Лицо хозяина дома свиданий вытянулось (хотя и без того было почти лошадиным), потому что над щиколоткой сверкнула пряжка браслета.
– Я же говорил: чтобы никаких следов! – Прошипел Стручок, особенно не пытаясь прятать свою злость от лишних ушей.
– Я старался, хозяин, но он… Его никак было не снять! – Чуть ли не в голос начал оправдываться служка.
Я улыбнулся:
– Разумеется, вы бы никогда это не сделали: знак гостя может быть снят только в границах мэнора.
– Хорошо, эта девица, возможно, и является гостьей какого-то там мэнора. Пусть. Соглашусь. Но чем этот человек докажет…
– На печати и знаке один и тот рисунок. Этого мало?
– Достаточно, разумеется, достаточно… Но чем удостоверяется ВАША принадлежность к мэнору? Вы ведь не истинный владелец, верно? Если бы он пришел сюда, все мы увидели бы подтверждение При сотворении личной печати широко используется кровная магия, поэтому если человек находится поблизости с оттиском, оставленным этой самой печатью, устанавливается связь, и оттиск либо начинает светиться, либо иным образом оповещает наблюдателей.

, но ведь он не придет?
В зале наступила тишина. Старший офицер вопросительно взглянул на меня.
– Подтверждение?
– Да, да, именно! – Стручок уже открыто ликовал.
– Я могу подтвердить. Только…
– Что же Вы медлите?
– Если позволите, я хотел бы сделать это без лишних свидетелей.
Ветеран настороженно прищурился, но, похоже, понял, что предполагается к исполнению, и поддержал мою просьбу:
– В доме найдется свободная комната?
– Ну разумеется! Все, что пожелаете!

Солдаты патруля остались стоять за дверью, охраняя место дознания, а я, офицеры, Сари и хозяин дома свиданий прошли в небольшую комнату, из мебели в которой был один только столик, на котором стоял ветвистый подсвечник.
Стручка несколько насторожило мое согласие, но он все еще не собирался сдаваться. Конечно, можно было отправить запрос в соответствующий Регистр и получить заверение, подкрепленное малой императорской печатью, но на это требовалось время. Очень большое время. А до получения заверения в том, что я, волею божию и человеческою, назначен управителем мэнора Келлос с правом проживания, распоряжения и прочая, девчонка осталась бы в доме свиданий. В руках человека, мягко говоря, не располагающего к себе. Что произошло бы с Сари за месяц, потребный для заверения? Думаю, даже боги не возьмутся предугадать. Хотя, что тут гадать? И так все ясно.
Зрители намечающегося представления расположились у стены, девчонка безучастно встала там, где ей велел старший офицер – по правую руку от меня. Свиток с печатью владельца мэнора был разложен на столике.
– Чего мы ждем, heve?
– Прошу не торопить: я не задержу вас долго. Всего несколько минут…
Когда я последний раз это проделывал? В день присяги? Да, больше случаев не представлялось. Пояти пять лет назад… Слишком недавно, чтобы забыть.
Снимаю куртку и кладу к ногам. Следом отправляются фуфайка и рубашка. Оголившееся тело схватывает ознобом, но не от холода, а от предчувствия. Останавливаю взгляд на огоньках свечей, мерно колышущихся от каждого из выдохов, моих и чужих.
Пронзительно-желтое до белизны пламя, вечно изменяющееся и вечно обжигающее. Хаос в самом яростном своем проявлении, снизойди до меня!
– Вечный и Нетленный, Справедливый и Беспощадный, Всезнающий и Всемогущий, яви печать своей дщери…
Я почти шепчу, но в тишине, нарушаемой лишь дыханием, мои слова звучат удивительно четко, стены отражают их бесконечным эхом, и голос превращается в гул, закладывающий уши. А когда молчание вновь возвращается в комнату, под кожей на моей груди начинают вспухать ручейки шрамов.
Сначала светлые, почти белые, они темнеют, наливаясь багрянцем, словно по причудливому контуру все сильнее и напористее течет кровь. Поток достигает пределов кожи, раздвигает ее, просачиваясь наружу каплями, которые вопреки всему не падают вниз, на пол, в ворох одежды, а продолжают висеть в воздухе, ожидая своих подружек. Вот последняя из них срывается с краев свежей раны, взмывает вверх, сливается с остальными и… Алые струи приходят в движение, словно чья-то невидимая рука обмакнула в кровяные чернила кончик пера и старательно выводит печать Владения. Руну Hhies, отягощенную знаком, напоминающим переплетение рук. И как только последний росчерк выстраивает капли в предписанном порядке, рисунок вспыхивает белым, на целых три вдоха топя комнату в ярких лучах, а печать на свитке и пряжка браслета на ноге девчонки вторят ему…
– Что это было?
Молодой офицер не смог удержаться от вопроса, восторженными и немного испуганными глазами глядя, как я возвращаю одежду на положенное ей место, и кожа с розовыми полосками мгновенно заживших ран скрывается под рубашкой.
– Знак Заклинателя. Им они отмечают то, чем владеют, – отвечает его старший товарищ.
– Надеюсь, такого свидетельства достаточно?
Ветеран кивает и обращается к Стручку, нервно кусающему губы:
– Подтверждение получено и засвидетельствовано. Вы обвиняетесь в том, что удерживали в своем доме гостью мэнора Келлос без согласия на то законного управителя мэнора.
– Тварь! – Точный плевок попадает мне на щеку. – Я еще доберусь до тебя!
– Всенепременно. Но не сию минуту, а несколько позже: полагаю, у патрульных найдется к Вам немало вопросов, heve.
Если хозяин дома свиданий и намеревался выяснить отношения со мной без промедления, то поспешившие оказаться в комнате по свистку молодого офицера солдаты отвадили Стручка от подобных мыслей: он смерил меня ненавидящим взглядом, плюнул еще раз, правда, менее метко, и был препровожден к выходу.
– Я могу забрать ее с собой?
– Да, конечно.
Подхожу к Сари, уж успевшей усесться на пол и помогаю ей обуться. А пока вожусь с сапогом, слышу тихое:
– Вот не повезло парню…
Не повезло? Что может знать об этом офицер патруля? В каком-то смысле, я оказался на редкость удачливым человеком. Потому что до сих пор жив и прекрасно себя чувствую. Телесно. Несмотря на приличную кровопотерю, завтра от шрамов снова не останется и следа, а алая жидкость восстановит свое прежнее количество менее, чем за ювеку. Душевные же переживания не имеют ровным счетом никакого смысла, поскольку прошлое неподвластно никому. Даже Заклинателям Хаоса.

***

– Не уходи, – попросили меня, когда я коснулся дверной ручки, и немного погодя добавили: – Пожалуйста!
Вздыхаю и возвращаюсь к постели, откуда из вороха подушек и одеял на меня умоляюще смотрят с бледного измученного личика пронзительно-зеленые глаза.
– Вам давно уже пора уснуть, hevary.
– Я не хочу.
– Почему? Сон – прекрасное лекарство, особенно в Вашем случае.
– Я… боюсь.
– Не нужно. Порог этого дома не сможет переступить никто, кроме меня и Кайрена.
– Я понимаю, но… Мне все равно страшно.
Улыбаюсь и провожу тыльной стороной ладони по холодной щеке. Девочку бьет озноб, и будет бить еще долго: пока все соки сарсы не выйдут из юного тела вместе с потом и иными жидкостями.
– Вам не было страшно отправиться в незнакомый город… Что же теперь вызывает у Вас страх?
Сари молчит, виновато потупив взгляд.
– Вас предают впервые в жизни, верно?
Неуверенный кивок.
– И конечно, впервые это делает человек, которому Вы безоговорочно доверяли? Которого Вы…
– В которого я влюблена, – тихо заканчивает мою мысль девчонка и твердо добавляет: – Была.
– Но он хоть стоил того?
– Кто? Этот юноша?
– Нет, Ваш побег из отчего дома.
Она распахивает глаза:
– Почему ты считаешь, что я сбежала?
– Потому что юной hevary не пристало путешествовать одной и вести себя так, будто она совершенно взрослая женщина.
Палец с обкусанным ногтем выписывает круги на покрывале.
– Ну, сбежала. Это плохо?
Пожимаю плечами:
– Вообще-то, это не мое дело.
– Тогда зачем ты пошел туда за мной?
– Хозяин обязан беречь покой и благополучие своих гостей.
Зеленый взгляд серьезнеет:
– А ты – хозяин?
– Отчасти.
– Что значит «отчасти»?
– Если считать хозяином того, кто принимает гостей в доме, то я – хозяин, самый, что ни на есть. А если хозяин должен быть и полноправным владельцем дома, то вынужден огорчить: таковым не являюсь.
– А кем ты являешься?
– Я живу здесь. Пользуюсь всем, что находится под этой крышей. Ухаживаю за домом и садом. Участвую в Совете квартала.
– Но не владеешь?
– Нет.
– А хотел бы?
Сари смотрит испытующе.
– К чему такой вопрос?
– Мой… у моего отца есть влияние при дворе и деньги. Он может сделать тебя хозяином мэнора. Настоящим.
Ай, малышка, ну что мне толку во владении холодными стенами и клочком земли? Ты еще не можешь понять, но когда-нибудь обязательно поймешь: важно владеть самим собой, а не чем-то еще, вот тогда ты и будешь настоящим хозяином. Хозяином своей судьбы.
– Спасибо за заботу, но вынужден отказаться.
В зеленом взгляде возникает обида:
– Почему?
– Потому что никакие деньги и никакое влияние не смогут справиться с волей Заклинательницы Сэйдисс.
– Кто это?
– Моя повелительница.
Сари грозно сдвигает брови и садится на постели.
– Есть только один повелитель!
– Для Империи – да. Но у каждого человека в ней может быть свой собственный, не такой, как у других, повелитель.
– Ты меня путаешь!
Ну вот, теперь меня обвиняют. Придется оправдываться.
– Простите. Попробую объяснить… Право повелевать не дается никому от рождения.
– Но Император, он…
– Ему это право назначено. Задолго до и на много лет после. Пока существует Империя. Люди не любят сами принимать решения, потому что не хотят нести ответственность за последствия неверных шагов. А поскольку все время действовать правильно и разумно никому не под силу, большинство отказывается от свободной воли, наделяя правом повелевать кого-то одного. И этот «кто-то», даже если поначалу упрямился и боялся, довольно быстро входит во вкус власти… А окружение не позволяет ему очнуться от опьянения могуществом.
– Значит, единоличный правитель – это зло?
– Почему же? Все зависит от человека. Хотя, он же не в пустыне правит… Но можно научиться подбирать слуг. Впрочем, довольно о властьпредержащих! Я хотел рассказать совсем другое: как жители Империи в целом позволяют править собой одному-единственному человеку, так и у каждого из них в отдельности есть тот, кто правит. Иногда думами, иногда чувствами. Понятно, о чем идет речь?
– Кажется, да.
Она притихла, но все же спросила:
– А эта Заклинательница… Ты сам выбрал ее повелительницей?
– К сожалению, нет. Когда надо было выбирать, кто кем будет, у меня не было права выбора.
– Как это?
– Очень просто: я тогда еще не родился на свет.
– Но если тебя заставили силой, можно потребовать, чтобы…
– Угу. Но требовать стоит только то, что можно осуществить.
– А если не знаешь точно, можно или нельзя? Что тогда?
Я хотел было ответить: знаю и нисколечко не сомневаюсь, но передумал. Зачем лишать ребенка веры в чудеса? Пройдет совсем немного времени, и она сама убедится: чудес не бывает. Точнее, они происходят, но совсем не так, как в нашем воображении, когда мы мечтаем. Потому что к моменту осуществления чудо становится ненужным. Помню, в детстве мне до слез хотелось заполучить своего личного Зверя Хаоса: в двенадцать-тринадцать лет я и думать ни о чем другом не мог. Но Зверь подчиняется только совершеннолетнему, то бишь, по исполнении двадцати одного года, а этот день рождения случился не вовремя и вовсе не со мной…
– Тогда нужно попробовать.
– Конечно, нужно! – Кажется, Сари обнадежил мой ответ. – Я все же поговорю с отцом. Когда вернусь.
– Кстати, об отце: Вы не хотите написать ему письмо? Рассказать, где находитесь и как себя чувствуете?
Девчонка сразу скуксилась и уныло закуталась в одеяло.
– Не сейчас. Позже.
– Полагаю, помимо всего прочего, он волнуется. Не боитесь усилить его недовольство?
– Отец… все равно не сможет успокоиться, пока я не вернусь.
Что ж, в ее словах есть толика правды. Родители все такие: сходят с ума от беспокойства, когда вас нет рядом, но если вы скажете, что идете туда-то и будете там до такого-то времени, не дай вам боги задержаться с возвращением хоть на четверть часа! По тревоге будет поднят весь городской гарнизон, на крайний случай – все соседи, которые, смачно ругаясь, будут бродить по темным улочкам, шаря по сугробам в надежде встретить вас первыми и успеть отодрать за пока еще чувствительные уши.
– И все же, лучше написать.
– У меня голова болит, – заныла Сари.
– Хотите, я напишу, только укажите, на чье имя отправить.
Мое невинное предложение разбудило в зеленых глазах испуг:
– Я сама, сама! Как только мне станет полегче, сразу напишу!
– Как пожелаете.
Делаю новую попытку встать и отправиться к себе в комнату, в постельку. Беготня по городу заняла весь вечер и плавно перетекла в ночь: уже третий час, а я все еще бодрствую, хотя завтра утром должен доставить полученные письма тойменам.
– Не уходи!
– Вот что, hevary, – стараюсь говорить, как можно строже. – Время уже не просто позднее, а ужасающе близкое к рассвету, я прошу Вас постараться уснуть и позволить немного поспать мне: у меня осталось всего четыре часа на отдых. Сжальтесь над несчастным, посвятившим прошедший вечер спасению Вас из лап похитителей!
Проникновенная мольба не осталась без внимания: Сари вздохнула, огорченно шмыгнула, но разрешила идти. А когда я прикрывал за собой дверь, услышал язвительное:
– Все мужчины такие: только о себе и думают.

Нить одиннадцатая.

Начало жизни
Не требует выбора,
Щадя наши души.

До управы, а точнее, до дома, в котором раньше была управа, а теперь размещалась наша вольная служба, я добирался в полусне. Впрочем, сие обстоятельство существенно облегчило мне общение с Кантой, которая была вне себя от злости: Гебар разродился-таки новым письмом. И посылкой. В количестве четырнадцати бурдючков с остервеневшими от перемещения по Паутине пьюпами. Представляю, как они орали, когда вынырнули в местной Письмоводческой управе… Или не представляю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45