Ульпий встал. Сенека почувствовал, что должен встать и он. Колючий стариковский взгляд пронзал насквозь.
– Ты, Сенека, хорошо говорил здесь. Мне даже почудилось на миг, что ты республиканец, как и я… что ты, как и я, любишь наше отечество…
Сенека ответил почтительно, но твердо:
– Нет, нет, мой Ульпий. Прости, но я убежден, что республика вернуться не может. Лишь просвещенный правитель – одна крепкая рука – может управлять столь обширной империей. А отечество? Отечество для меня – моя философия. Лишь она сближает меня с людьми, которые думают, как я. Мое отечество – космос, все мироздание.
Ульпий с жалостью глянул на Сенеку: чужеземец из далекой Испании. Он не может чувствовать, как чувствует римлянин. Этот человек попирает исконный патриотизм, который сделал Рим владыкой мира.
Словно угадав мысли старика, Сенека сказал в свою защиту:
– Я стоик, мой Ульпий.
В глазах Ульпия сверкнула гневная усмешка:
– Всегда готовый спокойно и без страха умереть?
– Да.
Ульпий вспылил:
– Отчего же тогда у меня, в безопасности, ты выступаешь против тирана, а в сенате молчишь, раз ты не боишься смерти?
Темнооливковое лицо Сенеки посинело. Он чувствовал, что этого гранитного старика не обманет его риторская изворотливость и остроумные сентенции. Здесь нужно говорить правду. Он подошел к Ульпию. посмотрел ему в глаза виновато, умоляюще, печально, потом склонил голову и не проронил ни звука. Он хотел схватить руку старика, но тот спрятал руки в складках тоги. Презрение к трусу было в его взгляде.
– Публий! – позвал он, и вошел управляющий. – Проводи гостя!
Сенеке было не по себе. Он невольно глубоко поклонился старику и вышел.

***

Ульпий приказал одеть себя и приготовить лектику. На форуме его сразу узнали. Люди сбегались поглазеть на него, изумленные тем, что добровольный затворник вышел из дома. Они славили его и на все лады выражали свое уважение, восхищение и любовь. Ликующая толпа устремилась за носилками Ульпия. Куда он направляется? Все разом стихло: на Палатин? Туда?
Начальник личной стражи, оценив величавый вид Ульпия. провел его во дворец.
– Я Ульпий.
– Тебя примет советник императора Луций Геминий Курион, благородный господин.
– С ним я говорить не хочу, – коротко ответил старик. – Доложи обо мне императору.
– Но…
– Я не буду разговаривать ни с кем другим.
Ульпий сел и стал ждать.
Калигула удивился, услыхав имя Ульпия. Заколебался. Следует ли его приглашать? Это республиканец. Убийца? Он усмехнулся: старик на краю могилы. И решил принять. Но сначала приказал проверить, не спрятан ли у того в складках тоги кинжал. Потом приказал поставить у дверей стражу.
Велел Херее и своим верным преторианцам обнажить мечи и спрятаться за занавесами. Наконец уселся в кресло и кивнул.
Медленно, твердым шагом вошел высокий старик, его восковое, желтое лицо обрамляли белые как снег волосы. Величественный, почтенный старец.
Калигула против своей воли встал.
– Приветствую тебя, Ульпий. Твой приход для меня неожидан. Садись, прошу тебя.
Ульпий жестом отказался. Так он и стоял, высокий, на две головы выше императора, и щурился он непривычного дневного света.
– Я пришел кое о чем просить тебя, – строго проговорил Ульпий.
Калигула был взволнован. Он даже не обратил внимания, что гость избежал обычного учтивого обращения. Чего он может хотеть? Налоговых льгот, наверно. Я дам ему их. Опасно раздражать этого республиканского фанатика.
Он может перебаламутить весь Рим.
– Я с радостью удовлетворю твою просьбу, дорогой, – пробормотал император.
– Тем лучше. Я прошу, чтобы ты, верный своему обещанию, приказал назначить выборы в народное собрание.
У Калигулы потемнело в глазах. Как он смеет? Как может…
– …и еще я прошу, – продолжал Ульпий, – чтобы ты, будучи достойным сыном твоего отца Германика, отменил недостойный Рима закон об оскорблении величества.
Такая дерзость ошеломила Калигулу, у него начался эпилептический припадок. Он рухнул на пол, на губах выступила пена, император бил ногами, судорожно цеплялся за ковер, выл и визжал.
В комнату ворвались преторианцы, Херея звал врача, звал Луция. Они мгновенно оказались на месте.
Луций понял, что произошло. Он с ненавистью посмотрел на Ульпия.
Наконец-то пришла минута, когда он может отомстить старику за унижение.
Ульпий с высоты своего роста смотрел на императора, которого преторианцы по приказу врача несли в спальню. Потом повернулся и хотел уйти.
Херея и императорская стража преградили ему путь.
Луций направился было к Ульпию, но остановился. Он увидел перед собой лицо, так поразительно напоминающее лицо отца.
Оно было прекрасно. Незапятнанная совесть и верность родовой чести отпечатались на этом лице. Род. Каждый представитель рода был звеном в цепи славы. Достоинство и великие дела завещал дед отцу и отец сыну.
Гордость республиканских родов росла от поколения к поколению. В роду Курионов заветами предков пренебрег только он, сын Сервия.
Луцию показалось, что его голову сжал каленый железный обруч. Он отвернулся от старика, которого не пропускал Херея. Словно издалека донесся до него приказ префекта:
– В Мамертинскую тюрьму! Император решит, что делать дальше.
Нетвердо ступая, Луций пошел прочь. Встреча с Ульпием пробудила в нем остатки совести. Но ненависть была сильнее, она заглушила этот слабый голосок. Пока Ульпий жив, Луций всегда будет чувствовать себя ничтожным, жалким, бесчестным.
Позже, стоя у постели императора, он обвинял и поносил Ульпия. выплескивая свой гнев. По страстности и резкости обвинений Калигула понял, что Луций сводит личные счеты. Он слушал и думал свое.
Смотри-ка, Ульпий! Мой враг не на жизнь, а на смерть. Единственный сенатор в Риме, который ничего не боится. Который идет на гибель, как на прогулку. Одно слово – и его не станет. Но в императоре вспыхнула странная, почти извращенная страсть к самоистязанию: не убивать, оставить жить человека, который, правда, его непростительно оскорбил, но и ослепил величием своей натуры, в сравнении с которой смертный приговор, вынесенный им, будет жалок. Пусть живет в своем дворце, как крот в норе! Пусть этот чудак смотрит со своих Карин на крышу моего дворца и мучится от бессильной ярости. Пусть у меня в руках останется доказательство моего великодушия!
Никто не посмеет сказать, что я убиваю из страха, как Тиберий!
– Каков будет приказ, мой Гай? – уже не в первый раз настаивал Луций.
– Удавка или меч?
Император покачал головой:
– Прикажи отпустить Ульпия!
К вечеру сенатор в лектике возвратился в свой дворец.

Глава 52

В спальне Ливиллы преобладал оранжевый цвет, волосы сестры императора были каштановые, ковер коричнево-желтый. Цвета бескрайней пустыни, выжженной солнцем; бирюзовый пеплум на ней казался в этой жаркой пустыне озерком. Она стояла на коленях и рылась в сундучке из кедрового дерева, обитом золотыми обручами.
Луций в белой тунике лежал на спине на ложе, глаза его были закрыты, однако он не спал, не мог спать, Ливилла – это не успокоение, это горячий песчаный вихрь, ослепляющий глаза, иссушающий дыхание, рвущий нервы.
Ливилла разбирала драгоценности, каждое украшение стоило нескольких сотен рабов.
– Смотри на двери, Луций. Как бы он сюда ненароком не ворвался.
– Не явится. Он спит.
Ливилла посмотрела на Луция.
– Разве он когда-нибудь спит? Даже боги не посылают этому чудовищу сон. Хоть бы он издох от этой бессонницы! У Друзиллы украл все драгоценности. Наша дурочка Агриппина сама отдала свои. Только мне удалось кое-что от него спрятать. Посмотри. Ожерелья. Вот это жемчуга, посмотри.
Спрячешь это у себя? Ничего не возьмешь?
Луций, оскорбленный, привстал. Ливилла засмеялась:
– Золото весит больше, чем родственные и всякие Другие связи.
Посмотри! Венок из золота с бриллиантом. Пойдет ли он тебе?
Она встала, заставила его присесть и возложила венок на светлые волосы Луция.
– Ф-и-и! Золото на соломе теряется. Одноцветно. И он тебе мал. – И добавила насмешливо:
– Дубовый, императорский, да? Тот бы тебе подошел.
Поэтому ты за мной бегаешь…
– Ливилла!
– Тебе сначала пришлось бы перещеголять нашего незаменимого Авиолу.
– Для этого мне пришлось бы обзавестись золотыми рудниками.
– Или смелостью. У Авиолы тоже только одна голова. Он уже донес и спровадил не одну парочку богачей, и теперь…
– Даже спровадил? О боги, какие выражения! Как будто ты не знаешь сентенции Сенеки, что жизнь – это борьба. Чем выше человек, тем больше у него врагов. И быть жалостливым к неприятелям? Авиола, говоришь? Моя дорогая, имей я столько, сколько имеет Авиола, и я справился бы с этим без труда. Но выжать, как он, из всего золото, я не умею.
– А разбрасывать золото ты умеешь. Я, конечно, тоже. Вот тебе кольцо на память. На камне изображена Диана, целомудренная богиня. Да здравствует целомудрие богинь! Все остальное спрячь у себя в саду. Когда наш государь однажды раз и навсегда уснет, ты вернешь это мне. – Она задвинула сундучок в укрытие под ложем и продолжала:
– Твой Сенека предсказывает, что будет конец света из-за падения нравов. Это в первую очередь касается моего дорогого брата. И меня это тоже коснется, но чем позже, тем лучше.
Каждый день хорош. Живи одним днем, сказал мудрец.
Упругими шагами она ходила по спальне в прозрачном пеплуме, пытаясь расшевелить Луция. Но он не реагировал. Ливилла нахмурила брови.
– Раньше ты глаз с меня не сводил. До небес превозносил мою красоту.
Все, что у меня есть, прекрасно. Это. И это. И вот здесь. Сразу было видно влюбленного! Хмель уже прошел?
Луций вскочил и обнял ее. Его слова дышали страстью:
– Ливилла! Моя божественная!
– Не утруждай себя. Ляг, – заставила она его прилечь. – Знаю, что я тебя немного утомила. Да и твое положение тебя изматывает. Тобой полон Рим. Такого о Макроне, твоем предшественнике, не говорили. Молодежь тебя боготворит. – Она состроила гримасу. – Луций Курион! Наш идеал! Наш идол и кумир от прически до сандалии, от движения руки до произнесенного слова.
Своему братцу Гаю я этого не буду говорить. Он начнет завидовать, а если он завидует, то ему в голову приходят дурные мысли. Ну, успокойся. Вот тебе вино. Подкрепись для своей голодной Дианы. Ты пойдешь сегодня со мной на домашние игры?
– Куда?
– На домашние игры. Это пытки заключенных, которые так любит мой братец. Вчера там было такое… Гай взял из рук раба плетку и стегал ростовщика Декана сам. Он так по нему хлестал, что яркая кровь брызгала во все стороны, Декан ревел, а Гай от усердия даже свалился. Ты бы посмотрел на это. Он икал, как конь перед финишем. Потом Декана били рабы. А этот старый пройдоха Херея уставился на меня вместо того, чтобы смотреть на пытаемого. Дядюшка Клавдий хотел уйти, но Гай его не отпустил. Подожди, закалишься, сказал он. Клавдий начал бледнеть. Я умирала от смеха. А где ты был вчера. неверный? Гай тебя разыскивал. – Она начала передразнивать:
– «Где моя правая рука, где Луций?»
– Я был в Тибуре. Гатерий Агриппа пригласил меня на свою виллу на ужин, а потом предложил мне ее в подарок.
– Что он хочет за это?
Луций пожал плечами.
– Ничего. Это просто подарок.
– Ясно, подмазывается, чтобы потом взамен любимчик императора прикрыл глаза на какое-нибудь его злодейство. Это у тебя хорошо получается, Луций.
Твое положение приносит тебе прибыль, даже когда ты спишь? Сколько вилл ты уже приобрел таким образом?
– Достаточно, – сказал Луций, встал и добавил шутливо:
– Я буду богатым женихом…
– Ты снова об этом?
– Никогда не перестану, божественная Ливилла. Моя драгоценная.
Ливилла перебила его, подражая голосу Луция:
– Клянусь тебе всеми богами, что без тебя, моя прекрасная, жизнь для меня невозможна. Моя любовь к тебе – это безбрежное море. – И перешла на нормальный тон:
– Но внимание, в море легко потерпеть крушение! Разве не говорил тебе Гай, что он организует в своем дворце захватывающий лупанар для римских нобилей? Великолепный план, чтобы заработать деньги. Будет это организовано с восточным великолепием. Счастливый Олимп, только удовольствие, сладострастие – и никаких забот. Самые красивые женщины Рима будут в вашем распоряжении. Посещение для богачей обязательно.
– Зачем ты мне это говоришь?
– Все три сестры Гая будут там первыми гетерами. Три главные приманки и с ними лучшие дочери и жены сенаторов. Так решил император!
– И ты? Но ты не можешь! Ты не смеешь!
– Почему бы мне не помочь братцу разбогатеть? За одно посещение он получит тысячу аурей – прекрасная цена за любовь, не так ли? – а я, возможно, получу виллу. Ведь мои двадцать лет и мое искусство в любви стоят этого? Кроме того, я сестра императора! А это тоже чего-нибудь да стоит! – добавила она коварно.
Луций схватил Ливиллу за плечи и закричал ей в лицо:
– Никогда! Я этого не перенесу! Ты не смеешь! Ведь ты говоришь, что любишь меня!
– Сегодня да. Но завтра?
– Не будь так жестока, Ливилла! – Впрочем, Луцию было абсолютно все равно, с кем будет спать Ливилла, когда станет его женой. Но сейчас он продолжал разыгрывать ревнивца.
– Я боготворю тебя, моя Афродита. Я хочу, чтобы ты стала моей женой!
– И даже в том случае, если я каждую неделю буду иметь нового любовника? – прижималась она к нему смеющимся ртом.
– Ради богов, не говори так! Я запрещаю тебе! Не мучай меня! Я люблю тебя!
Он повалил ее на ложе.
Потом оба минуту молчали. Кровь стучала в висках. Когда дыхание успокоилось, Ливилла произнесла:
– Послушай, дорогой, я не хочу тебя в мужья. Я не хочу никого. Быть матроной из-за одного только названия противно. Но ты мне нравишься.
Возможно, ты долго будешь моим любовником. Не сердись. Ты только выиграешь от этого. Я буду, наверное, еще похуже Юлии, жены Тиберия. Ты будешь стыдиться меня. Ты должен был жениться на Валерии. Она любит тебя сердцем.
Я так не умею. Я потаскуха, ведь ты это знаешь.
Она встала, перебросила белый плащ через плечо и принялась расхаживать по спальне. Ходила гордо, ей безумно нравилось, что этот красивый патриций так ее любит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87