Вот совет есть. Ты осмотрись в Москве и сам уразумей, кого тебе дальше держаться. Годуновы хоть и сидят на престоле, да престол тот скользкий, как бы они с него не съехали. Мы же люди надежные, о Руси радеем, кто нам друг, того своей милостью не оставим.
– Вы что-нибудь по делу предложить хотите или так, вообще, разговариваете? – небрежным тоном спросил я.
– Пока так, а нужда в тебе будет, то и по делу поговорим. Главное, чтобы ты сам о себе правильно понимал.
– Ну, что ж, буду ждать, когда вы, не дай Бог, заболеете, тогда и разговаривать будем.
– Не о болезнях сейчас речь, совсем о другом.
– В заговор хотите позвать? Неужто против государя? – догадался я.
– Какой еще заговор! – испуганно воскликнул Василий Иванович. – Что ты еще такое придумываешь. На нас крамолы нет, мы и Борису, и сыну его крест целовали! Экий ты, князь Алексей, простой!
– Так я думал, что вы сами хотите в цари. По вам, боярин Василий Иванович, сразу видно, что сможете вы скипетр удержать. Думаете, я против? Я как вас увидел, сразу же понял, что вы первейший изо всех московских бояр. Куда другим до вас!
«Другие» с мрачными лицами слушали «комплименты» коллеге, однако вслух протестов не высказывали. Их бурно продемонстрировал сам кандидат в цари:
– Ты что такое несешь! Ты, князь, смотри, говорить говори, да не заговаривайся. Не по мне шапка Мономаха!
– Прости, боярин, коли обидел, – покаянно сказал я, – не думал, что ты так престол ненавидишь Мое дело малое, мне в такие игры играть не приходится. Я сегодня здесь, завтра там. Значит, вы все за царя Федора стоите? Потому и меня позвали, что о царском здоровье печетесь?
Шереметев часто закивал головой, Иван Иванович ухмыльнулся, а Василий Шуйский подтвердил преданность порядку верноподданными словами. На этом наши «деловые» переговоры можно было считать оконченными, и я встал со своей скамьи. Бояре последовали моему примеру. Шуйский с Иваном сразу же направились к выходу. Чтобы не столкнуться с ними, мне пришлось переждать, чем воспользовался Василий Иванович:
– Погоди, князь, мне еще слово-другое нужно тебе сказать.
Пришлось остаться. Шуйский подошел ко мне вплотную. Он был значительно ниже меня, со старой, уже посеченной мелкими морщинами кожей. Однако глаза еще были чистыми и смотрели цепко. Было ему слегка за пятьдесят, что по этим временам считалось едва ли не старостью. Разглядывали мы друг друга довольно долго. Я состроил туповатую, бесхитростную мину, чтобы попусту не наживать себе могущественного противника. Наконец мы оба составили собственные мнения друг о друге. Впечатление о Шуйском, подпорченное историческими свидетельствами об этом деятеле, у меня сложилось негативное.
– Вижу ты, князь, умный человек, – довольно сказал боярин, удовлетворенный моей художественной трактовкой образа провинциально лоха, – потому пока никого нет, давай поговорим с глазу на глаз.
– Давай, князь-боярин, – согласился я сверху вниз, будто снизу вверх, льстиво заглядывая ему в глаза, – с мудрым человеком всегда поговорить приятно.
Шуйский пропустил комплимент мимо ушей и сразу же взял быка за рога:
– Царь Федор сам не сможет править страной, молод, да и глуп. У нас же времена наступают тяжелые, народ Годуновых ненавидит, ждет, не дождется царевича Димитрия. Тот с войском скоро будет под Москвой, и остановить его некому Стрельцы не хотят воевать с законным государем и переходят на его сторону.
– Так ты, князь-боярин, думаешь, что Самозванец сын Иоанна Васильевича? – задал я уточняющий вопрос. Шуйский поморщился от такой прямолинейности, не ответил и продолжил:
– Тебе нужно подумать, чью сторону будешь держать. Если Борисова щенка, то пропадешь, если законного государя, то можешь в большие люди выйти, станешь окольничим, а то и боярином.
– Понятно, – сказал я, – и что ты мне посоветуешь?
– Меня держись, тогда никогда не пропадешь.
– И что мне для того нужно сделать? – начал я сдаваться на убийственные аргументы старого лиса.
– Коли попал ты в гнездо Годуновых, тебе и кости в руки. Обо всем, что там делается, доноси мне. Никакого слова не пропускай, обо все разговорах и изменах докладывай.
– Понятно, – сказал я. – А что я за это буду иметь?
– Живым останешься, да еще награду получишь.
– Ну, жизнь наша не от царей зависит, а от Бога единого, а вот награду цари дают. Хотелось бы знать, какую.
– Дворянином московским станешь, а то и боярином, – пообещал Шуйский.
– Мне и своего княжества хватит, обойдусь и без московского боярства. Царь Федор мне уже и окольничего, и думского боярина давал, да только я не взял. Ты, князь-боярин, настоящую цену предлагай, а не журавля в небе.
– Вот ты как, князь, заговорил, – с ноткой уважения в голосе откликнулся Шуйский, – что же тебе тогда надобно?
– Ты купец, твой товар, тебе и цену назначать. Чинов и вотчин мне не нужно, их как дают, так и назад забирают, остается казна. Подумай, если в цене сойдемся, то я твой навеки. Только я дорого стою, за полушку не продамся!
Мне показалось, что даже такую продувную бестию как Василия Ивановича, мой постсоветский цинизм покоробил.
Он озадачено уставился на меня, не зная, что по этому поводу думать. Дурак оказался прожженным прощелыгой, не желающий вестись на обещание светлого будущего.
– За казной дело не станет, – без недавнего энтузиазма сказал он.
– Я сразу понял, что мы найдем общий язык, – обрадовался я.
– И сколько ты хочешь?
– Ну, – протянул я, прикидывая возможную цену предательства, – скажем, задаток в тысячу золотых дукатов, а потом два раза по столько же за каждое сообщение.
– Сколько! – истерично вскрикнул Шуйский. – Тысячу червонцев только задатка?! Да ты сам понимаешь, что просишь?!
– А ты что, царский престол хочешь получить за медные московки? Нет денег, нечего строиться.
– Я могу дать тебе десять червонцев задатка, а потом по столько же, если того будет стоить, – сердито отчеканил князь. – И это считай за счастье.
Теперь, когда у нас начался торг, он, наконец, понял, с кем имеет дело, и я стал ему неопасен, а потому неинтересен.
– Такие деньги за счастье не сочту, – парировал я, – столько я могу и сам тебе заплатить, чтобы ты мне голову не морочил.
– Ладно, десять задатка и по двадцать за каждый язык.
– Я свою цену назвал, а торговаться мне княжеское достоинство не позволяет. Надумаешь, эвони.
– Как это звонить, где? – не понял Шуйский.
– Звони во все московские колокола, что нашел такого дешевого соглядатая. Пусть вся Москва надо мной, дураком, смеется!
– Ну, ты и хват, – уважительно покачал головой Василий Иванович Шуйский. – Такой молодой и уже такой жадный. Далеко пойдешь, если только палач не остановит.
– Палачей бояться, в боярскую думу не ходить, – переиначил я известную народную пословицу.
Боярину шутка не понравилась, но он это не показал, только слегка сузил глаза. В хитрости и выдержке Шуйскому было не отказать, вел он себя как истинный дипломат.
– Надеюсь, все, о чем мы здесь говорили, останется между нами? – сказал он без угрозы, но твердо.
– Шутишь, я могила! А ты, князь-боярин, подумай о моем предложении, я с тебя еще беру по-божески. Смотри, другие больше заплатят.
– Другие? – задумчиво проговорил он, непонятно, вопросительно или риторически.

Глава 14

Закончив переговоры, я вернулся на Царский двор. Однако ни с кем из младших Годуновых встретиться не удалось. Они оказались заняты своими обычными молельно-банными делами. После встречи с боярами настроение у меня испортилось, захотелось положительных эмоций, и я решил навестить вдову Опухтину, и заодно выяснить, как обстоят дела у ее сына. Последний раз я видел их несколько дней назад, паренек, кажется, сумел преодолеть кризис, начал поправляться, но чем там у них все кончилось, я не знал.
Отправился я к ним в гости пешком. Расстояния в Москве, если сравнивать с современными масштабами города, были детские. Я, не торопясь, дошел до крохотного домика Опухтиных. Здесь все больше напоминало деревню, чем город. Я постучал в ворота. Залаял пес, хлопнула входная дверь, и в калитку высунула нос премиленькая девушка.
– Вам кого? – доброжелательно спросила она.
– Анна Ивановна дома?
– Дома, заходите, – пригласила она, не спрашивая, кто я такой.
Я вошел во двор. Под ноги с лаем кинулась маленькая собачонка, но, обнюхав сапоги, благосклонно завиляла хвостом.
– Не бойтесь, она не укусит, – успокоила меня девушка. Личико ее сияло весельем, так что за Ивана Опухтина можно было не беспокоиться. После похорон таких счастливых лиц не бывает.
– Как Иван, уже подымается? – спросил я.
– Так вы тот, – она не сразу придумала, как меня назвать, – что его спасли?!
– В общем-то, – скромно признался я, против собственного желания кокетливо поведя плечами, – в его деле немного участвовал.
– А уж Анна Ивановна так вас ждет, так ждет! Я побегу, ее обрадую!
Девушка умчалась, а я остался во дворе один на один с песиком. Заходить в дом без приглашения было неловко, и я ждал, когда ко мне выйдут. Честно скажу, что соскучиться я не успел. Из дверей выбежала Анна Опухтина и, рыдая, бросилась мне на грудь. Это было приятно. Даже очень. Мы с ней обнялись, и я выслушал столько добрых слов и пожеланий, что их вполне могло хватить на целый взвод рождественских дедов Морозов.
Потом Анна Ивановна и давешняя милая девушка новели меня под руки в дом и усадили как именинника в почетный угол под иконы. Иван был тут же, он уже вполне оклемался, хотя и оставался в постели под неусыпным контролем и опекой матери и Любы, так звали девушку. И вообще, у них все складывалось (тьфу, тьфу) прекрасно.
Ахи, охи и благодарения в конце концов иссякли, и я провел в милом семействе несколько приятных часов, едва ли ни самых спокойных и умиротворенных за все последнее время. Ближе к вечеру на огонек заглянула старуха-знахарка, та, что параллельно со мной лечила Ивана и подарила мне ладанку с ногтем великомученицы Варвары.
– Помогла? – сразу же спросила она, едва мы поздоровались.
– Кто? – не понял я.
– Ладанка, что я тебе дала, – напомнила она. – Ты что, ее не носишь?
– Ношу, – соврал я, – только сейчас оставил дома.
На самом деле, я как снял ее в ночь, когда впервые был близок с Ксенией, так больше не надевал. Она осталась лежать на подоконнике светлицы покойной царицы Ирины.
– Плохо, – покачала головой знахарка, – ладанку без присмотра оставлять нельзя. У тебя через нее может быть много несчастий.
Удивительно, но после ее слов я действительно начал испытывать необъяснимую тревогу, хотя до этого момента и думать не думал о приворотном амулете старухи.
– А что со мной может случиться? – спросил я.
– Силу у тебя могут отнять. Поранить на брани. Сглазить, – перечисляла старуха. – Ты как ее надел, с бабой вместе был? Ну, ты понимаешь, это у тебя с бабой было?
– Было что-то такое, – неопределенно ответил я.
– Баба тебя сильно любила? – продолжила она допрос, одновременно раскладывая на столе какие-то мелкие, тонкие косточки, по виду напоминающие цыплячьи или лягушечьи.
– Как сказать, надеюсь, что вроде того, в общем-то как бы любила, – опять уклонился я от прямого ответа.
– Тогда если ладанка попадет к твоему врагу, да тот скажет над ней нужное слово, то беды не оберешься. Теперь она имеет над тобой особую силу. Какая у бабы любовь, такая будет и власть над тобой.
Все что говорила старуха, конечно, было чистой ересью, но почему-то задело за живое. Я упрекнул себя за то, что начинаю идти в поводу у дикой, суеверной эпохи, но спокойнее от того не стало.
Старуха, пока мы разговаривали, несколько раз меняла косточки местами, выкладывая ими разные непонятные мне, непосвященному, фигуры. Что-то у нее складывалось, что-то нет, она же сама к ворожбе относилась вполне серьезно, сопереживала результатам:
– Пока у тебя все хорошо легло, – кончила она колдовать и быстро сгребла косточки со стола, чтобы я не смог разглядеть последнюю выложенную ей фигуру. После чего завернула их в тряпицу. – Пока от ладанки опасности нет, но гляди, все еще может повернуться кругом.
– Мне сейчас только мистики не хватает, – подумал я, а вслух сказал:
– Спасибо, что предупредила. Сегодня же снова надену.
– Опасайся желтого цвета и острого железа, от них тебе грозит большая беда, – продолжила она.
– Что-то случится осенью? – уточнил я, имея виду цвет увядания природы.
– Сама не разобрала, то ли одежда желтая, то ли что другое.
Особенно пугать меня неприятностями нужды не было. С приближением рокового июня и войска Лжедмитрия на всех нас неминуемо надвигались большие перемены, и дразнить Фортуну я не хотел ни под каким видом. Тем более, что пока ничего не было ясно ни с Годуновыми, ни с их двойниками. Все мои хитроумные планы могли сорваться от любого мелочного просчета или незначительной случайности.
Напоминание о предстоящих жизненных сложностях, само гадание и тревожное предупреждение разом испортили благостное настроение, да и Иван Опухтин, взбодрившийся после моего прихода, заметно устал от долгого визита. Я все это учел и, едва начало смеркаться, распрощался с хлебосольными хозяевами и отправился к себе в Кремль.
К себе в Кремль! Согласитесь, это звучит!
Как всегда, по вечерам улицы запирались на рогатки, и свободное хождение по городу затруднялось. Я спешил добраться домой до темноты, не забывая бдительно смотреть по сторонам, чтобы не попасть в руки лихим людям, выходившим с наступлением темноты на свой нелегкий и опасный промысел. Конечно, вооруженный человек не казался уличным грабителям такой уж желанной добычей, но группы разоренных крестьян или пропившихся казаков, сбившиеся в банды, вполне могли напасть на одинокого прохожего даже в центре Москвы.
К счастью для меня, на этот раз, хотя я и был без старухиного амулета, все обошлось благополучно. Караульные стрельцы, охранявшие нашу национальную святыню, уже запомнили меня в лицо и на территорию Кремля пропустили без лишних вопросов. Тут за каменными стенами можно было расслабиться. На улицах было пустынно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38