— Добро пожаловать, паломники! Сожалею, что не могу причастить вас. На пять приходов у нас только один священник. Он придёт сюда через два воскресенья. Приходится обходиться без него. Я здесь служу вечерни.
— Вы служили замечательно, — сказал Антоний. — Но скажите дьякон… У меня просто разыгралось воображение или стены вашей часовни вправду раздвигаются, когда сюда приходят все новые и новые паломники?
— Все так и происходит, добрые люди! Великая благодать ниспослана нам, ибо сколько бы народу ни приходило сюда в часы молитвы, здесь всегда просторно. Мы несказанно благодарны великому Господу за это чудо — ведь никто не уйдёт от нашей церкви только потому, что для него не найдётся места.
— Да, это воистину благодать для церкви, стоящей на караванном пути, — кивнул Антоний.
— О да, о да! — кивнул дьякон. — Три дороги сходятся здесь, а затем сливаются в одну, ведущую к Мараканде. Чаще к нам заглядывают странники, нежели прихожане, и потому мы смиренно полагаем, что церковь настолько же наша, насколько и всех, кто заходит в неё по пути. Мы стараемся сохранять её, как святыню, а караванщики щедро жертвуют нам.
Балкис сразу поняла, что дьякон намекает на пожертвования, и незаметно поддела Антония локтем. Он посмотрел на неё с грустной улыбкой.
— Жаль, что у нас нет с собой монет. Но когда мы продадим наши товары в Мараканде, мы обязательно пришлём денег в вашу церковь.
— Это было бы очень любезно с вашей стороны, молодые люди, — улыбнулся дьякон, — но мы не просим денег у тех, у кого их мало. — Он поднял руку и благословил юношу и девушку. — Да хранит вас в пути святой Христофор!
Антоний и Балкис продвигались на север с караваном, радуясь добросердечности паломников. Не умолкали рассказы — чужие и их собственные, и все их спутники соглашались в том, что странствие юноши и девушки было похожим на сказку, в которую трудно поверить. Паломники были настроены празднично, приподнято. Балкис исподволь приглядывалась к ним. Девушка помнила, что говорила Сикта: она сумела позволить себе это путешествие после того, как всю жизнь провела в трудах. Судя по всему, и другие паломники были ей под стать — трудолюбивые, искренне верующие люди, наконец обретшие свободу от забот и тяжкой работы. Теперь у них появилась возможность хоть на время сбросить непосильное бремя борьбы за жизнь, и они искренне наслаждались этим. Паломники, как люди набожные, мечтали прикоснуться к мощам святого Фомы, но не меньше им хотелось увидеть и прочие дива дивные Мараканды. Странствие стало для них настоящим праздником. Балкис очень нравились эти люди, и она, развесив уши, слушала их рассказы о детях и внуках. Она начала понимать, что и ей в один прекрасный день захочется стать матерью, и очень надеялась, что у Антония, слушавшего эти же самые рассказы, возникнет такое же чувство. Он и вправду стал смотреть на неё по-новому, с большим желанием — но вероятно, тому виной было присутствие старших. Как и обещала Сикта, молодым не позволяли надолго оставаться наедине, так что целовались они мало, да и то украдкой.
Караван двигался по дороге шириной не менее двадцати футов, проходил мимо небольших городов и процветающих крестьянских усадеб. Паломники шутили, смеялись, пели и часто устраивали привалы. Дорога получалась неспешной, но Балкис и не торопилась в Мараканду, где ей предстояло вновь облачиться в мантию принцессы и где она могла потерять Антония.
И вот, после того как караван провёл в пути уже целую неделю, далеко впереди послышалось пение фанфар. У Балкис тоскливо заныло сердце от знакомых звуков. Вновь и вновь звучали фанфары, все ближе и ближе, и вот наконец к паломникам подскакали двое всадников, впереди которых ехали глашатаи, а позади — фанфарщики. Всадники принялись расталкивать паломников, а глашатаи кричали:
— Дорогу! Дорогу императору! Расступитесь! Едет пресвитер Иоанн!
Глава 29
Потом фанфары запели вновь, а когда они отзвучали, опять закричали глашатаи.
Паломники взволнованно загомонили и стали поспешно уводить лошадей и мулов к обочинам.
— Зачем едет император? — спросил один.
— Возвращается из поездки по провинциям! — откликнулся другой.
Скорее всего слухи дошли сюда от тех маракандцев, что странствовали на юг. Наверное, эти люди знали какие-то более или менее достоверные новости, но Балкис догадывалась, зачем пресвитеру Иоанну понадобилось навестить дальние провинции. Она постаралась встать как можно дальше от дороги и низко опустила голову.
— Балкис! Балкис! — Антоний устремился к ней, схватил её за руку. — Ты только представь себе — император! Разве ты не хочешь своими глазами увидеть пресвитера Иоанна?
— О, хочу, конечно! — заверила его девушка. Вот только она не хотела, чтобы пресвитер Иоанн увидел её.
Но вот появилась процессия. Балкис стояла потупившись и подглядывала из-под края капюшона. С великим изумлением она поняла, какое это великолепное зрелище — выезд императора, когда смотришь на него со стороны.
Первым проскакал всадник с шестифутовым деревянным крестом, притороченным к седлу.
— Деревянный крест? — вытаращил глаза Антоний. — Почему же у императора крест не серебряный, не золотой, почему он не украшен драгоценными каменьями?
— Деревянный крест — напоминание о муках Господа Нашего, юноша, — ответила Антонию Сикта. — О Его страданиях мы слыхали даже у себя в Кашмире. Если уж Спасителю был уготован деревянный крест, то зачем пресвитеру Иоанну другой?
— Его имя означает «Иоанн-священник», — напомнила другу Балкис.
— Да, но… Я никак не ожидал, что он скромен, будто простой монах.
— Я бы не назвала такую процессию скромной, — возразила девушка.
Затем последовали придворные, несущие одну-единственную золотую вазу.
— Ну, хотя бы ваза из драгоценного металла, — обрадовался Антоний. — Но почему в ней нет ни цветов, ни веток?
— Ваза наполнена землёй, — отвечала Балкис, — в напоминание правителю о том, что и его прах однажды вернётся к праху — то есть к земле.
Сикта взглянула на Балкис.
— Может, и так. Ведь ты целый год прожила в Мараканде и, наверное, не раз видела такие процессии. Будь так добра, расскажи нам о значении всех символов.
Балкис меньше всего на свете хотелось внимательно наблюдать за процессией, но она вздохнула и взяла себя в руки.
За придворными с вазой последовал другой вельможа. Этот нёс серебряную чашу с золотыми слитками.
— Вот это уже больше похоже на императора! — довольно воскликнул Антоний. — Уж конечно, пресвитер Иоанн хочет поразить подданных своим богатством!
— Неплохая догадка, — кивнула Балкис, — но не совсем верная. На самом деле правитель желает показать, что в своих владениях он царь над всеми царями и что его могущество — превыше всех богатств мира.
— Неужели ты все это знаешь только потому, что жила в Мараканде? — удивился юноша.
Что могла ответить Балкис? Не могла же она сказать, что слышала объяснения от самого императора?
— Пресвитер Иоанн часто ездит по городу, — проговорила она. — Люди то и дело рассуждают о процессии.
— Он и по городу так торжественно разъезжает?
— О, эта процессия самая обычная. Когда он совершает поездки по делам государственной важности или отправляется на войну, выезды ещё более роскошные.
Антоний явно не поверил, а Сикта сказала:
— А я думаю, это чистая правда! Поглядите, впереди него — всего-то дюжина воинов!
Мимо паломников прошествовали пехотинцы — стройные, подтянутые, прямые — ну совсем как древки знамён, которые они несли. Воины смотрели только вперёд.
— А кто те разодетые в пух и прах люди, что следуют за воинами? — поинтересовалась Сикта.
— Это придворные, — объяснила Балкис. — Герцоги и князья. Видите, на головах у семерых, что идут последними, короны?
— О да! — ахнула Сикта. — Неужто это вправду цари?
— Цари, не сомневайтесь. Пресвитера всегда сопровождают семеро из царей-вассалов, платящих ему дань. А когда он идёт на войну, с ним ещё больше царей, и они ведут в бой свои войска.
— А кто тот молодой человек, что едет верхом следом за царями? — спросил Антоний. — У него тоже корона. Вряд ли и он — царь. Он не старше меня!
— Это кронпринц, — ответила Балкис и опустила голову ниже. — После смерти пресвитера Иоанна он станет императором.
— Какое непосильное бремя власти ляжет на такие хрупкие плечи! — пробормотал Антоний.
Балкис не могла не согласиться с ним. Она хорошо относилась к принцу Ташишу, но к Антонию — ещё лучше. Да и плечи у её возлюбленного были шире и сильнее. Он бы легче справился с этим самым непосильным бременем.
— Посмотри, Балкис! — Антоний сжал её руку. — Это император! Это сам пресвитер Иоанн!
Смирившись с судьбой, Балкис подняла голову и понадеялась на то, что дядя не заметит её. Она широко раскрыла глаза: сейчас, при полном параде пресвитер выглядел ещё более могущественно и впечатляюще, чем в домашней обстановке.
Он казался выше ростом и шире в плечах. Возможно, потому, что сидел верхом на великолепном, могучем скакуне — европейской боевой лошади, подаренной ему королевой Алисандой. А может быть, и оттого, что на нем была широкая мантия с подкладными плечами. Иоанн ехал с царственным величием — прямой, подтянутый, грозный. Наверное, людям казалось, что он того и гляди начнёт метать глазами молнии. Проезжая мимо паломников, он поднял руку и благословил их, но взгляд его остался суровым. Он был совсем непохож на доброго, нежного любящего дядю, которого знала Балкис.
Вдруг он резко повернул голову и встретился взглядом с девушкой. Балкис слишком поздно осознала, что, будучи чародеем, пресвитер Иоанн почувствовал ауру волшебства, которая невидимо окружала её. Несколько секунд император смотрел прямо на Балкис. Она выпрямилась, гордо подняла голову, взгляд её стал смелым. А как ещё могла повести себя девушка, которую император отличил в толпе своих подданных.
Но пресвитер Иоанн уже перевёл взгляд на Антония — высокого светловолосого юношу, стоявшего рядом с Балкис, затем вернулся взглядом к племяннице, и его губы тронула едва заметная улыбка. И в это мгновение Балкис ощутила величайшее облегчение.
Затем император отвернулся и проехал вперёд. Балкис, онемев от волнения, долго провожала его взглядом. Она была так благодарна дяде, что он не стал говорить о её высоком положении при Антонии. Но ещё сильнее было другое чувство — она наконец осознала, как глубоко и сильно пресвитер Иоанн любит её.
Наверняка лорд-маг уже обо всем сообщил ему, догадалась Балкис. И её дядя решил проехать по этой дороге на юг нарочно, чтобы затем вернуться по ней в Мараканду после того, как Балкис и Антоний минуют дозорного… Как знать, может быть, этим дозорным был дьякон в стеклянной церкви? Пресвитер Иоанн, видимо, решил сам убедиться в том, что его племянница жива и здорова.
Без сомнения, лорд-маг рассказал императору и о том месте, которое в жизни Балкис занял Антоний. Теперь ей не стоило бояться того, что пресвитер выдаст её замуж за своего сына! Девушка снова опустила голову, и слезы брызнули из её глаз. Те мужчина и женщина, которых она считала своими отцом и матерью, умерли, но здесь, в лице дяди, она обрела новую, настоящую семью.
— А позади — ещё дюжина придворных! — воскликнула Сикта. — Как торжественно! А я-то думала, откуда слышна музыка! Поглядите, за императором едет карета, а в ней полным-полно музыкантов! О! А вот и воины! Их, пожалуй, не менее сотни! Это, наверное, дворцовая гвардия, да, Балкис?.. Балкис?
— Почему ты плачешь, любовь моя? — с нежной заботой спросил Антоний.
— Потому… потому что поняла: совсем скоро я буду дома, — откликнулась Балкис. И в самом деле: впервые с тех пор, как она покинула хижину приёмных родителей, она осознала, что у неё действительно есть дом.
Антоний сжал её руку, а она оплела его пальцы своими и посмотрела ему в глаза. Толпа, окружавшая их, зачарованно провожала взглядом императорскую процессию — до тех пор, пока из виду не скрылись последние воины. Затем люди начали оживлённо переговариваться.
Антоний глядел на Балкис сияющими от восторга глазами:
— Разве это не чудесно, милая? Я ведь никогда не думал, что своими глазами увижу пресвитера Иоанна! А ты хоть раз видела что-нибудь более великолепное? Но конечно… Ты же говорила, что в Мараканде видела такие процессии много раз!
Антоний тараторил, не закрывая рта, обращаясь то к Балкис, то к кому-нибудь из паломников. Зрелище императора и его свиты чрезвычайно взволновало юношу. А Балкис, наблюдая за ним, не могла удержаться от улыбки. Она думала о том, как это забавно — чтобы человек, которому по дороге встретилось столько подлинных чудес, восторгался чем-то настолько земным. Но взгляд девушки становился все более и более нежным, и мало-помалу волнение и радость Антония передались и ей, и она стала откликаться на его восклицания. Но все равно, как ни старалась, приравнять свой восторг к его восторгу она не могла.
Но вот наконец буря восхищения унялась. Антоний заметил настроение возлюбленной и озабоченно нахмурился:
— Почему столь великолепное зрелище только опечалило тебя, любовь моя?
Балкис залилась слезами и спрятала лицо на груди у Антония. Сикта удивилась и встревожилась, но когда девушка отплакалась, кашмирка понимающе улыбнулась:
— Тебе не хочется мириться с тем, что твоё странствие с Антонием почти подошло к концу, да, голубка?
Лучшего объяснения Балкис и сама не смогла бы придумать. О да, отчасти все так и было.
— Да, да, добрая Сикта, — отозвалась она. — Эти несколько месяцев были так прекрасны, что мне совсем не хочется, чтобы они заканчивались.
— Но зачем им заканчиваться? — тихо проговорил Антоний. — Зачем вообще у нашего с тобой странствия должен быть конец?
И он поцеловал её на глазах у всех тех, кто пёкся об их целомудрии, и поцелуй получился долгий-долгий.
Паломники охали и ахали от восторга, завидев ворота Мараканды, потом восхищались чудесами самого города, но так устали с дороги, что для начала полюбовались лишь всем тем, что лежало на пути от ворот до гостиницы, куда их отвёл на ночлег проводник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57