– Почему это недостойной? Достойной из достойнейших!
– Льстец!
– Это чистая правда!
– Да уж, конечно!
Она в мгновение ока снялась со своего места и перебралась ко мне на колени.
– Раздавишь!
– Ничего-ничего, ты у нас мужчина, уж одну-то женщину на себе выдержишь!
– Одну? Да в тебе, по меньшей мере, две помещаются!
– Нахал!
Локка хотела обидеться, но передумала и подарила мне долгий и страстный поцелуй.
– В самом деле, заходи. Буду ждать.
– Слово женщины для меня – закон.
– Двух женщин, – грозно поправила толстушка.
– А мы тоже хотим! – Заверещала троица и облепила меня со всех сторон.
Я отбрыкивался, больше наигранно, чем недовольно, и в какой-то момент, когда мои глаза были свободны от созерцания надушенных растрепавшихся прядей и чрезмерно для зимней погоды открытых грудей, мне показалось, что в зале трактира мелькнула Ливин. Но когда минуту спустя, продравшись сквозь черные локоны, осмотрелся более внимательно, никого знакомого уже не обнаружил. А дождавшись возвращения любительниц делать покупки, уже забыл о смутном видении. До ужина, перед которым…

Еще в дверях своей комнаты я услышал восхищенный голос Кайрена:
– Hevary, Вы сегодня выглядите особенно прекрасно! Скажите, уж не ради ли меня так принарядились?
Кого он имеет в виду?
– Вы меня смущаете, heve…
А, узнаю тихое бормотание. Ливин. Интересно, что она такого с собой сделала, что дознаватель пищит от восторга? Нет, конечно, матушкина знакомая и так девушка милая, но чтобы сподобить моего жильца на пылкое проявление чувств, нужно нечто большее, чем свежая прелесть селянки (говорю так, потому что видел возлюбленную Кайрена, из-за которой он, собственно, и поменял жилье, изгнанный ревнивым супругом милашки). Взглянуть самому?
Она стояла спиной к кухонной двери, и уже в таком положении становились заметны существенные изменения во внешнем виде моей «невесты». Талия была нещадно стянута корсажем, заставлявшим бедра казаться шире, чем прежде, а все прочее… Когда Ливин повернулась на звук моих шагов, я едва не ахнул: и так не самых скромных размеров, приподнятые и подпертые, груди стали выглядеть вызывающе большими, тем более, почти выпадая из глубокого выреза. На них, как на подносе, лежала нить жемчуга, чудно контрастировавшая с румянцем, залившим всю доступную обозрению и не скрытую под краской кожу, потому что лицо… покраснеть если и могло, то под слоем пудры все равно ничего не было бы заметно.
Волосы были подняты, уложены всей своей длиной в завитки и закреплены шпильками, украшенными крохотными жемчужинками, из-за чего казалось, что по голове ползают букашки. Но что творилось ниже… У меня создалось впечатление, что я смотрю не на живую женщину, а на тщательно нарисованную картину. Полукружья бровей были расчесаны и подрисованы, на ресницах, некогда светлых, громоздились чуть ли не хлопья сажи или чем там их красят, контур каждого глаза был повторен черной же линией, из-за чего взгляд казался испуганно-пронзительным. Губы тоже были обрисованы, только чем-то густо-алым, похожим на кровь. Встретишь ночью в переулке, мало не покажется, в общем. Хотя… Выглядело все это великолепно, можно сказать, божественно, за одним только крохотным «но»: Ливин совершенно не шла такая раскраска. Девушка мигом повзрослела лет на десять и превратилась из нежной незабудки в развратную… даже не подобрать сравнение. Нет, это не по мне. Кайрен доволен, Сари, которая явно ждет моей реакции, тоже. Вот и пусть наслаждаются, но не заставляют меня это делать!
– Вам… нравится? – Пролепетали алые губы.
– Разве это имеет значение? Если Вам хочется выглядеть гулящей девкой, извольте: препятствовать не буду.
Она замерла, кажется, даже забыла, как дышать, потом всхлипнула и выбежала с кухни. Я пожал плечами и спросил:
– Что у нас на ужин?
Кайрен открыл рот, хотел что-то сказать, но махнул рукой и поспешил, видимо, вслед за Ливин, а Сари скрестила руки на груди и вперила в меня осуждающий взгляд:
– Дурак ты, каких свет не видел.
– Это еще почему?
– Потому! Девушка старалась, хотела тебе понравиться, а ты… Мог хотя бы промолчать.
– Старалась? Случайно, не Вы ее надоумили так «стараться»?
– Нет, ее идея.
Кажется, до меня стало кое-что доходить.
– А с чего вдруг? Она не говорила?
Девчонка задумалась.
– Да не особенно… Просто сказала, что видела, какие женщины доставляют тебе удовольствие.
Видела. Что она могла видеть, кроме непотребного поведения Локки и девочек из дома свиданий?! Хаос, Вечный и Нетленный… Какая глупость!
– Вот дура… – вырвалось у меня, и Сари хмыкнула:
– Она, может, и дура, только женщинам это простительно. А ты ее обидел так сильно, как и мечтать не мог. Сравнил с гулящей девкой… Тебе не стыдно?
– Почему мне должно быть стыдно?
– Вот я и говорю: дурак. А, что с тобой делать…
Она развернулась и вышла в коридор, оставляя меня на кухне одного, правда, ненадолго: вернулся Кайрен, такой же хмурый и гневный.
– Довел девушку до слез! И все из-за чего? Из-за сущего пустяка! Да ты хоть понимаешь…
Вздыхаю:
– Можешь не продолжать, меня уже отчитали. Где она сейчас?
– Кажется, в саду.
– Где?! Другого места не нашлось? Она бы еще на улицу вышла, на всеобщее обозрение! Тьфу на вас на всех!
Я надел куртку, вооружился масляным фонарем, прихватил с собой короткую шубку Ливин и отправился за смертельно обиженной. Нашел беглянку не сразу, потому что густо падающий снег укрывал следы, но очень далеко она уйти не смогла, в длинном-то платье. Стояла, уткнувшись в ствол яблони, и то ли рыдала, то ли сморкалась. Вполне возможно, что совмещала оба занятия, потому что прогулки зимой без теплой одежды плохо сказываются на здоровье.
Накидываю на подрагивающие плечи шубку.
– Идемте домой, hevary.
Она мотнула головой, продолжая плакать.
– Идемте, идемте, а то простудитесь!
Разворачиваю Ливин к себе лицом. М-да, вот еще одно доказательство вреда раскраски: стоило потечь слезам, и от красоты ничего не осталось, только черные потеки на щеках.
– Не смотрите на меня…
Совсем тихо, даже не шепот, а одни движения губ.
– Почему?
– Я… некрасивая.
– Сейчас – да. А несколько минут назад были очень даже… красивы.
– Но Вам… Вы сказали…
– Я сказал… А, сказал то, что сказал, не буду оправдываться! Просто Ваш облик напомнил мне женщину, занимающуюся… весьма нужным, но малопочетным делом. Не думаю, что Вы, в самом деле, желаете так выглядеть.
– Я хотела…
– Я знаю, чего Вы хотели. Сари сказала.
Так, снова начинаем краснеть. Может, хватит?
– Не нужно смущаться: все мы время от времени делаем глупости.
И я не исключение: хотел успокоить и ободрить, но ресницы задрожали, готовые встретить новую порцию слез.
– Послушайте, hevary…
Отчаянный всхлип:
– Почему Вы так меня называете? Почему не хотите назвать по имени?
– Хорошо, буду называть по имени! Так вот, Ливин, я понимаю, зачем матушка привезла Вас сюда, и ни в коем случае никого не обвиняю. Просто… Вот так сразу взять и решить свою и Вашу судьбу я не могу. Если Вы не против, давайте попробуем заново? К примеру, завтра я отпрошусь со службы пораньше, мы встретимся где-нибудь в городе и погуляем. Поговорим, поближе познакомимся друг с другом… Согласны?
– Да.
– А теперь все же пойдем к дому!
– Я… не могу.
Что еще за новость?
– У меня нога болит. Внизу.
Я помянул всех недобрых духов, каких знал, расстелил на снегу куртку и помог девушке сесть. Больная нога – это плохо. Только бы не что-то серьезное…
– Зачем Вы надели сапожки с такими высокими каблуками? Вы умеете на них ходить?
Она не ответила, снова начиная розоветь, пока я стаскивал тесную обувь и чулок. А ножка вполне себе, изящная, с тоненькой щиколоткой… Которая непременно станет толстой, если я не поспешу. Надавливаю пальцами на припухшее место. Девица ойкает. Прошу пошевелить пальцами, снова надавливаю. Растяжение. Это хорошо, это лечится. Но сначала надо приложить что-нибудь холодное. Что-нибудь, чего вокруг и так в избытке. Разминаю комок снега в лепешку и обжимаю вокруг щиколотки.
– Холодно!
– Знаю. Терпите.
Выжидаю несколько томительных минут, пока у самого пальцы не застывают почти до бесчувствия, потом туго обматываю поврежденное место чулком и кое-как приспосабливаю обратно сапог.
– Кажется, завтрашнюю прогулку придется отложить.
– Нет, не придется.
Ливин хоть и кусает губу, но полна решимости, и весь путь к дому старается проделать самостоятельно, почти не повисая на мне. А когда подходим к крыльцу, тихо замечает:
– У Вас хорошие руки.
– Хорошие? Чем же?
– Хозяйские.
Интересно, что она хотела этим сказать?

***

Увидев меня, Ксантер долго-долго всматривался в мое лицо, потом удивленно спросил:
– Ты что, побрился?
– Это так странно выглядит? Ну, побрился, и что?
– Эй, Дарис, иди сюда! Представляешь, Тэйл побрился!
Смуглый тоймен тоже потратил время на изучение моего облика, потом пожал плечами:
– Ну, вижу. Зачем орать-то?
– Это что-то значит… Давай, признавайся, кто она?
– Какая еще «она»?!
– Давай-давай! – Ксантер прижал меня к стене. – Нечего притворяться! Наконец-то, обзавелся подружкой?
– Почему «наконец-то»… У меня всегда…
– Никого у тебя не было, не ври! Ну давай, не тяни!
Пришлось рассказать все, что мне было известно о Ливин. Упоминание сиротства заставило завистливо вздохнуть Дариса, а приблизительное описание груди порадовало Ксантера, который то и дело хлопал меня ладонью по плечу, в результате отбив напрочь. Мое плечо, разумеется.
Потом пришел Гоир, порадовал нас известием, что заказчица довольна работой и осталось только дождаться включения описания в Архив, но поскольку это должно произойти в ближайшие дни, у нас есть шанс получить жалованье еще до Зимника. Новость ллавана была встречена c радостью, но все же менее бурной, чем от известия о моем свидании, на которое я с легкостью получил разрешение. То есть, не на само свидание, а на свободное время, поскольку новых заказов пока не поступило. Поэтому оставалось только зайти к письмоводителям, встретить там же Ливин, и можно отправляться, куда душе угодно.

Она дожидалась меня, но не у Письмоводческой управы, а перед ней. Шагах эдак в пятистах.
– Почему Вы не остались в управе? Посидели бы и подождали в тепле.
– Мне не холодно.
– А Ваша нога? Она ведь все еще болит?
– Совсем чуть-чуть.
Но когда я подал ей руку, оказалось, не «чуть-чуть», потому что она оперлась весьма ощутимо, и мы, степенно и медленно, как супружеская пара, двинулись по улице, душевно обрадовав Глийна, издали помахавшего мне рукой.
– Кто это? – Спросила Ливин. – Такой милый дедушка.
Да уж, милый… А надоедливый какой. Будет. После праздника, когда доберется до личного общения.
– Сосед.
– Вы с ним дружите?
– По крайней мере, не враждуем.
– А почему он так улыбался?
А у девушки острое зрение… Это может стать проблемой, если мы все же поженимся. Наверное. Может быть.
– Он считает, что мне пора жениться, поэтому, увидев под руку с девушкой, решил, что я последовал его совету.
Ливин ничего не сказала, но опущенная голова не успела полностью скрыть улыбку. Так-так-так, а мы совсем даже не просты! Впрочем, чего еще можно было ожидать от матушки? Зря я рассчитывал получить в жены тихую и скромную женщину: похоже, решительностью Ливин Кауле не уступит.
– Впрочем, оставим милого дедушку его внукам и внучкам, благо, многочисленным… Расскажите что-нибудь о себе.
– О себе? – Прозрачные глаза распахнулись широко-широко.
– Ну да. Я же ничего о Вас не знаю.
– Это так важно? Сари Вы тоже расспрашивали?
Начинаем играть в таинственность? Не самое мое любимое занятие – продираться сквозь чужие секреты. Или она пытается кокетничать? Нашла время и место… Дома надо этим заниматься. И не втягивать в игры других, пусть и только по именам.
– Причем здесь Сари? Она просто живет в моем доме. Не больше.
– И не меньше.
Вот только ревности мне не хватало!
– Вы чем-то недовольны?
– Нет-нет, что Вы! Я просто…
– Сари рассказала, да? О доме свиданий и прочем?
Ливин снова отворачивается и бормочет в сторону:
– Вы так благородно отправились за ней и спасли, что…
Нет, так дело не пойдет. Останавливаюсь, резкий рывок заставляет девушку повернуться и оказаться лицом к лицу со мной.
– Послушайте меня внимательно. Еще второго дня, когда за Сари пришел ее охранник, я сказал это, а сейчас повторю. Нарочно для Вас. Я не питаю к девочке иных чувств, чем хозяин может питать к гостье. Все понятно?
Она не отвела взгляда, а по окончании моей грозной фразы спросила, по-прежнему тихо, но уже с куда большей долей твердости, чем раньше:
– Но ведь и я – Ваша гостья. Значит, я вправе ожидать, по меньшей мере, той же теплоты чувств и для себя?
Я хотел было ответить, но так и застыл с приоткрытым ртом.
Ну надо же… Мы, оказывается, не просто ревнуем. Мы требуем, словно время знакомства и первой влюбленности позади, да и свадебный алтарь – тоже. Можно подумать, она уже моя жена, которой я (вот ведь негодяй!) не оказал должного почтения, боюсь думать, в какое время и в каком месте. И все же, аглис меня задери… Почему мне это нравится?!
– Вы так и будете молчать?
К твердым ноткам голоса примешивается опаска: Ливин, похоже, вспомнила, что мы пока не женаты, и она поторопилась с высказыванием требований. Придется успокаивать, а то снова сбежит, подвернет ногу или еще что учудит. Ищи ее потом по всему городу…
– Я непременно должен ответить?
– Ради приличия, разве что.
Теперь чувствуется легкая шутливость и в голосе, и во взгляде. Но линия губ остается напряженной.
– Меня мало волнуют приличия.
– Насколько мало?
– Сейчас вовсе не волнуют.
– И Вы могли бы прямо здесь, к примеру, уложить меня на снег и…
Молочно-белые щеки начали розоветь от разыгрывающихся в девичьем воображении картин. Ишь, размечталась!
– Мог бы. Но не буду этого делать.
– Значит, Вы все же придерживаетесь правил.
Звучит не как обвинение, а как радостное понимание того, что мной можно управлять. Хитрунья, да еще какая!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45