.. – хвастливо вымолвил Кузя.
– Стой, братцы! Отымем извет, коли вы не робки! – перебил медведчик. – Хотите взаправду?
– Ну?! – воскликнули разом Иванка и Кузя.
– Я товарищей соберу, да таких, что им сам сатана не страшен. Поскачем в угон по Новгородской дороге, догоним, в лесу где-нибудь ошарашим дубьем и того…
Иванка и Кузя оба раскрыли рты.
– Взаправду?! – дрогнувшим голосом произнес Иванка.
– Петро Шерстобит сгодится? – спросил Гурка.
– А он пойдет?
– Со мною он всюду пойдет. Ивана Липкина, тульского кузнеца, знаешь? Сгодится?
– То парень кремяный! – признал Иванка.
– Стало, сгодится. Татарин Шарип не хуже его и тоже со мной куды хошь… И еще наберем, – сказал Гурка.
– Ну как, Кузьма, не сробеешь? Ты что же молчишь? – спросил друга Иванка, видя, что он задумчиво чешет в затылке.
– Постой, не мешай. Я считаю, сколь хлебушка надо в дорогу на столько людей, – сказал Кузя.
– Вот малый так малый! – воскликнул Гурка, подставив Кузе свою богатырскую пятерню.
Кузя с маху ударил его по ладони своею мягкой тяжелой лапой. Иванкина рука твердо легла сверху, скрепляя их рукобитье…

3

Самое трудное было сговорить сопровождающего конного стрельца и двоих ямщиков Ямского приказа, чтобы они взяли с собой в товарищество пятерых молодых парней.
– А вдруг они конокрады и нас пограбят! – сказал один из ямщиков.
– Не на тебе ответ, а на мне, – возразил ему Кузя. – Я не страшусь, а тебе что? А я мыслю так: нас всего четверо, разбойники нападут, и нам не сберечь коней, а увидят столько народу, кто сунется грабить!
На дорогах было всегда неспокойно, и прежде других согласился с Кузей стрелец. За ним сдались ямщики.
Когда на другой день они выехали из Москвы, на ближних ямских дворах они узнали, что Васька Собакин с двумя холопами и ямщиком уже проехал по Новгородской дороге. Кузя заторопил товарищей.
– Да куда нам гнать – не с грамотой царской скачем. Загонишь коней, а дохлые клячи на кой черт в ямских дворах! – возразил пожилой ямщик.
Но Кузя настаивал. Он был старший, и все должны были его слушать.
К вечеру третьего дня они снова услышали о Собакине, но оказалось, что он пропьянствовал целую ночь, задержался в пути и был значительно ближе. Надежды нагнать его стало больше.
Миновали Новгород. Близилось место сдачи ямских коней.
Иванка боялся, что в Новгороде они потеряют следы Собакина. Однако дальше, за городом, встречный ямщик снова сказал Кузе, что видел Собакина. Теперь он ехал совсем уже невдалеке впереди них, и вот-вот они могли оказаться вместе с ним на ночлеге. Товарищи, посовещавшись, решили, что им не годится попасть на ночлег в одно место с Васькой, чтобы никто их не мог опознать. Надо было не только догнать его, но обогнать, чтобы выбрать место для схватки заранее и поудобнее…
И вот наконец Собакин остался у них позади.
Ссадив с лошадей Иванку с друзьями на перекрестке дорог не доезжая посада Сольцы, Кузя поехал сдавать на ямской двор коней и обещал тот же час возвратиться, чтобы помочь в нападении на Ваську, который был должен подъехать к вечеру, чтобы к ночлегу попасть в Сольцы…
Петр Шерстобит, вооруженный большим медвежьим ножом, Гурка с кистенем, Иванка с Кузиным пистолем, Гуркины друзья с романовского двора – тульский кузнец Иван Липкин и татарин Шарип – с топорами дожидались проезда Собакина у дороги в лесу.
Все пятеро медленно брели по дороге, словно крестьяне, которым осталось рукой подать до своей деревни и некуда торопиться.
Уже из кустов и из-за темных елок по сторонам дороги начали выползать сумерки и подсинили снег, когда послышалось бряцание ямских бубенцов… Все пятеро товарищей, вместо того чтобы свернуть с дороги, растянулись в один ряд, загородив проезд.
– Егей-ей! – крикнул ямщик за их спинами.
И вдруг все пятеро повернулись и стали навстречу коням.
– Стой! – крикнул Гурка разбойничьим покриком.
– Гони! – крикнул Васька Собакин, вскочив в санях, и тогда Иванка поднял пистоль.
– Стой! – гаркнул он во всю глотку.
Ямщик задержал коней.
– Что за люди, чего вам? – спросил воеводский сын.
– Робята, хватай! – зыкнул Гурка, и все разом кинулись на проезжих.
– Разбойники! Караул! Грабеж! – кричал Васька.
И вдруг двое холопов Васьки враз выхватили пистоли и выпалили в упор в пятерых друзей. Но руки ли дрогнули у холопов, или плохи были пистоли – выстрелы их не принесли вреда.
– Бей их, вяжи! – закричал Гурка и хватил по башке кистенем одного из холопов.
Началась свалка. Петр Шерстобит схватил переднего из четверки коней под уздцы и завел его в снег, в сторону от дороги. Иванка нажал курок, но пистоль его дал осечку. Тогда он схватился врукопашную с Собакиным. Он сжал врага за горло и притянул к саням, а на него самого навалился кто-то сверху и тоже схватил за горло.
– Иван, беги! Беги! – услышал он голоса своих, но он не мог выбраться из-под тяжести и только тут услыхал звон приближающихся бубенцов по дороге, множество голосов и пальбу из пистолей… И вдруг горло Иванки охватила веревочная петля, а в глазах потемнело…
Иванка очнулся, когда вволокли его в избу и поставили перед Собакиным. Когда наскакали сзади проезжие – торговый немец, ехавший под охраной стрельцов во Псков для покупки хлеба, – все побежали, и только Иванка да Иван Липкин попались.
Рот Иванки был заткнут тряпкой.
– Дай ему в рожу, тезка, – сказал Собакин, и его холоп ударил Иванку в скулу кулаком.
– Вынь теперь у него затычку, – велел воеводский сын. – А ты, пес, отвечай, – обратился он к пленнику: – Пошто на нас напали и кто с тобой во товарищах был?
– Про то я сам знаю! – ответил Иванка.
– Ну, дай, тезка, ему еще, да покрепче, чтоб стал разумней! – приказал Собакин холопу.
И Иванка упал под градом пинков и кулачных ударов.


Глава восемнадцатая

1

Кузя, едва покончив со сдачей своих коней на ямском дворе в Новгороде, хотел поспешить на помощь товарищам, как обещал. Но не успел он выйти из избы, как в ворота ямского двора влетело несколько богатых саней. Громко разговаривая о нападении, вошел Васька Собакин, и в избу внесли связанного бесчувственного Иванку. Кузя побледнел и остановился в нерешимости.
– Вот так-то и вышло, Кузьма, – негромко сказал над его ухом знакомый голос. – С немцем там цела толпа наскакала. Липкина Ваньку тоже схватили.
Кузя оглянулся. Рядом с ним в избе стоял Гурка.
– Идем скорее во двор. Сейчас признают меня при огне, – сказал скоморох и поспешно вышел из избы.
Кузя вышел за ним из ворот. Гурка прошел по улице и, свернув в проулок, зашел в ворота приземистого, глубоко осевшего в снег домишка. Старуха хозяйка им отворила дверь и молча впустила в избу.
– Небось, Кузьма, тут знакомцы, – успокоил Гурка товарища.
– Идите за печь, – сказала хозяйка.
Они вошли за занавеску, где на столе в плошке плавал масляный фитилек. Тут сидели уже Шарипка и Петр Шерстобит.
– Чего ж теперь делать, робята? – спросил Кузя.
– Того и делать, что выручать Иванку, – просто ответил Гурка.
– А как выручать?
– Твоя об коне забота. Коня добудь, а я уж малого выручу. Только живей! Надо мне их обогнать. Они ночевать тут станут, а я поскачу тотчас.
– Ладно, добуду коня! – сказал Кузя. – Испрошу для себя к бачке ехать, а сам пешком пойду…
Кузя пошел к подьячему, ведавшему ямским двором. Возвратясь в избу, он уже не увидел Гурки. За столом с Шерстобитом и Шарипкой сидел незнакомый казак с лицом, обвязанным тряпками.
– Ну, как дело с конем? – спросил Шерстобит.
Кузя молча опасливо показал глазами на казака. Все трое парней за столом рассмеялись.
– Есть конь? – спросил казак, и по голосу Кузя узнал в нем Гурку.
– Добыл, – ответил Кузя, – конь во дворе.
– Когда так, мне пора. Со скорой вестью по царскому делу скачу, аж рожу, гляди, обморозил! – сказал Гурка. – Ну, да то не беда – такое уж наше дело казачье!


Избитый и связанный, с заткнутым ртом, Иванка лежал в забытьи в санях. Иногда он открывал глаза, видел небо – оно, бесконечное, плыло над санями, и неугомонным, мучительным казался звон бубенцов… Иванке думалось, что они с Кузей быстрее пешком дошли до Москвы, чем его везли на воеводских лошадях…
Останавливаясь где-нибудь в деревне или городе, Васька Собакин опять затевал расспрос и побои:
– Все одно дознаюсь, с кем в татьбе на дороге ты был. Назовешь мне имяны, кто поспел бежать.
Иванка молчал. И холопы Собакина били его палками.
Его везли, как мешок репы. Иногда заволакивали в избу, а то просто оставляли в санях на морозе, покрытым рогожей…
Собакин-сын обвинял его в разбое и душегубстве, у него были доказчики, которые ему помогли спастись от беды, и Иванка знал, что угрожает ему. Его должны были теперь пытать, а затем повесить или срубить голову.
Перед самым Псковом они заехали на ночлег на ямской двор. Крутила вьюга, и Иванка был рад, когда, продержав часа три в санях под рогожами, холопы втащили его наконец в избу. Окоченевший от резкого ветра, Иванка не мог ничего поделать со своим подбородком, и зубы его щелкали мелкой дрожью, когда холопы поставили его перед Васькой Собакиным.
При свете лучины Иванка увидел рядом с Собакиным-сыном другое знакомое лицо – это был сын боярский Туров, который привел на пытку Истому. И Туров и Васька были уже пьяны.
– Вот он, тать, – указал воеводский сын, обращаясь к Турову.
– Ба-ба-ба! Да я знаю его! А ты более меня его знать повинен! – воскликнул Туров.
– Да кто ж он таков? Мне отколь его ведать? – спросил Собакин.
– Крестный он твой, – усмехнулся Туров. – Водою крещал тебя у Пароменской церкви, Ивашко-звонаренок.
– Да ну-у! Во-он ты кто! – обрадовался Собакин. – Знаю теперь, пошто ты напал и чего тебе было надо… Будет тебе еще крепче Томилки с Гаврилкой, беглый чернец!.. А ну, тезка, берись-ка за плеть, шкуру будем спущать со звонаренка…
Холоп Васька взялся за плеть.
– А ну, тяни с татя шубейку. Станем спрошать его про товарищей. Да углей, гляди, нет ли в печи горячих, – сказал Собакин.
– Вы не в застенке, проезжие! Али царского Уложения не чли и указа не знаете?! – неожиданно сказал из угла до того спавший казак с обмотанным тряпицей лицом. Он приподнялся с лавки, на которой лежал, и посмотрел на Иванку. – Татя пытать в разбое лишь в съезжей избе палач мочен, – добавил казак.
Иванка с благодарностью взглянул на него, но казак равнодушно отвернулся и снова лег.
– Ты чтой-то, казак, не спросонья брешешь?! – воскликнул Собакин-сын.
– Да нет, я отроду глуп, – отозвался казак. – Пока тверез, так все языком-то лапти плету, как выпью – тогда человек.
– Ну, ин выпей, – позвал Собакин, – да и вон из избы, тут и так тесно!
Казак приподнялся на локте.
– Совестно тебе, воеводский сын, – сказал он, – я казак, на государевой службе. Мне чуть свет скакать с вестью, и так, гляди, рожу всю обморозил, а ты в избе с собой хошь вора укладывать, а меня на двор, как собаку. Уложи своего татя в санях, и замерзнет – не жалко…
– А ты сдохнешь – кому жалеть! – огрызнулся Иванка.
– Государевых людей задевать не моги, тля! – крикнул Иванке Собакин. – Тащи его в сани назад! – велел он холопам.
Иванку снова выволокли под навес где свистел ветер и сыпался острый, колючий снег. Он лежал связанный на темном дворе, дрожал от холода и в бессильной злобе рвался из веревок, растирая еще больше израненные, растертые руки, хотя твердо знал, что ни развязать, ни порвать веревок не сможет…

2

Пропьянствовав ночь с Собакиным и с проезжим обмороженным казаком, на рассвете Туров собрался выехать дальше на Псков, пока Собакин с холопами еще спали. Сын боярский торопился приехать в город прежде, чем туда доберется Логин Нумменс, немец, посланный для покупки во Пскове хлеба. Тот самый немец, охрана которого спасла Собакина от нападения и захватила Иванку да вместе с тем поймала на дороге немца Ивана Липкина, беглого слугу Логина Нумменса, которого тут же и передали во власть законного господина…
Туров думал о том, что если он не поспеет в город ранее немца, то Емельянов уже не купит его хлеба.
Туров все-таки простоял ночь, не решаясь ехать с обозниками, потому что голодные крестьяне Турова в этом году рассчитывали сами взять хлеб взаймы у помещика, чтобы дождаться нового, а тут получалось, что Парамон вывозил в город все до последнего зерна. Михайла страшился голодных крестьян. С бранью и криками гнали озлобленные мужики свой обоз позади его саней, проклинали его и брата его Парамона. Туров надеялся выехать вместе с Собакиным, но Василий не велел будить себя спозаранок.
– Ты с обозом плетешься, а я стану резво скакать – догоню тебя, – обещал он Турову.
Туров вышел из избы, кутаясь и на ходу глотнув водки, чтобы прогнать похмелье.
– Михайла Михайлыч, возьми с собой девку во Псков, сестру, сделай милость. Я верхом, мне ее несподручно с собой… На козлах ее посади. Клади ведь у тебя нет! – поклонился проезжий казак Сиротке.
– Девку? – тупо переспросил Сиротка. – Хрен с ней, пусть едет – девку так девку…
Закутанная девка, ростом со стрелецкого десятника, нескладно взгромоздилась на облучок рядом с ямщиком.
– Как звать, красавица? Ась? – окликнул Сиротка.
Девка молчала.
– Немая, что ли?
– Не трожь, совестится, ее дело девичье… Не обидь ее, Михайла Михайлыч, – поклонился опять казак, – ее дело девичье!
– Ладно, девичье дело! – согласился Сиротка, завалился в сани и потянул на себя лохматую меховую полость.
– С богом, – сказал он ямщику.
И за санями Сиротки двинулся длинный обоз с хлебом.
Сиротка ездил в деревню к брату по хлебному делу, и брат обещал ему, что если успеет продать хлеб, то даст ему с десяти алтын по деньге за скорую весть…
И вот Сиротка гнал свой обоз к Емельянову, торопясь обогнать немца Нумменса.
Иногда он приоткрывал глаза. На облучке перед глазами качалась закутанная большущая девка рядом с ямщиком.
Сиротка закрывал глаза и подсчитывал в уме, сколько получит он при удаче с брата. Его тревожило, что скупка могла быть закончена Емельяновым. А вдруг нападут в пути, да и побьют, и обоз пограбят, да разбегутся… Поди их тогда сыщи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97