https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/s-gigienicheskim-dushem/
Тем, кого выбрали стоять у дороги до городских ворот и по улицам при проезде нареченного царского зятя, дали на день надеть новое платье.
Первушка с утра перед встречей до того красовался своей одеждой, что даже в избе не хотел снимать новой волчьей шубы, крытой синим сукном, и мягкого теплого треуха. Иванке казался он почти что королевским боярином.
Когда пришел день встречи королевича, Первушка покрасовался перед девицами, выступая по церкви во всем новом, довольный и гордый собой.
После обедни весь народ устремился к городским стенам, к Великим воротам и разместился везде по дороге проезда в Кром.
Поднимая снежную пыль, пышный поезд скакал по широкому полю. Качались пестрые перья на шляпах иноземцев; играя и горячась, плясали сытые кони под свитой королевича и под дворянами, выехавшими для встречи.
Над всей толпой поднимался пар, сверкающий серебром под солнцем. Пестрые значки на копьях трепал ветер, блистали лезвия бердышей и стволы пищалей.
Ребята, чтобы лучше видеть, забрались на городские стены, на крыши домов, на заборы и на деревья.
Окруженный всадниками, показался золоченый возок королевича с коронами и гербами. Даже кони были покрыты бархатными чепраками, шитыми золотом и серебром.
Народ кланялся, кричал и махал шапками.
В толпе при въезде в город, у самых ворот, задние давили передних, и передние поневоле сгрудились и преградили путь. Тогда пристав и боярские холопы, чтобы показать будущему царскому зятю свое усердие, бросились на толпу с плетьми и без милости потоптали конями многих людей. Иванка вместе со своими сверстниками видел, как боярские холопы больно хлестнули плетью по шее Первушку, который скорчился, закричал и, не помня себя, кинулся на дорогу, но тут подскакал второй боярский слуга и сбил его с ног конем. Иванка не видел, что делалось дальше. Он с криком и плачем бросился вниз и рвался в тесноте к брату. Первушку вынесли из толпы только тогда, когда поезд скрылся за поворотом по пути в Кром.
3
Посеченный плетью до крови на шее и на щеке, помятый конем, Первушка лежал на печи и охал. Бабка Ариша клала ему припарки…
– Приехать еще не поспел, а велел народ конями топтать да плетьми сечь! – воскликнула бабка. – Быть беде!
И многие из народа были повергнуты снова в смущенье.
Дядя Гаврила взял с собой Иванку и Кузю в город. Они гуляли по широким улицам Пскова, глазея по сторонам, ожидая встретить королевича среди пышно одетого городского люда… Вечером они глядели, как в Кроме у Княжого двора в честь королевича жгли на плошках смолу.
Княжой двор охраняли стрельцы с бердышами. От пылающих плошек шел густой, темный дым, и тяжелая копоть садилась на снег. Зеваки толкались по улице. Иные еще почему-то ждали, что королевич станет из окон кидать деньги народу.
Иванка и Кузя ухитрились проникнуть в самый двор. Во дворе кучки челяди у костров черпали ковшами вино из бочек. Королевские у одного костра и боярские слуги у другого – немцы и русские – все были в хмелю, громко кричали, и нескладные их тени на сугробах снега, как вороны крыльями, широко махали длинными руками.
В доме шел пир, и окна его были освещены до самой глубокой ночи…
Королевич утром собрался ехать. Воевода, дворяне, богатые купцы вышли его провожать. Подали принцев возок. Гордо подняв голову, королевич важно сошел с крыльца. Конные слуги окружили возок, и один торжественно и широко распахнул дверцу…
Улыбка сбежала разом со всех лиц – удивительный небесный бархат с вышитыми серебряными звездами и цветами был оборван внутри возка, и по стенкам, как и на сиденье, повисли лохмотья рогожи и войлок…
Королевич обиделся и хотел уже так и уехать, но воевода, дворяне и большие посадские люди Пскова бросились уговаривать королевича, чтобы не уезжал и не бесчестил города, а дождался часа два, пока починят его возок.
Воевода был распален гневом: еще до приезда принца он посылал разведать в других городах, лежавших на пути, – в Новгороде и Твери, как там будут встречать нареченного царского зятя, чтобы самому устроить встречу радушней, пышней и богаче. Для этого богатые торговые люди Пскова сложились вместе с дворянами и духовенством и поднесли королевичу драгоценный кубок с гербом города …с гербом города… – На гербе Пскова был изображен барс и протянутая из облаков десница.
, полный золотых червонцев разных земель – индейских, испанских, голландских, французских, английских, греческих и персидских – старинных и новых. Теперь, после такой жестокой обиды, подарок пошел прахом, и, чтобы уладить беду, воеводе и псковским богачам пришлось потратиться вдвое, обив возок изнутри соболями да пустив на полог к саням голубых лисиц с бобровою оторочкой…
Взглянув на обнову, королевич смиловался и обещал умолчать об обиде и в Москве и в иных землях. Однако воевода, боясь, что огласка пройдет от недругов стороной, не посмел умолчать о дерзостной выходке псковитян и послал в Москву в Посольский приказ грамоту со своим объяснением, что «по лихому умыслу, ради посрамления града Пскова перед нареченным государевым зятем, новгородцы или тверяне, а точно неведомо кто, учинили нелепое дело: с королевича Вольмарова возка схитили бархат с шитьем золотным. И в том псковских людей никакой вины нет, а соделано иногородними лихими заводчиками воровски, а с поличным вора поймать не довелось, и гневаться королевичу не на что, бо псковские всяких чинов люди сторицей за ту обиду воздали, наместо золотного бархата изукрасив тот Вольмаров королевичев возок собольми двусороками, голубой лисицей да бобром, а такого богатства у немцев, ниже у государей и анператоров иноземных невиданно. И на том бы государева гнева на псковитян не пало, а на иногородних воров затейщиков, новгородцев да тверячей, что глум учинили».
После отъезда королевича по городу был, однако, учинен воеводский обыск… Воеводский обыск – дознание, следствие.
Иванка и Кузя вернулись домой от дяди Гаврилы на следующий день.
Иванка забрался на печь к побитому брату.
– Отплатил я ему за тебя, Первунь! – прошептал он и, вынув из пазухи, показал лоскут бархата с шитыми звездами…
– Кинь в печку! В печку кинь, телепень! Знаешь, где батьке за то бывать! – прошипел Первушка, выкатив от страха глаза.
Иванка с Кузей сожгли бархат в печи, да и золу закопали поглубже в подполье…
Но предосторожность не помогла. Воеводские ли сыщики оказались искусны, или кто из стрельцов заметил Кузю с Иванкой, пробравшихся на Княжой двор, но только случилось так, что глубокою ночью в сторожку к Истоме явилось двое стрельцов.
– Сын звонарев Истомин Иванка дома ли? – спросили они.
– Пошто вам дите?! – удивился Истома.
– Зван в съезжую избу, – ответил стрелец.
– Ин я с ним явлюсь. Куды одного мальчишку!
– Указал воевода для тайного дела его одного привесть, а более с ним никому из родич не быть, – возразил стрелец.
Истома в волнении разбудил Иванку. Иванка струсил, но не показал виду. Он хотел спросить, зовут ли с ним также Кузю, но вовремя промолчал…
На всю жизнь он запомнил тусклый подвал, освещенный свечой, скрипучий голос дьяка и режущий воздух свист розог… Отпуская, ему велели молчать, за что высечен, пригрозив, если будет ослушен, вырвать язык. Те же стрельцы привели Иванку под утро домой. Он свалился пластом, весь в кровавых рубцах от розог. И хотя Иванка дома не рассказывал ничего, Первушка сказал Истоме и матери о голубом королевском бархате…
Авдотья плакала над побитым сыном. Бабка Ариша прикладывала к рубцам пареный шалфей. Кузя считал друга героем за то, что и под розгами не выдал его, а хлебник прислал ему большой белый калач и орехов.
На второй день, однако, боль не утихла. Рубцы вздулись и загноились. Во сне Иванка стонал, тревожа покой всей семьи…
На третий день Иванке было не легче. Он плохо ел и от боли не мог уснуть… Кузина мать с сыном прислала парную телячью печенку прикладывать к ранам вместо шалфея…
Ночью Иванка тоже не спал. Чтобы не тревожить других, он сделал вид, что уснул, даже слегка захрапел, но когда ребята, Первушка, за ним отец и мать откликнулись тем же, он перестал притворяться. Он сдерживал стон, но поминутно глубоко вздыхал… Тогда бабка тихонько спустилась с печи, дала напиться и села возле.
– Хошь, басню скажу? – заговорщическим бодрящим шепотком спросила она.
Пора ее сказок давно отошла для Иванки. Правда, как прежде, любил он послушать, когда бабка рассказывала Федюньке и Груне, но, считая себя уже взрослым, стыдился просить ее сам, как просил когда-то, рассказать ему «басенку» на ночь…
– Скажи, – улыбнувшись ей в темноте, почти беззвучно шепнул Иванка.
И она повела рассказ, удивительный и непохожий на прежние сказки. То ли это казалось Иванке, то ли забытье и сонная греза делали сказку такой особенной, неповторимой… Может быть, жар воспалял его воображение, и оттого рассказ рисовался живым, словно виделся весь наяву.
– Из дальних Индейских стран ехал по морю купец Иван Скоробогатый домой, в Тридевятое царство.
Поднялась буря, разметала корабли, а корабль, где был сам купец, потопила. Ухватился Иван-купец за пустую бочку, и вынесла его буря на чудный остров Буян…
– На Буян-острове в садах яблоки – золотые, груши – чистое серебро, вишенье да малина – самоцветные каменья, реки – молочные, берега – сахарные, порхают райские птицы. Кормит весь народ скатерть-самобранка, а зовется народ буяне… – шепотом рассказывала бабка Ариша. – И вышел тот народ из родного Ивана-купца Тридевятого царства, отбежамши от горькой жизни, да живут никаким дворянам-князьям не подвластные…
У народа буянского огороды без сторожей, клети да лавки без запоров, вора и татя не ведают и палачей не ведают же…
Парни у них как дубы молодые, девки одна к одной, писаная краса, и ходят все в бархате, да в парче, да в цветных сукнах. На ногах сапожки – сафьян, на головах шапки – соболь, у девиц в венцах – жемчуг, в косах – ленты шелковые, у мужей – сабли при опоясках…
А шьет им всем игла-самошвейка, а сеет сито-самосейка, жнет серп-саможнейка и кормит их скатерть-самобранка… Так и живут припеваючи…
Принимают буяне Ивана-купца хлебом-солью, расспрашивают про своих родичей, про соседей, отвели ему дом богатый белокаменный с высоким теремом, велят засылать сватов к лучшей буянской красавице:
– Жил ты, говорят, честно, народ на хлебе не обвешивал, на сукнах и холстах не обмеривал, на деньгах не обсчитывал. За то тебе, Ивану-купцу, ото всего народа почет.
И дал им отказ Иван Скоробогатый:
– Как женюсь, когда дома жена тоскует! Помогите мне лучше, добрые люди, новый стружок построить, крепкие мачты поставить, белые паруса поднять, отплыть в Тридевятое царство, к славному князю Адаманту.
Помогли буяне. Попрощались с купцом Иваном, на прощанье нанесли ему, чем богаты: яблоков золотых, груш серебряных, вишеньев – самоцветных каменьев. И пустился купец Иван домой в Тридевятое царство, к молодой жене, к славному князю Адаманту.
Приехал домой он. Пока приехал, жена его в те поры на боярина замуж вышла и все богатство Ивана Скоробогатого в приданое понесла. Пришел он к ней и объявился и ей и ее новому мужу, боярину, и посмеялись они над ним:
– Коли ты, говорят, потонул, то нечего тебе спустя время домой ворочаться. Ступай с миром на дно морское, а мы по тебе велим честные панихиды петь.
«Иван Скоробогатый схватил боярскую саблю да тяп им головы!» – мысленно забежал вперед Иванка.
Но он ошибся:
– Пришлось Ивану Скоробогатому идти с челобитьем к самому славному князю Адаманту, – со вздохом сказала бабка.
– Так и так, славный наш государь, князь Адамант, – сказывает Иван, – сгубила буря мои корабли, да не попустил господь – остался я жив и попал на остров Буян, где живут беглые твои людишки, крестьянишки да холопишки, а зовутся народом буянским. Богатства у них не считаны, яблоки – золотые, груши – серебряные, ягоды – самоцветные каменья, реки – молочные, берега – сахарные, кормит их скатерть-самобранка, одевает игла-самошвейка, сеет сито-самосейка, жнет серп-саможнейка… А сами людишки ни князьям, ни боярам не подданы. Прожил я у них год, и хотели они меня поженить на лучшей красавице, да помнил я жену молодую и поплыл домой. Привез я с острова яблок золотых, груш серебряных, ягод – самоцветные каменья и сам воротился живой, а на что мне, государь, надобны панихиды живому?!
И сказал Ивану-купцу князь Адамант:
– Коли правду ты молвил, купчишка, то сади мою рать на мореходные корабли да веди к острову Буяну покорить дерзкий народ буянский, нагрузить корабли яблоками золотыми, грушами серебряными, ягодами – самоцветные каменья, отнять у них скатерть-самобранку, иглу-самошвейку, сито-самосейку, серп-саможнейку, а самих тех буянов воротить на старые их места по боярским вотчинам, по дворянским дворам да лупить батогами за дерзкий отбег… Как исполнишь, то и поверю тебе, купчишка, что ты не потонул, и жену молодую вместе с добром получишь!
«Как хряснет Иван князя!» – опять подумал Иванка, но не тут-то было!
– Сели они на тридцать червленых стругов, взяли с собой сто пушек да сто бочек пороху да и поплыли по морю-окияну, – еле слышно шептала бабка.
Взволновался тут окиян-море – встали волны горами, заградили путь к Буян-острову. И пожалел Скоробогатый буянов. «Июда-предатель Июда – Иуда Искариот, один из двенадцати апостолов, предавший своего учителя Христа за тридцать сребреников.
я, что ли? – подумал купец. – Они мне добра хотели, а я на них рать приведу, собаки поганой хуже, – и та добро помнит!» И сказал он корабельному воеводе:
– Сбился я в окиян-море, не знаю пути к острову!
Не поверил ему воевода, сдал его корабельному палачу. Стали Ивана мучить, огнем налить.
– Поведешь ли нас к дерзкому народу буянскому?!
И сказал купец:
– Вот уж год минуло, как я потонул и жена моя замуж за боярина вышла. Скажите им: покойник-де кланяться наказал да петь панихиды, а славному князю Адаманту скажите, что такого в море и острова нет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Первушка с утра перед встречей до того красовался своей одеждой, что даже в избе не хотел снимать новой волчьей шубы, крытой синим сукном, и мягкого теплого треуха. Иванке казался он почти что королевским боярином.
Когда пришел день встречи королевича, Первушка покрасовался перед девицами, выступая по церкви во всем новом, довольный и гордый собой.
После обедни весь народ устремился к городским стенам, к Великим воротам и разместился везде по дороге проезда в Кром.
Поднимая снежную пыль, пышный поезд скакал по широкому полю. Качались пестрые перья на шляпах иноземцев; играя и горячась, плясали сытые кони под свитой королевича и под дворянами, выехавшими для встречи.
Над всей толпой поднимался пар, сверкающий серебром под солнцем. Пестрые значки на копьях трепал ветер, блистали лезвия бердышей и стволы пищалей.
Ребята, чтобы лучше видеть, забрались на городские стены, на крыши домов, на заборы и на деревья.
Окруженный всадниками, показался золоченый возок королевича с коронами и гербами. Даже кони были покрыты бархатными чепраками, шитыми золотом и серебром.
Народ кланялся, кричал и махал шапками.
В толпе при въезде в город, у самых ворот, задние давили передних, и передние поневоле сгрудились и преградили путь. Тогда пристав и боярские холопы, чтобы показать будущему царскому зятю свое усердие, бросились на толпу с плетьми и без милости потоптали конями многих людей. Иванка вместе со своими сверстниками видел, как боярские холопы больно хлестнули плетью по шее Первушку, который скорчился, закричал и, не помня себя, кинулся на дорогу, но тут подскакал второй боярский слуга и сбил его с ног конем. Иванка не видел, что делалось дальше. Он с криком и плачем бросился вниз и рвался в тесноте к брату. Первушку вынесли из толпы только тогда, когда поезд скрылся за поворотом по пути в Кром.
3
Посеченный плетью до крови на шее и на щеке, помятый конем, Первушка лежал на печи и охал. Бабка Ариша клала ему припарки…
– Приехать еще не поспел, а велел народ конями топтать да плетьми сечь! – воскликнула бабка. – Быть беде!
И многие из народа были повергнуты снова в смущенье.
Дядя Гаврила взял с собой Иванку и Кузю в город. Они гуляли по широким улицам Пскова, глазея по сторонам, ожидая встретить королевича среди пышно одетого городского люда… Вечером они глядели, как в Кроме у Княжого двора в честь королевича жгли на плошках смолу.
Княжой двор охраняли стрельцы с бердышами. От пылающих плошек шел густой, темный дым, и тяжелая копоть садилась на снег. Зеваки толкались по улице. Иные еще почему-то ждали, что королевич станет из окон кидать деньги народу.
Иванка и Кузя ухитрились проникнуть в самый двор. Во дворе кучки челяди у костров черпали ковшами вино из бочек. Королевские у одного костра и боярские слуги у другого – немцы и русские – все были в хмелю, громко кричали, и нескладные их тени на сугробах снега, как вороны крыльями, широко махали длинными руками.
В доме шел пир, и окна его были освещены до самой глубокой ночи…
Королевич утром собрался ехать. Воевода, дворяне, богатые купцы вышли его провожать. Подали принцев возок. Гордо подняв голову, королевич важно сошел с крыльца. Конные слуги окружили возок, и один торжественно и широко распахнул дверцу…
Улыбка сбежала разом со всех лиц – удивительный небесный бархат с вышитыми серебряными звездами и цветами был оборван внутри возка, и по стенкам, как и на сиденье, повисли лохмотья рогожи и войлок…
Королевич обиделся и хотел уже так и уехать, но воевода, дворяне и большие посадские люди Пскова бросились уговаривать королевича, чтобы не уезжал и не бесчестил города, а дождался часа два, пока починят его возок.
Воевода был распален гневом: еще до приезда принца он посылал разведать в других городах, лежавших на пути, – в Новгороде и Твери, как там будут встречать нареченного царского зятя, чтобы самому устроить встречу радушней, пышней и богаче. Для этого богатые торговые люди Пскова сложились вместе с дворянами и духовенством и поднесли королевичу драгоценный кубок с гербом города …с гербом города… – На гербе Пскова был изображен барс и протянутая из облаков десница.
, полный золотых червонцев разных земель – индейских, испанских, голландских, французских, английских, греческих и персидских – старинных и новых. Теперь, после такой жестокой обиды, подарок пошел прахом, и, чтобы уладить беду, воеводе и псковским богачам пришлось потратиться вдвое, обив возок изнутри соболями да пустив на полог к саням голубых лисиц с бобровою оторочкой…
Взглянув на обнову, королевич смиловался и обещал умолчать об обиде и в Москве и в иных землях. Однако воевода, боясь, что огласка пройдет от недругов стороной, не посмел умолчать о дерзостной выходке псковитян и послал в Москву в Посольский приказ грамоту со своим объяснением, что «по лихому умыслу, ради посрамления града Пскова перед нареченным государевым зятем, новгородцы или тверяне, а точно неведомо кто, учинили нелепое дело: с королевича Вольмарова возка схитили бархат с шитьем золотным. И в том псковских людей никакой вины нет, а соделано иногородними лихими заводчиками воровски, а с поличным вора поймать не довелось, и гневаться королевичу не на что, бо псковские всяких чинов люди сторицей за ту обиду воздали, наместо золотного бархата изукрасив тот Вольмаров королевичев возок собольми двусороками, голубой лисицей да бобром, а такого богатства у немцев, ниже у государей и анператоров иноземных невиданно. И на том бы государева гнева на псковитян не пало, а на иногородних воров затейщиков, новгородцев да тверячей, что глум учинили».
После отъезда королевича по городу был, однако, учинен воеводский обыск… Воеводский обыск – дознание, следствие.
Иванка и Кузя вернулись домой от дяди Гаврилы на следующий день.
Иванка забрался на печь к побитому брату.
– Отплатил я ему за тебя, Первунь! – прошептал он и, вынув из пазухи, показал лоскут бархата с шитыми звездами…
– Кинь в печку! В печку кинь, телепень! Знаешь, где батьке за то бывать! – прошипел Первушка, выкатив от страха глаза.
Иванка с Кузей сожгли бархат в печи, да и золу закопали поглубже в подполье…
Но предосторожность не помогла. Воеводские ли сыщики оказались искусны, или кто из стрельцов заметил Кузю с Иванкой, пробравшихся на Княжой двор, но только случилось так, что глубокою ночью в сторожку к Истоме явилось двое стрельцов.
– Сын звонарев Истомин Иванка дома ли? – спросили они.
– Пошто вам дите?! – удивился Истома.
– Зван в съезжую избу, – ответил стрелец.
– Ин я с ним явлюсь. Куды одного мальчишку!
– Указал воевода для тайного дела его одного привесть, а более с ним никому из родич не быть, – возразил стрелец.
Истома в волнении разбудил Иванку. Иванка струсил, но не показал виду. Он хотел спросить, зовут ли с ним также Кузю, но вовремя промолчал…
На всю жизнь он запомнил тусклый подвал, освещенный свечой, скрипучий голос дьяка и режущий воздух свист розог… Отпуская, ему велели молчать, за что высечен, пригрозив, если будет ослушен, вырвать язык. Те же стрельцы привели Иванку под утро домой. Он свалился пластом, весь в кровавых рубцах от розог. И хотя Иванка дома не рассказывал ничего, Первушка сказал Истоме и матери о голубом королевском бархате…
Авдотья плакала над побитым сыном. Бабка Ариша прикладывала к рубцам пареный шалфей. Кузя считал друга героем за то, что и под розгами не выдал его, а хлебник прислал ему большой белый калач и орехов.
На второй день, однако, боль не утихла. Рубцы вздулись и загноились. Во сне Иванка стонал, тревожа покой всей семьи…
На третий день Иванке было не легче. Он плохо ел и от боли не мог уснуть… Кузина мать с сыном прислала парную телячью печенку прикладывать к ранам вместо шалфея…
Ночью Иванка тоже не спал. Чтобы не тревожить других, он сделал вид, что уснул, даже слегка захрапел, но когда ребята, Первушка, за ним отец и мать откликнулись тем же, он перестал притворяться. Он сдерживал стон, но поминутно глубоко вздыхал… Тогда бабка тихонько спустилась с печи, дала напиться и села возле.
– Хошь, басню скажу? – заговорщическим бодрящим шепотком спросила она.
Пора ее сказок давно отошла для Иванки. Правда, как прежде, любил он послушать, когда бабка рассказывала Федюньке и Груне, но, считая себя уже взрослым, стыдился просить ее сам, как просил когда-то, рассказать ему «басенку» на ночь…
– Скажи, – улыбнувшись ей в темноте, почти беззвучно шепнул Иванка.
И она повела рассказ, удивительный и непохожий на прежние сказки. То ли это казалось Иванке, то ли забытье и сонная греза делали сказку такой особенной, неповторимой… Может быть, жар воспалял его воображение, и оттого рассказ рисовался живым, словно виделся весь наяву.
– Из дальних Индейских стран ехал по морю купец Иван Скоробогатый домой, в Тридевятое царство.
Поднялась буря, разметала корабли, а корабль, где был сам купец, потопила. Ухватился Иван-купец за пустую бочку, и вынесла его буря на чудный остров Буян…
– На Буян-острове в садах яблоки – золотые, груши – чистое серебро, вишенье да малина – самоцветные каменья, реки – молочные, берега – сахарные, порхают райские птицы. Кормит весь народ скатерть-самобранка, а зовется народ буяне… – шепотом рассказывала бабка Ариша. – И вышел тот народ из родного Ивана-купца Тридевятого царства, отбежамши от горькой жизни, да живут никаким дворянам-князьям не подвластные…
У народа буянского огороды без сторожей, клети да лавки без запоров, вора и татя не ведают и палачей не ведают же…
Парни у них как дубы молодые, девки одна к одной, писаная краса, и ходят все в бархате, да в парче, да в цветных сукнах. На ногах сапожки – сафьян, на головах шапки – соболь, у девиц в венцах – жемчуг, в косах – ленты шелковые, у мужей – сабли при опоясках…
А шьет им всем игла-самошвейка, а сеет сито-самосейка, жнет серп-саможнейка и кормит их скатерть-самобранка… Так и живут припеваючи…
Принимают буяне Ивана-купца хлебом-солью, расспрашивают про своих родичей, про соседей, отвели ему дом богатый белокаменный с высоким теремом, велят засылать сватов к лучшей буянской красавице:
– Жил ты, говорят, честно, народ на хлебе не обвешивал, на сукнах и холстах не обмеривал, на деньгах не обсчитывал. За то тебе, Ивану-купцу, ото всего народа почет.
И дал им отказ Иван Скоробогатый:
– Как женюсь, когда дома жена тоскует! Помогите мне лучше, добрые люди, новый стружок построить, крепкие мачты поставить, белые паруса поднять, отплыть в Тридевятое царство, к славному князю Адаманту.
Помогли буяне. Попрощались с купцом Иваном, на прощанье нанесли ему, чем богаты: яблоков золотых, груш серебряных, вишеньев – самоцветных каменьев. И пустился купец Иван домой в Тридевятое царство, к молодой жене, к славному князю Адаманту.
Приехал домой он. Пока приехал, жена его в те поры на боярина замуж вышла и все богатство Ивана Скоробогатого в приданое понесла. Пришел он к ней и объявился и ей и ее новому мужу, боярину, и посмеялись они над ним:
– Коли ты, говорят, потонул, то нечего тебе спустя время домой ворочаться. Ступай с миром на дно морское, а мы по тебе велим честные панихиды петь.
«Иван Скоробогатый схватил боярскую саблю да тяп им головы!» – мысленно забежал вперед Иванка.
Но он ошибся:
– Пришлось Ивану Скоробогатому идти с челобитьем к самому славному князю Адаманту, – со вздохом сказала бабка.
– Так и так, славный наш государь, князь Адамант, – сказывает Иван, – сгубила буря мои корабли, да не попустил господь – остался я жив и попал на остров Буян, где живут беглые твои людишки, крестьянишки да холопишки, а зовутся народом буянским. Богатства у них не считаны, яблоки – золотые, груши – серебряные, ягоды – самоцветные каменья, реки – молочные, берега – сахарные, кормит их скатерть-самобранка, одевает игла-самошвейка, сеет сито-самосейка, жнет серп-саможнейка… А сами людишки ни князьям, ни боярам не подданы. Прожил я у них год, и хотели они меня поженить на лучшей красавице, да помнил я жену молодую и поплыл домой. Привез я с острова яблок золотых, груш серебряных, ягод – самоцветные каменья и сам воротился живой, а на что мне, государь, надобны панихиды живому?!
И сказал Ивану-купцу князь Адамант:
– Коли правду ты молвил, купчишка, то сади мою рать на мореходные корабли да веди к острову Буяну покорить дерзкий народ буянский, нагрузить корабли яблоками золотыми, грушами серебряными, ягодами – самоцветные каменья, отнять у них скатерть-самобранку, иглу-самошвейку, сито-самосейку, серп-саможнейку, а самих тех буянов воротить на старые их места по боярским вотчинам, по дворянским дворам да лупить батогами за дерзкий отбег… Как исполнишь, то и поверю тебе, купчишка, что ты не потонул, и жену молодую вместе с добром получишь!
«Как хряснет Иван князя!» – опять подумал Иванка, но не тут-то было!
– Сели они на тридцать червленых стругов, взяли с собой сто пушек да сто бочек пороху да и поплыли по морю-окияну, – еле слышно шептала бабка.
Взволновался тут окиян-море – встали волны горами, заградили путь к Буян-острову. И пожалел Скоробогатый буянов. «Июда-предатель Июда – Иуда Искариот, один из двенадцати апостолов, предавший своего учителя Христа за тридцать сребреников.
я, что ли? – подумал купец. – Они мне добра хотели, а я на них рать приведу, собаки поганой хуже, – и та добро помнит!» И сказал он корабельному воеводе:
– Сбился я в окиян-море, не знаю пути к острову!
Не поверил ему воевода, сдал его корабельному палачу. Стали Ивана мучить, огнем налить.
– Поведешь ли нас к дерзкому народу буянскому?!
И сказал купец:
– Вот уж год минуло, как я потонул и жена моя замуж за боярина вышла. Скажите им: покойник-де кланяться наказал да петь панихиды, а славному князю Адаманту скажите, что такого в море и острова нет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97