Но вот плохо ли это, быть окруженным заботой? Скорее, хорошо. Наверное. Может быть.
Она расстегнула шубу, скинула на плечи платок – на кухне тепло. И главное, пусто: мальчишки обживают свою любимую угловую комнату, гостья разбирает вещи в той, что справа от моей. В маминой. И у нас есть несколько минут для беседы.
Hevary Каула никогда не была красавицей, по мнению соседей. Невысокого роста, тоненькая, с виду болезненная, она на деле оказалась достаточно выносливой, чтобы родить и вырастить трех здоровых сыновей. Правда, немалую роль в этом сыграл и ее муж, которого выбирала для своей служанки сама повелительница: дабы избежать плохого потомства. А молоденькая девчонка, ни разу до того не влюблявшаяся, как увидела сурового солдата, так и не захотела другого. Была ли между ними любовь? Кто знает. Матушка никогда не говорила о своих чувствах, но я слышал, как она рыдала на похоронах и после. Глухо, низко, как воют звери. Именно тогда я первый раз подумал, что можно не знать красивых слов, которыми воспевают любовь, но это не способно помешать любить.
Я заглянул в теплую зелень глаз, чуть подернутую пеплом грусти.
– Матушка, скажите только одно: зачем?
Каула выдернула шпильки, распустила темно-русую косу, ловко переплела ее, перекинула на спину и только потом ответила:
– Тебе пора думать о детях.
– Скорее, Вам захотелось понянчиться с внуками… Угадал?
Матушка счастливо улыбнулась:
– Ой, ты даже не можешь представить, как мне этого хочется! И чтоб все были такие умненькие и хорошенькие, как ты. А уж я бы их нянчила… Ни минутки без присмотра не оставляла бы.
– Подождите немножко. Вон, Соден уже совсем взрослый: еще годик-два, и приведет в дом жену, а уж она Вам и нарожает… Сколько хотите. И умненьких, и хорошеньких.
– Я знаю, малыш.
Мамины ладони, горячие и гладкие легли мне на щеки.
– Я знаю. Но я не хочу, чтобы тебе было одиноко.
– Мне вовсе не одиноко.
– Но я же вижу, какой ты грустный!
– И когда только успеваете увидеть?
– А матери много времени не нужно, – укорила меня Каула. – Мать всегда видит, когда с ее ребенком неладно.
Видит ли? Ох, сомневаюсь. Она же сама, когда случилось непоправимое, даже бровью не повела, ни единого вопроса не задала… Неужели, притворялась? Но я бы почувствовал все: и тревогу, и сомнения, и страх. Только ничего не было. Ничего. Кроме любви и заботы.
– Со мной все ладно, матушка! Совсем не обязательно привозить аглис знает, кого, и пытаться подсунуть мне в качестве невесты!
Каула прикрыла глаза и качнула головой.
– Кто-то из проказников наболтал?
– О чем?
– О невесте.
– Какая разница? Вы же привезли эту девицу, чтобы меня на ней женить. Или… нет? – Добавил я, видя появившуюся на губах матушки грустную улыбку. – Хотите сказать…
– Никто не заставляет тебя жениться, малыш. Я бы никогда не осмелилась. Ты только внуков мне подари!
Докатились. Да она вообще понимает, что творит? Собирается подложить под меня девицу, чтобы я ее обрюхатил? Хаос, Вечный и Нетленный! А сама девица ни голоса, ни собственных желаний не имеет? Что за дичь?!
– Матушка, Ваши старания меня несколько…
Но пока я выбирал более-менее пристойное слово для выражения своих чувств, пришла она. Хм… наложница. Будущая. Или вообще никогдашняя.
Без теплой одежды формы девицы несколько потеряли в объемах, но зато разница между ними стала куда заметнее, хотя талия все же была не по-городскому плотной и сильной, а такой, как и полагается для селянки. Да и прочее… Высокая грудь, крупные бедра – все при всем. И платье без вычурных вышивок и ленточек только подчеркивает плавность и надежность линий. Матушка выбирала тщательно, ничего не скажешь! Светло-русые волосы гладко зачесаны и заплетены в толстую косу. Личико отогрелось и стало бледным, зато на нем проступили веснушки – две полянки по обе стороны от переносицы. Четче обозначился довольно крупный рот с приятно-пухлыми губами. Помнится, по уверениям Локки, именно такие губы способны доставить мужчине… О чем я только думаю? Стоит, пожалуй, самому себе отвесить пинка, и посильнее!
Нет, она миленькая, спору нет. Но не более. Воспылать к ней страстью с первого взгляда, пожалуй, невозможно. Да и со второго не получится. Наверное. Может быть.
– Правда, у меня красивый сын? А умный какой! Такого второго ни в Энхейме не сыщется, ни по всей округе!
О, это матушка начала расхваливать товар. Чувствую себя жеребцом на рынке. Красивый, как же! Мокрый, растрепанный и злой. А насчет ума… Был бы умным, давно бы убедил собственную мать не вмешиваться в мои дела.
– Ну же, Ливин, ты только взгляни!
Взглянула. Глаза – как плошки с водой, только без дна, потому как ничего не выражают. Местная дурочка, что ли? Вот подвезло… Надо бы намекнуть матушке, что если хочет хороших внуков, то одного меня будет маловато: и жена нужна соответствующая.
– Красивый, правда?
Ну зачем терзать девицу? Она и так не знает, куда посмотреть, что сказать и что сделать. Не люблю насилие, особенно такое, порожденное избытком заботы. Вот только о чем матушка заботится больше: о моем счастье или о своем будущем в окружении внуков? Впрочем, что бы ни было истинной целью, во достижение ее Каула проломится через что угодно. Пойдет по трупам, только бы исполнить заветную мечту. По трупам… Надо спасать девушку.
– Ливин, Вы меня очень обяжете, если зайдете в следующую по коридору за Вашей комнату, вытащите оттуда двух малолетних разбойников и пристроите их к делу: все сумки со съестным стоят в сенях, и нужно разложить что на ледник, что по шкафам, иначе гостинцы будут испорчены. Справитесь?
Зеленые глаза просияли пониманием.
– Как пожелаете, heve.
Или от природы голос тихий, или меня смущается. Но вроде приятный. А впрочем, какая разница? Мне же с ней не песни петь, а… Тьфу! Ну матушка, ну удружила!
– Миленькая, правда?
Ага, теперь терзать будут меня. Но я привычный к родительской опеке, сдюжу.
– Матушка, Вы…
– Она хорошая девушка, малыш.
– Я вижу.
– Она родит тебе крепких и красивых детей.
– Похоже на то.
– Она будет тебе верной и послушной женой.
– Матушка!
Каула шагнула ко мне, обхватила руками, прижала к себе и быстро-быстро зашептала:
– Ты только сразу не отказывайся, хорошо? Она девушка тихая, понятливая, без спросу и слова не скажет… Ну не хочешь жениться, не женись, кто ж принуждает? А только я без внуков скучаю. Мальчики скоро вырастут, Соден хочет, как отец, в солдаты податься, а Ладар ученым хочет быть вроде тебя… Разъедутся, разбегутся, останусь совсем одна, в пустом доме, а так хоть детишки вокруг бегать будут, плакать, смеяться… И я вместе с ними…
Плакать и смеяться. Действительно, больше ничего не остается. За что люблю Каулу, так это за честность: никогда не обманывала. Если чего желает, то непременно скажет. Пусть не сразу, не в первую минуту, но когда замечает укоризненный вопрос в моих глазах, сразу признается во всех грешных своих мыслях.
Хочет внуков? Что ж, похвальное желание. Немногие женщины стремятся стать бабушками, а некоторые бегут от этого всю свою жизнь, напрасно молодясь и сражаясь с неумолимым временем. А что плохого в желании увидеть продление рода своих детей? Ровным счетом ничего. Может быть, не нужно перегибать палку и силой заставлять вступать в супружество, но, честно говоря, не знаю, как бы сам вел себя на месте Каулы. Возможно, был бы еще суровее и непреклоннее: взял бы за ухо, да отвел к алтарю, не спрашивая желания ни у жениха, ни у невесты…
Я и сам не заметил, как обнял женщину в ответ.
– Хорошо, матушка.
– Ты не отказывайся прямо сейчас, Тэйлен, а если надумаешь отказаться, то сначала мне скажи: Ливин – девушка скромная, и так едва решилась сюда приехать.
– Она хоть знает, зачем?
Каула подняла на меня свои лучистые глаза:
– А то не знает! О таком даже говорить не надо: она – молодая женщина, у меня – взрослый сын в городе… Да кто угодно догадается!
– А ее родители… в известность поставлены?
– Сиротка она.
Так. Совсем хорошо. Моя матушка не только заботлива, но и расчетлива не в меру: чтобы не проводить время в дрязгах с родней невесты, присмотрела мне сироту. Даже не знаю, что делать, радоваться маминой предусмотрительности или осудить за жестокость. Привезла девицу, можно сказать, без сопровождения, никто следить не будет, попорчу ее или нет: Каула закроет глаза, а мальчишки если и проболтаются, то уже потом, когда будет поздно. Да и неважно, вернется девица в Энхейм опозоренной или невинной: дворня – люди зоркие, наверняка уже об заклад на наш счет бьются… Мне-то все равно. А может, и нет.
– Матушка…
– Да, малыш?
А взгляд чистый-чистый, счастливый-счастливый!
– Давайте договоримся: я попробую к ней присмотреться за эти дни, а она – ко мне. Если подойдем друг другу, то можно будет и о свадьбе подумать. А если нет… Прости, матушка, но иначе не могу.
Она встала на цыпочки и поцеловала мой лоб.
– Конечно, не можешь. Если бы что другое сказал, я бы сама тебе по щекам нахлестала!
Вот так, понятно? Сначала уверяет, будто я совершенно волен в своих поступках, а потом выясняется, что моя свобода простирается только в одном направлении, угодном матушке и полностью сообразующемся с ее представлениями обо мне. Воистину, материнская любовь – слепое и страшное оружие! Но мы все равно боготворим нежные руки, в которых оно лежит.

***

Кухонного стола хватило на всех – на меня, на матушку, на Ливин и мальчишек, и еще остались места. По крайней мере, для Сари, которая выползла из своей комнаты, разбуженная шумом от прибытия новых гостей дома.
– Д-доброго утра, – выдавила девчонка, увидев на кухне четырех незнакомых людей, из которых трое вели себя совершенно, как дома, и только один, точнее, одна, безжизненно молчала, скромно притулившись почти на самом углу стола.
– Доброго! Помните, я говорил о своей семье? Так вот, познакомьтесь: это моя матушка, Каула, а это мои братья. Того, что постарше, зовут Соден, а младшего – Ладар.
– Рада быть представленной, – растерянно кивнула жиличка, но остроты глаз не утратила. – А эта hevary?
– Ее имя Ливин. Она…
Я замялся, не желая вслух произносить роковое слово, но девица, совершенно неожиданно для меня, вдруг тепло улыбнулась, ответив:
– Мы с матушкой Тэйлена живем по соседству, она и пригласила меня поехать на празднества: я ведь никогда не видела, как Зимник в городе проходит. Наверное, это очень красиво?
– Конечно, красиво! Я, правда, в Нэйвосе совсем недавно, но думаю, он от столицы не отстанет.
Ага, призналась, наконец-то! Значит, меннаска. Остается только надеяться, что ее папа не принадлежит к какому-нибудь воинственному древнему роду и, получив письмо, не поднимет по тревоге тяжелую конницу, чтобы вернуть беглянку домой, по пути разнеся в щепки полгорода.
Я бы и дальше занимался собственными мыслями, но матушка вопросительно посмотрела на девчонку, потом перевела взгляд на меня.
– О, простите… Это Сари, она живет в мэноре на правах гостьи.
– За два лоя в месяц, – не преминула напомнить нахалка, которая, судя по возвращению привычного поведения, полностью поправила здоровье и душевные силы.
– А, так ты, малыш, решил сдавать часть дома для жилья? – Сообразила матушка и тут же выдала коронное: – Я же говорила, что у меня умный сын!
– Малыш? – Сари фыркнула, с трудом удержавшись от смешка.
Я скривился. Хорошо еще, в ход не пошли те прозвища, которыми меня награждали в детстве: вот тогда впору было бы прятаться под столом, но, уверен, румянец просвечивал бы и через дубовые доски. И когда Каула поймет, что при посторонних, какие бы нежные чувства она не питала к своим детям, не нужно выставлять их напоказ? Похоже, никогда.
Разумеется, Сари тут же пригласили разделить завтрак, и девчонка (кто бы сомневался?) охотно согласилась и, несколько минут и лепешек спустя уже весело щебетала наперебой с матушкой, втянув в обсуждение каких-то женских интересов даже Ливин. Братцы вели себя сносно: Ладар, правда, пытался запустить в меня несколько хлебных катышков, но, поймав многообещающий взгляд Каулы, поутих, а вот Соден, в полном соответствии с возрастом, переходным от детства к юности, вдумчиво изучал внешний вид неожиданно оказавшейся в доме сверстницы и, кажется, строил далеко идущие планы. Во всяком случае, когда я наклонился и прошептал ему на ухо: «Даже не думай», мой средний братец вздрогнул всем телом так, будто уже застигнут за преступным делом лишения невинности.
Закончив прием пищи, я настоял на том, чтобы женщины отдохнули с дороги и занялись тем, чем они обычно занимаются, то есть, приводили себя в соответствие посещению города, братцев выпинал проводить разведку в доме, а сам постарался найти успокоение в общении с грязной посудой. Но вволю поплескаться не удалось, потому что Сари, покинувшая было кухню вместе с Ливин и матушкой, вернулась и устроилась на столе, болтая ногами.
– Вас выгнали?
– Нет, я сама ушла: зачем мешать? Пусть осмотрятся, все разложат, обо всем договорятся… Знаешь, они милые.
– Кто?
– Твои родственники.
– Да неужели?
– И ты, в самом деле, их любишь.
– С чего Вы взяли?
Она хихикнула:
– Если бы не любил, то на «малыша» вспылил бы так, что камня на камне не осталось бы… А впрочем, тогда бы тебя «малышом» и не называли.
Я не ответил, топя в тазу очередную тарелку особо зверским образом.
Сари, заметив мое недовольство, попробовала сгладить углы:
– Не переживай, у всех родители такие… Мой отец, к примеру, все время норовит назвать меня лисичкой.
– Потому что у Вас рыжие волосы?
Девчонка осеклась и полминуты таращилась на меня, как на врага. Только потом выдохнула:
– Как… как ты узнал? Ты…
– Прошу простить, но когда я привел Вас обратно в мэнор, Вас нужно было переодеть и…
Хлоп! М-да, маленькая, маленькая, а рука тяжелая: наверное, когда вырастет, такой пощечиной сможет и с ног сбить.
– Ты!..
– Я не покушался на Вашу честь, ни в коем разе. Единственное, позволил себе проверить, не покусились ли на нее…
Новый «хлоп», еще звонче, чем прежде.
– Да как ты посмел?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45