сумерки, переодевшись плебеем, пробирался во дворец Авиолы.
Услышав это, Валерия побледнела. Перед глазами поплыли красные круги.
Она снова и снова расспрашивала своего шпиона. Он служил у нее много лет и был предан ей как собака. Валерия с минуту колебалась. Но страсть и ревность были сильнее рассудка. Голос ее срывался:
– Ты на все готов для меня?
– Да, госпожа.
Она принесла серебряную шкатулку и высыпала на стол свои драгоценности.
Это было целое состояние. Поля и виноградники, стада скота, пожизненное благоденствие.
– Все будет твое…
Его глаза налились кровью, он судорожно глотнул:
– Что я должен сделать, госпожа?
Она склонилась к изрезанному глубокими морщинами лицу, в ее шепоте слышались обещания и угрозы. Он кивнул и поклялся Юпитером Громовержцем все исполнить и молчать! И ушел неслышно, как зверь.
Часы тянулись, как годы. Валерия ждала. Она прислушивалась к каждому шороху, сердце ее бешено колотилось. Уснуть не было сил. В полночь Адуя пришла сказать, что посланный вернулся. Валерия втащила его в свой кубикул и отослала рабынь.
– Говори!
Он извлек из-под плаща нож, с которого намеренно не смыл кровь. Рассказ его был краток: он перелез через садовую ограду, бросив перед этим собакам отравленное мясо. Спрятался в кустах и стал ждать. Потом пришла эта бледная девица, она каждый вечер прогуливается под кипарисами. Он полз за ней до самого конца сада, там она уселась на мраморную скамью. Было уже темно, и он неожиданно появился перед ней. Она испуганно вскочила, и тут он ударил ее ножом. В сердце. Верный удар, госпожа.
Валерия глядела на нож. который убийца положил на стол. на ноже черными пятнами засохла кровь Торкваты. Она подала ему серебряную шкатулку, наполненную золотом и драгоценными камнями. Он обернул ее темной материей и спрятал под плащом, потом хотел поцеловать руки Валерии, но она их отдернула.
– Привратник выпустит меня, госпожа?
Она хлопнула в ладоши и распорядилась. Он ушел, Валерия взглянула на нож. Потом взяла его в руки и стала осматривать со всех сторон. Это был триумф. Радость переполняла ее, из груди рвался победный крик. Она разбудила рабов и рабынь. Приказала управляющему выдать им десять амфор вина. Она пила вместе с рабами в атрии и возливала ларам в честь неслыханной удачи. Она вытаскивала из сундуков драгоценные покрывала и раздавала их своим любимым рабыням. Разноязычный галдеж поднялся в атрии, звенели лютни, лилось вино. Пусть пьют, пусть гуляют, пусть спариваются, соперницы нет больше!
С чашей вина в руках Валерия влетела в свой кубикул и бросилась на постель, хрустальная чаша упала и разбилась вдребезги. Вино растекалось, опьяняя крылатую Гарпию на мозаичном полу.
Валерия лежала навзничь, смотрела в потолок и упивалась радостью.
Голова шумела, наплывали горячие волны. Она босиком вскочила и отдернула занавес. На безлунном небе пылала кровавая звезда, как кровоточащая рана.
Валерия вздрогнула. Задернула занавес и легла. Закрыла глаза. Но кровавая рана не исчезала. Она росла, забиралась под веки, палила, жгла. Валерия закрыла лицо руками, но кровь сочилась между пальцами.
Вдруг стало трудно дышать. Она испуганно села. Это ничего, ничего, я пьяна и ничего больше. Оцепеневшее тело не слушалось, оно застыло и окаменело. Валерия хотела позвать на помощь, но из горла вырвался только хриплый стон. Сердце сжал страх. Потом на нее навалилась тьма. В черных углах сверкали страшные глаза, ужасные, перекошенные лица, неумолимые, грозные, пугающие. Фурии со змеиными волосами, кругом разверстые безмолвные рты. Хоть бы единый звук исторгли, пусть бы кричали, бесновались, проклинали! Но нет, молчание царило вокруг, и оно пугало больше всего. О чудовищные головы, чего вы хотите от меня? Я не могла иначе! Она не должна была жить!
Валерия выбежала на балкон, где Луций некогда целовал ее. Она судорожно схватилась за перила. Ее трясло от страха. Она почувствовала, что ревность к мертвой Торквате еще острее, чем к живой, кинулась назад и упала на ложе. Тяжелые шаги и оклики стражников отмеряли ночные часы, ночь казалась бесконечной.
Валерия скрежетала зубами и кричала в темноту: "Не заберешь его теперь!
Не улыбнешься ему больше! Ты уже мертва!" Она задрожала, представив себе мертвую Торквату.Что будет? Зачем я это сделала? А он? Он?
И опять сменялась под ее балконом стража, а ночь тащилась, как улитка, долгая, бесконечная. Фурии толпились у ее постели, она кричала и била кулаками пустоту. Когда в предутренние часы внизу, в городе, загрохотали повозки, Валерия совершенно обессиленная сидела на ложе.
Мысли с трудом ворочались в голове. Больше, чем муки совести, ее пугало то, что убийство было совершено напрасно. Тогда не стоит больше жить. Она должна поговорить с Луцием раньше, чем он узнает о смерти Торкваты.
Валерия отослала с Алцибиадом письмо: пусть Луций придет сейчас же, сейчас же, сейчас же!
С рассветом она немного успокоилась и позвала рабынь. Толстый слой румян скрыл следы бессонницы и страданий. «Прическа мне идет», – подумала Валерия, глядя в зеркало, которое держала перед ней рабыня.
Луций прочел письмо и заколебался. Оскорбленное самолюбие преграждало путь страсти. Но тем не менее он приказал передать Валерии, что придет. И пошел.
Валерия, плача от счастья, упала в его объятия. И он, сам одурманенный желанием и любовью, почувствовал, как сильно она его любит. Луций горячо и страстно обнимал ее.
– Ты меня любишь, Луций?
– Тебя единственную! – поклялся он и в этот миг не солгал.
Лишь позже перед глазами вновь всплыла страшная картина ее прошлого. Но теперь мыслями его руководило упоение: эта женщина стала когда-то гетерой из нужды, а теперь она полна горячей любви к нему. Ливилла же всегда была и будет циничной и бесчувственной, порочной девкой.
– Почему ты не хочешь взять меня в жены? Почему ты тянешь с этим? – Глаза ее горели, голос дрожал.
Он подумал о Ливилле, сестре императора, и о своей мечте: завладеть пурпурной тогой. Валерия наблюдала за ним: он думает о Торквате! Красные круги поплыли у нее перед глазами. Она со страстью заговорила:
– Про Торквату не вспоминай! На ней ты не женишься!
Его опять возмутил ее тон. Как она говорит с ним? Он сам решит, как устроить свою жизнь!
Валерия повисла у него на шее и выдавила из себя:
– Я слишком тебя люблю… не могу жить без тебя… теперь ты мой!
Он не понимал ее. Пальцы Валерии вонзились в его плечи:
– Я не могла жить, пока жила она…
Он разом все понял и, отшвырнув от себя Валерию, хрипло закричал:
– Что ты сделала с ней? Говори!
Валерия упала на колени и обхватила его ноги:
– Я должна была… я слишком тебя люблю… и поэтому она не должна была жить!
Он вырвался из ее рук:
– Зачем ты это сделала?
– Я люблю тебя! Ты должен принадлежать только мне! Она отнимала тебя у меня! Я знаю, что ты тайно, в темноте, ходил к ней во дворец Авиолы.
Поэтому я ее… потому что я безумно тебя люблю…
Он был вне себя от ужаса и жалости. Даже бессердечному Луцию это показалось бесчеловечным. Это зверь, а не женщина. Он злобно огрызнулся:
– Девки из лупанара безумно любят каждого, кто им бросит монету!
Ах, он знает! Кровь прилила к сердцу. Мир покачнулся. Лицо ее посинело.
Слезы брызнули из глаз и потекли по щекам, размазывая краску. Она видела его как в тумане и понимала: всему конец.
– Я боялась сказать тебе об этом. Я боялась за твою любовь. Тебя первого я любила. Клянусь Афродитой! За одно твое ласковое слово я готова все отдать, даже жизнь. А эта девушка… Ревность – лучшее доказательство любви. Пойми, Луций! Забудь о том, что было. Забудь о преступлении, которое я вчера… Я все возмещу тебе своей любовью, я буду верна тебе как собака, буду твоей вещью, буду только тебе служить, только не гони меня…
Она обхватила его колени, он грубо оттолкнул ее. Она поднялась, села на ложе и заломила руки.
– Я пойду за тобой, куда ты прикажешь. Я все для тебя сделаю… Я устрою для тебя рай на земле, Луций!
Он наблюдал за ней, прикрыв глаза. Теперь, когда ослепление его прошло, он увидел стареющую женщину. Пудра не скрывала морщин. Покрасневшие, опухшие веки, тусклые глаза, распухшие губы с размазанной слезами краской.
– Смилуйся надо мной, единственный мой! Мы укроемся вдвоем где-нибудь далеко, мы будем счастливы, вот увидишь…
Он оставался безучастным к ее слезам. Он больше не чувствовал к ней ни капли любви, ни капли жалости. Напротив, в нем росла злоба. Мерзавка!
Совершив преступление, она хочет втереться в древний род, стать римской матроной, супругой члена императорского совета!
Валерия поняла, что слезы не тронули Луция. Никогда, даже в его объятиях, она не забывала о разделяющей их пропасти: он был из благородной семьи, а она дочь свинопаса. Будь проклято высокомерие этих людей и их родовая честь, они все могут купить, даже душу человеческую! Отчаяние перерастало в ненависть.
Она встала и бешено крикнула:
– Не слышишь. Не хочешь слышать. Не хочешь понять! – Голос ее возвысился. – Не нужна я тебе больше! Хочешь меня отпихнуть, как девку!
Но ты забываешь, кто я! Забываешь, что я могу. Забываешь, что мне известно.
Луций не дрогнул. Она продолжала сыпать угрозами, припоминая то. о чем ей доносили шпионы:
– Мне хорошо известно, как ты со своим отцом и остальными сенаторами готовил заговор не только против Тиберия, но и против Калигулы!
– Ты можешь это доказать? – отрубил он. – Донести на меня! Император только посмеется над тобой.
– Император! Император! – орала она – Кто тут император?!
Приступ истерики бросил ее на ложе. Она всхлипывала, рвала подушки, извивалась, кричала.
– Ты разве не знаешь, что, если мой отец чего-нибудь хочет, он говорит об этом Эннии. А она Калигуле! Макрон управляет империей! Макрон император! А не твой Гай! Для того он сунул свою жену в постель Калигулы!
Это он нарочно придумал.
В порыве страсти она продолжала что-то говорить, но Луций не слушал ее больше. Он стоял, будто лишившись дара речи. Он был поражен тем, что открыла ему в истерике Валерия. У него не было иллюзий относительно тех подлостей и интриг, при помощи которых римская знать и богачи достигали своих целей. Он знал их, сам был таков, но это было слишком. Он старался изо всех сил скрыть перед Валерией, как он ошеломлен.
Макрон сам положил свою жену в постель Калигулы! Чего он хочет добиться? Трона? По спине Луция пробежали мурашки: может быть, и моя связь с Валерией входила в его игру!
Валерия заметила сосредоточенное лицо Луция и его устремленные куда-то вдаль глаза. Она попыталась вспомнить, что говорила, но мысли путались, и только чувство, бешеное и ненасытное, толкало ее к мужчине, которого она не хотела потерять, которого требовали ее любовь и властолюбие. Валерия подошла вплотную к Луцию, чтобы он ощутил тепло ее тела. Но Луций видел лишь перекошенное лицо. Как она похожа на своего отца! Тот же взгляд, те же грубые жесты. Луция передернуло.
– Я заменю для тебя объятия сотен женщин, возлюбленный мой… – Она хотела обнять его. Он жестко оттолкнул ее.
– Но я не хочу заменять тебе объятия сотен мужчин, которым ты принадлежала!
Ее руки повисли. Она отшатнулась. Ее расширившиеся глаза горели ненавистью, это было лицо Медузы, предвещающее смерть.
Луций понял. Но овладел собой, пожал плечами и ушел. К Ливилле.
Валерия смотрела ему вслед, переполненная ненавистью, страстно желая отомстить.

Глава 42

В императорском дворце Луция ожидали два сообщения.
Кинжал Торкватиного убийцы не задел сердца. Врачи заверили Авиолу, что его дочь, хоть и ранена тяжело, останется жива.
И второе: Гай Цезарь поправляется.
Императору становилось лучше. За день до октябрьских календ, после месяца тяжелой болезни, он впервые встал с постели.
Ликование Рима было таким же безграничным, как и его недавняя глубокая печаль. Приносились тысячи благодарственных жертв, стада скота орошали жертвенники кровью, все ликовали, что император выздоровел. Жизнь Рима и всей империи вновь обрела свой обычный темп. Император тоже принял участие в жертвоприношениях. И несмотря на то, что он был верховным жрецом, он приносил жертвы не римским богам, а Изиде, культ которой еще при Тиберии он тайно исповедовал. Римские жрецы были охвачены ужасом, а народ ликовал: пусть приносит жертвы кому захочет, лишь бы выздоровел!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87