– Не нужно, – отказался я, задувая ее светоч. – Сейчас глаза привыкнут к темноте, разберусь. Куда могла деться охрана?
– Не знаю, в наших сенях всегда стоят два стрельца, да еще двое в больших и на крыльце у входа. Я проснулась по нужде, услышала шорох, дверь приоткрыла, выглянула, меня внизу не видать, а там чужие люди шепчутся в темноте. Я сразу сюда, тут ведь в царевниных покоях одни бабы и девки. Ты саблю возьми да кольчугу-то надень, – посоветовала она, – Мало ли что!
– Ничего, и так справлюсь, пошли потихоньку.
Я обнажил кинжал и, мягко ступая, чтобы не потревожить спящих «фрейлин» и раньше времени не спугнуть непрошенных гостей, направился к входу. Рядом неслышно двигалась Матрена. Возле дверей мы замерли, прислушиваясь. С внешней стороны все было тихо. Простояли так несколько минут. Карлица завозилась, видимо, чувствуя свою вину за то, что зря меня разбудила.
– Т-и-х-о, – одними губами прошептал я. Она опять замерла.
Интуиция подсказывала, что за дверями таится опасность. Из передней комнаты, которая выходила во внутренние сени, было слышно дыхание спящих людей. Кто-то из женщин негромко похрапывал.
Я начал медленно приоткрывать дверь, двигая ее миллиметр за миллиметром, пока не образовалась сантиметровая щель. Теперь можно было слышать все, что делается в наружных сенях. Там по-прежнему было подозрительно тихо. Не дождавшись ничего нового, я еще больше приоткрыл дверь. Из сеней пахнуло неприятным запахом, как будто там кто-то справил нужду.
– Пойди, зажги свечу, – попросил я Марфу, без опаски распахивая дверь. Запах усилился. Пока карлица взбиралась на скамью, запалить от лампадки огарок, я ждал, не пряча кинжал в ножны. Наконец она вернулась со светом. В небольших сенях на полу лежали два стрельца с перерезанными глотками. Их бердыши и мушкеты были прислонены к стенам.
– Господи, воля твоя! – запричитала шутиха, торопливо осеняя себя крестными знамениями.
– Тише, – попросил я, – запри за мной дверь и никого не буди, я скоро вернусь.
В голове мелькнула мысль, что на Годуновых покушается кто-то, кого стрельцы знают, потому и пустили своих убийц в сени, и погибли, не успев оказать сопротивление. Во дворце было по-прежнему тихо, скорее всего, пока нападающие убирают стражу, а в покои к царевне не вошли, чтобы там женщины не подняли шум.
Я забрал у Марфы свечу и быстро прошел в общие сони. Там, как и у нас, на полу лежали зарезанные стрельцы. Только их оттащили к стене и затолкнули под лавку. Двери в покои Федора, Марии Григорьевны и покойного Бориса Федоровича были закрыты. Я подкрался к ближним, ведшим в хоромы царицы. Прижался ухом к щели. Слава Богу, там охранники были живы, за дверями кто-то негромко разговаривал.
Теперь нужно было каким-то образом выманить убийц сюда, в общие сени. Я не придумал ничего лучшего, как легонько постучать костяшками пальцев в створ двери. Причем не просто, а как будто условным стуком, три удара подряд и два после паузы. Голоса разом смолкли. Я поставил огарок свечи на пол в двух шагах от двери и встал от нее сбоку в небольшую нишу. После чего повторил «условный стук». Дверь начала тихо открываться. В сени высунулась голова в стрелецкой шапке. Стрелец посмотрел на свечу, шепотом выругался.
– Я сейчас, – сказал он кому-то за своей спиной, – без меня не пейте.
– Что там? – спросил его невидимый собутыльник.
– Это ко мне, Аким пришел, – ответил он и в узкую щель выбрался в общие сени.
Сквозняк чуть не задул огарок. Огонек начал метаться, клониться к полу, и я не смог даже толком его разглядеть.
Да это было и не важно. Я просто сильно ударил стрельца рукояткой кинжала в висок. Однако в неверном свете, видимо, промахнулся. Человек, прежде чем рухнуть на пол, громко закричал. Тотчас в сени выскочило еще трое парней форме. Я разом оказался в незавидной позиции, двое вооруженных фирменными бердышами стрельца тотчас прижали меня пиками к стене. Третий, с саблей в руке, пытался дотянуться концом клинка. Все произошло так быстро, что никто ничего не успел сообразить, все, видимо, действовали на инстинктах.
– Стойте, вяжите его! – высоким как сирена голосом завизжала карлица, внеся в еще больший разлад в общую сумятицу.
Кроме меня, вязать было некого, но у меня в руке сверкал длинный кавказский кинжал, что препятствовало немедленному исполнению приказа.
– Что за шум! – вмешался в общий хор уверенный молодой голос. Царь Федор в одной рубахе с обнаженной саблей в руке выскочил из своих покоев и растерянно озирался по сторонам, не понимая, что здесь происходит.
– Вяжите его! – опять завизжала Матрена, но за малым ростом и темнотой никто ничего не понял.
Меня между тем окончательно припечатали к стене, я почувствовал, как в тело втыкается острое железо. Нужно было что-то предпринять, пока стрельцы по ошибке не сделали из меня шашлык.
– Царь Федор, помоги, убивают! – закричал я.
Стрельцы разом ослабили давление пик на грудь, однако оставался еще один заговорщик в стрелецкой форме, с обнаженной саблей, который, как мне показалось, пока не решил, кого заколоть первым, меня или Годунова.
– Федор, берегись! – опять закричал я и показал рукой на стрельца, который наконец решил, что царь подходит ему в жертву больше, чем я.
Годунов каким-то чудом успел сориентироваться, от кого ему нужно обороняться. Убийца захотел покончить с ним одним ударом, рубил сверху, но чуть не успел. Федор уже вскинул свою саблю. Со звоном скрестились клинки, и от них, хорошо видимые в полутьме, в разные стороны полетели искры. Сшибка была страстная и темпераментная. Мои «бердышатники» резво отскочили в стороны, чтобы не попасть под горячую руку или острый клинок.
Стрелец неплохо владел оружием. На его стороне были внезапность и неожиданность нападения, но молодой царь легко отбивал все выпады и вскоре начал теснить заговорщика. Разобраться в деталях, как проходит бой, было трудно, для этого здесь было слишком темно.
– Федя, не нужно! – пронзительно, с болью в голосе закричала вдовствующая царица. Однако призыв ее к милосердию запоздал. Стрелец выронил саблю, и она со звоном упала на пол, а он сам, нелепо икая, прислонился к дальней стене и медленно, как в замедленной съемке, сполз на пол. Перед ним, как ангел мщения, с мечом в руке, в одной короткой ночной рубашке стоял Федор Годунов. Он растерянно озирался по сторонам, видимо, еще до конца не осознавая, что здесь произошло. Все, кто оказался в сенях, молча, затаив дыхание, наблюдая агонию заговорщика.
– Это кто такие? – наконец выходя из ступора, спросил царь.
– Наш сотник, государь, – ответил один из стражников, наконец обретая голос. – Федька Блудов с десятником Тимофеевым.
– Как они сюда попали?
– Сотник сказал, что до тебя с посланием. Мы не знали, что они худое задумали.
Все свидетели происшествия продолжали молчать, переживая неожиданное событие. Началась общая суета. Из покоев выскакивали одетые в исподнее люди. Слуги принесли свечи и ярко осветили ими сени, Мой недавний приятель Блудов умирал. Он в предсмертной муке выгибался на полу, и его тело била крупная дрожь. Первый стрелец, тот, которого я ударил в висок, лежал ничком, без сознания. Присутствующие ждали, что скажет царь.
– Отправьте их в разбойный приказ, – наконец негромко проговорил Годунов. Он увидел небрежно засунутые под лавку тела охранников, повернулся ко мне. – Ты был с ними?
Теперь общее внимание переключилось на меня Я, видимо, и правда походил на заговорщика, стоял полностью одетый среди полуголых людей с обнаженным кинжалом в руке.
– Нет, – коротко ответил я, но и сам почувствовал, как это неубедительно прозвучало.
Стрельцы начали незаметно перемещаться в мою сторону. Бердыши пошли вниз. Вдруг наступившую тишину вспорол высокий, детский голос:
– Государь, боярин Алексей спас тебе жизнь! Все расступились, и перед Федором предстала карлица Матрена.
– Там, – она указала на покои Ксении, – еще убитые стрельцы.
Как обычно бывает, все разом кинулись смотреть. В небольших сенях столпились едва ли не все обитатели дворца. Зрелище убитых людей было отвратительно по своей обнаженной обыденности. Зарезали их, как баранов на бойне, раскроив горла от уха до уха.
– Я услышала шум, разбудила боярина, – продолжила рассказ Матрена. – Он тех, – она указала рукой на главные сени, – нашел и остановил.
Опять все внимание сосредоточилось на мне.
– Нужно позвать священника, пусть отслужит молебен за упокой усопших, – подала голос Мария Григорьевна.
Я посмотрел на нее. Царица была в одной рубашке, но успела покрыть голову платком. Лицо ее было спокойно и скорбно. Никакого испуга за себя, своих детей или ненависти к подосланным убийцам я не заметил. Я уже второй раз сталкивался с ее жизненной позицией и удивлялся этой женщине, дочери одного из самых страшных палачей средневековья, сестры отравительницы князя Михаила Скопина-Шуйского. Какие, однако, разные люди могут быть в одной семье!
Царицу не послушались, и за попом никто не побежал, слугам было не до того, они выносили убитых, затирали залитые кровью полы. Я же опять оказался на распутье. При таком стечении народа идти досыпать в повалушу царевны было неловко. Я вопросительно посмотрел на Ксению, которая была тут же, куталась в платок и не произнесла ни одного слова. Пришлось мне самому проявить инициативу.
– Тебе, Ксения, лучше уйти, – сказал я, подойдя к ней почти вплотную. – Все кончилось хорошо.
– Проводи меня, – попросила она, разом решив мои сомнения. – Мне одной страшно!
Я взял ее под руку и отвел в покои. Как только мы вошли в первую комнату, там все замолчали.
– Ложитесь спать, – приказала царевна и, не задерживаясь, прошла в свою светелку.
Вслед за нами туда вошли давешняя Анюта, помогавшая хозяйке раздеваться, и героиня дня, Матрена. Я довел Ксению до лавки, на которую она тут же устало присела.
– Царевна, – обратилась к ней Анюта, – принести квасу или водицы?
– Нет, идите обе с Богом, мне нужно отдохнуть. Ты мне поможешь? – добавила девушка, обращаясь теперь уже ко мне.
– Конечно, помогу.
Дождавшись, пока мы остались одни, Ксения попросила:
– Обними меня, мне так холодно.

Глава 7

Утром мы все отправились в баню. Все – это, понятно, Годуновы, обслуга, охрана, ну и я, то ли в роли прихлебателя, то ли оруженосца.
– Ну, надо же, – про себя радовался я, – сподобилось же такое, помыться в царской бане, да еще в Московском Кремле!
Правда, больше, чем сам факт такого интимного сближения с монархией, меня волновал конкретный вопрос, как это все будет происходить: девочки налево, мальчики направо, или все-таки все вместе? Последнее, конечно, было бы интереснее.
Баня, или как ее еще называли «мыльня», оказалась почти рядом, за царским двором в отдельном строении. Наше неспешное шествие сопровождалось любопытными взглядами и повышенным вниманием окружающих. Драматические ночные события на Годуновых никак не сказалась. Во всяком случае, внешне они выглядели вполне спокойными и достойными правителями. Что было неудивительно, у них уже была семилетняя привычка к публичности. Меня внимание публики так же не волновало, тем более, что я шел сзади всех, затерявшись между стрельцами, чему вполне соответствовал боевой наряд. Возможно, если бы меня вели под ручки специальные придворные, как они, по обычаю, поддерживали юного царя Федора, я бы вел себя соответственно торжественному моменту и не крутил головой по сторонам, как обычная деревенщина.
Не успели мы дойти до самого заведения, как его двери широко распахнулись, и наша демонстрация вползла в широкие банные сени, проветренные и душистые. И здесь, увы, это я о мечте идиота, человеческие потоки разделились на два ручья, девочки вошли в одну дверь, мальчики в другую. Осталось надеяться, что хотя бы парная, согласно обычаю, будет у нас общая.
Баня оказалась отменная, но в восемнадцатом и девятнадцатом веках мне случалось посещать и более комфортабельные моечные заведения. Однако и то, что предстало перед глазами, было, по здешним меркам, супер: резные лавки, сенники с ароматными травами и восточными пряностями.
Вообще представление о необычной роскоши русских царей, на мой сторонний взгляд, оказалось сильно преувеличенным. Основными источниками таких мнений являются живописания русской жизни приезжими европейцами, видимо, привыкшими к относительной скромности быта своих малоземельных правителей или хвастливым понтам наших предков. Желание пускать иностранцам пыль в глаза всегда имело место на святой Руси. Мне же случалось видеть подлинное имперское величие сверхдержавы, так что скромные чудеса царской Руси не казались такими уж запредельными. Бытовая роскошь Годуновых, о жизни которых я могу судить по личным наблюдениям, не отличался расточительной широтой.
В большом светлом предбаннике те, кому придворный статус дозволял проводить совместные помывки с царем, быстро разделись и шумной гурьбой отправились смывать накопившиеся со вчерашнего дня грехи. Конечно, даже в голом виде придворные соблюдали иерархические дистанции. Однако баня, она и есть баня, так что особого чинопочитания между голыми царем, боярами и простыми дворянами я не заметил. К тому же день был рабочий, следующими после бани протокольными мероприятиями были заутреня и заседание боярской думы. Потому все проходило довольно спешно, и до совместного «парения» или «паренья» с царевной дело так и не дошло.
Окончив мытье, все направились в церковь, где служил патриарх Иов, после чего те, кому это было положено, – в Боярскую Думу.
Заседание Думы слегка походило на то, что обычно показывают в исторических фильмах: царь восседал на троне, правда, без скипетра и державы, но в собольей шубе и шапке Мономаха, бояре стояли двумя рядами вдоль, также в роскошных шубах. Остальные участники заседания, вроде окольничих, думных дворян, думных дьяков и прочего неведомого мне по должностям чиновного люда, толпились ближе к дверям. Я, понятное дело, оказался притерт к задней стенке и наблюдал за происходящим, так сказать, с последнего ряда галерки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38