Монахи с трудом подняли юношу и уложили на землю. Затем оба вытащили из рукавов своих сутан по большому куску мягкой ткани.
На теле Антония не было ни царапинки, ни рубца. Сердце у Балкис было переполнено благодарностью к отшельникам. Несколько минут она любовалась юношей, кожа у которого снова стала гладкой и здоровой. Но вот жар вновь охватил Балкис с головы до ног. Она, покраснев, отвернулась, но странное волнение не отпускало её. У неё все сильнее сосало под ложечкой, тепло распространялось вверх и вниз, и в конце концов она поняла: будь она в обличье кошки, она бы назвала это состояние течкой. Правда, в обличье девушки ей было все же легче унять охватившее её возбуждение. Несколько раз Балкис-кошке доводилось переживать нечто подобное, но теперь она чувствовала себя иначе: к непреодолимой животной страсти примешивалась сладкая боль в сердце, которую кошкам никогда бы не довелось испытать. Трепеща и волнуясь, девушка призналась себе в том, что зловредная птица оказалась права: да, она влюбилась.
Когда Балкис присоединилась к старцам и они втроём понесли одетого юношу по роще к домику, птица заметила перемену в настроении девушки.
— Ну, что с тобой теперь, красотка? — издевательски осведомилась сидикус. — Втюрилась по самые уши, так что теперь не сумеешь этого отрицать?
Балкис жутко покраснела.
— Замолчи, глупая птица! Забыла про жаровню?
— Ой, как же мне про неё забыть, когда гляжу я на тебя и вижу, как ты просто кипятишься в собственном соку! — парировала сидикус.
— Достопочтенные старцы, какой нынче день? — спросила Балкис.
— Шестой день недели, любезная девушка.
— Ага, ей это не нравится, — хихикнула птица. — Она собой недовольна. А вот дружок её, пожалуй, ею был бы даже очень доволен.
— Радуйся, что нынче — пятница, постный день, и я не могу есть мясо!
— А охота небось сил нет как? Между прочим, тут есть кусок мяса побольше и полакомее — жаль того, что он теперь одет!
— Я тебе уже обещала, что приодену тебя в гарнир!
— Да будет тебе, неразумная девчонка! Если любовь — добродетель, то отрицать её — грех!
— А я ничего не скажу ни про какую любовь — ни тебе, ни кому-либо ещё! — выкрикнула Балкис и вдруг с упавшим сердцем заметила, как монахи обменялись понимающими и сочувственными взглядами. Нет, теперь она даже перед самой собой не смогла бы отрицать то чувство, что владело ею. Любовь пришла к ней не только что, а несколько недель назад, но для того чтобы Балкис осознала это, потребовалось сражение со львом а потом — целительная ванна.
И что же ей теперь было делать? Что было делать девушке, которая вся трепетала от любви, но не знала, испытывает ли избранник ответное чувство? Балкис мучительно хотелось обратиться в кошку — ведь она знала заклинание, с помощью которого можно было прекратить течку. Этому заклинанию её некогда обучила Идрис, её первая наставница в искусстве магии. Пожалуй, стань Балкис кошкой — тогда и гадкая птица поутихла бы, присмирела. Вот только девушке казалось, что вряд ли подобное превращение одобрят святые старцы.
Брат Атаний обратил внимание на замешательство Балкис и заботливо, сочувственно проговорил:
— Не надо сердиться на эту птицу.
— Пусть на себя сердится! — фыркнула сидикус. — Рано или поздно придётся посмотреть правде в глаза, красотка!
— Ну хватит, — одёрнул птицу брат Атаний и улыбнулся. — Скажи что-нибудь поумнее.
— Это зачем же? — огрызнулась сидикус. — Вот что ты такого имеешь от своего большого ума?
— Ум, — ответил отшельник, — позволяет мне видеть вещи такими, какие они есть.
Балкис встревожилась. Неужели Атаний распознал в ней волшебницу, умеющую менять обличье? «Но какое моё обличье истинно?» — лихорадочно гадала Балкис.
Вот ведь какие глупости могут полезть в голову! Она родилась на свет женщиной, ею и останется на самом деле! К тому же кошка ни за что не ощутила бы такой любви, какая теперь владела Балкис.
Она вдруг испугалась. Что, интересно, имел в виду отшельник, когда сказал, что видит все таким, каково оно на самом деле? Если так, то никакого проку бы не было превращаться в кошку — она бы не защитилась от любви, она только избежала бы её. Да и не смогла бы она навсегда остаться кошкой, ничего не объяснив Антонию. Как бы он отнёсся к ней, если бы сам был котом? Балкис в ужасе поняла, что она вовсе не против того, чтобы он повёл себя так, как ведут коты… Если бы только он немного нежнее…
Отшельники уложили Антония на кровать. Солнце село, начало смеркаться. Брат Атаний сказал:
— У нас есть хижина для гостей-женщин, девушка. Она всего в нескольких ярдах отсюда.
— Благодарю вас, — отозвалась Балкис, — но, с вашего позволения, я посижу подле его постели, покуда сон меня вконец не одолеет.
— Как пожелаешь, но как только почувствуешь, что у тебя слипаются веки, ступай в гостевую хижину. Там ты найдёшь лежанку, застланную чистым бельём. Правда, ложе не слишком мягкое.
— Я уже пару месяцев почти каждую ночь сплю на голой земле, святые старцы, — отвечала Балкис. — Так что с радостью переночую в вашей гостевой хижине.
— Что ж, доброй тебе ночи, — кивнул брат Атаний и придвинул к постели Антония табурет. — Но ты зря так тревожишься. Он будет спать крепко и легко, а проснувшись поутру, почувствует себя новым человеком.
Балкис как раз хотелось, чтобы Антоний проснулся прежним, но она поняла, о чем говорит отшельник.
— Мне самой нужно успокоиться, добрый господин. Я понимаю что это глупо, но я так боялась за его жизнь, что теперь мне нужно на него наглядеться.
— В этом есть зерно смысла, однако это зерно — родом из сердца, а не из разума, — усмехнулся отшельник. — Доброй тебе ночи! — повторил Атаний, вышел из комнаты и тихо притворил за собою дверь.
Балкис просидела у постели Антония около часа. На самом деле теперь она уже не так сильно опасалась за его здоровье, а просто ей хотелось как можно дольше любоваться им, покуда он спал и не видел, как блестят её глаза. Однако старец оказался прав. Вскоре глаза у девушки начали слипаться, голова упала на грудь. Балкис вздрогнула, очнулась от дремоты, смущённо улыбнулась, поднялась, но тут же склонилась к Антонию, крепко поцеловала его в губы и прошептала:
— Я бы ни за что не сделала этого, если бы ты не спал, мой милый, поэтому целую тебя теперь.
Она выпрямилась, вышла за порог и быстро разыскала гостевой домик.
Балкис так давно не спала в кровати, да и день выдался на редкость изнурительный, поэтому она уснула крепко-крепко, без сновидений — и слава богу, если учесть, в каком настроении она улеглась. Её разбудило солнце, и Балкис потянулась сладко, как кошка, радуясь тому, что выспалась и хорошо себя чувствует. Она ещё немного полежала, глядя в окошко на залитую солнцем поляну и большой камень посередине неё, перебирая в памяти события минувшего дня. Среди воспоминаний оказалось и неосознанно принятое решение.
Сегодня она скажет Антонию о том, что любит его.
Конечно, если он не влюблён в неё, то это сможет его напугать, вызвать его недовольство. «Что ж, — думала Балкис, — если так, то дальше я пойду одна, а он вернётся домой. Хотя это будет так трудно — продолжать путь и одновременно приглядывать за Антонием, как бы с ним не случилось беды во всех тех странах, через которые нам довелось пройти». И все же девушка чувствовала, что должна признаться своему спутнику в любви. Она слишком долго таила от себя самой это чувство, а теперь открыла его для себя благодаря птице сидикус и волшебной ванне.
Нет, Балкис больше не могла терпеть. Она все скажет Антонию — и будь что будет.
Приняв решение и утвердившись в нем, она встала, чувствуя себя легко и свободно, и вышла из дома, напевая весёлую песенку. Приведя себя в порядок, она подошла к боковой двери, чтобы навестить друга.
Странное смущение охватило её, и она тихонько, еле слышно постучала в дверь — но двери почти сразу распахнулась. На пороге стоял Антоний, раздетый до пояса, как вчера вечером. Волосы у него были слегка растрёпаны, а щеки покрывал здоровый румянец только проснувшегося человека. Он необыкновенно тепло и радостно улыбнулся, и Балкис снова ощутила странное тепло. Ей стало не по себе, и она потупилась.
— Доброе утро, господин, — пробормотала она.
— Доброе утро, госпожа, — в тон ей отозвался Антоний. Балкис, испуганная этой торжественностью, подняла голову, увидела, как светятся глаза её друга, увидела улыбку на его губах и нашла в себе силы улыбнуться в ответ.
— Прошу прощения, — сказал Антоний. — Мне не следовало приветствовать даму, будучи полуодетым. — Он вернулся в комнатку, натянул рубаху, вышел и подал Балкис руку. — Давай прогуляемся, пока не жарко.
— Да, давай, — кивнула Балкис и взяла Антония под руку.
Несколько минут они молчали, и девушка поняла, что сейчас — самый удачный момент для того, чтобы сказать юноше о своих чувствах, но тут её снова охватила странная стеснительность, и она смущённо опустила глаза.
— Помнишь что-нибудь из того, что случилось вчера? — негромко спросила она.
— Помню, что мы шли с тобой по лесу, — ответил Антоний и нахмурился, пытаясь вспомнить события прошедшего дня. — Мы вышли на поляну — да, точно, на поляну… и увидели единорога! Нет, трех единорогов! — Он повернул голову и устремил на Балкис радостный, взволнованный взгляд. — Как чудесен мир, в котором встречаются такие сказочные и прекрасные создания!
Его глаза без слов говорили о том, что к сказочным и прекрасным созданиям он явно причисляет не только единорогов, и Балкис вновь охватил странный трепет. Она отвела взор.
— А больше… больше ты ничего не помнишь?
Антоний задумчиво посмотрел прямо перед собой, сдвинул брови, попытался сосредоточиться.
— Еше помню… львов! Да, точно, были львы! И единороги прогнали их прочь! Потом двое ушли в лес, а третий улёгся спать под большим деревом!
— Уже лучше, — кивнула Балкис. — Что ещё вспоминается?
Антоний нахмурился, задумался и покачал головой:
— Птичьи трели, рассвет в окне незнакомого дома, стук в дверь… и тебя — прекраснее всех зорь на свете.
У Балкис от этого комплимента перехватило дыхание, тем более что сказано это было спокойно, просто, как нечто само собой разумеющееся, естественное — вроде рассвета или пения птиц. Но вновь смущение охватило Балкис, и заготовленные слова не покинули её губ.
— А что было до этого? — спросил Антоний.
— Ты… Понимаешь, львы потом вернулись. То есть один из них вернулся и обманом добился того, что единорог вонзил свой рог в ствол дерева, и рог накрепко застрял. В таком положении единорог стал беззащитен. Я превратилась в кошку и попыталась поговорить со львом на кошачьем языке, но он и слушать меня не стал: отшвырнул лапой. Тогда ты бросился ко мне на выручку с необыкновенной отвагой, а страшный зверь повалил тебя наземь.
— Правда? — вытаращил глаза Антоний. — Это ведь… так не похоже на меня. В семье я слыл далеко не первым смельчаком!
Гнев на братьев Антония, которые все время его унижали, придал Балкис смелости.
— Кто бы так ни говорил о тебе, был, несомненно, не прав. Я сама все видела — собственными глазами. Ты очень храбрый человек, Антоний. Я бы даже сказала, что от храбрости ты готов потерять голову.
Антоний смущённо отвернулся.
— Но за себя-то я редко когда дрался… Только тогда, когда меня уж совсем доводили!
— За себя — пожалуй, — согласилась Балкис, чувствуя, как вновь разливается по её телу странное тепло. — Но не сомневайся: ты и в самом деле дрался со львом, пытаясь спасти единорога, хотя и сильно пострадал при этом.
— Так почему же я тогда жив остался? — озадаченно вопросил Антоний.
Балкис очень не хотелось обидеть его, но все же она не смогла умолчать:
— Скажи, ты все же унёс и сберёг несколько золотых самородков из долины муравьёв?
Антоний покраснел и признался:
— Да, все так и есть. Не смог совладать с алчностью. — Но тут он вспомнил, о чем прежде был разговор, и встрепенулся. — Но какое отношение золото муравьёв имеет ко льву-людоеду?
— Похоже, один муравей преследовал тебя — хотя вернее было бы сказать, что он преследовал своё золото, — пояснила Балкис. — Он вдруг выскочил на поляну в то самое мгновение, когда лев был готов проглотить тебя… — Она отвернулась, слезы застлали ей глаза. — Я пыталась произнести заклинание, чтобы защитить тебя, но все случилось слишком быстро, и я никак не могла сочинить последнюю строчку!
Антоний обнял её за плечи, её щека прижалась к его мускулистой груди. Он ласково проговорил:
— Ты бы непременно сочинила её, и у тебя бы все получилось, даже если бы тебе пришлось заставить льва выплюнуть меня. Но муравей чем-то помог тебе?
— Он оказался под стать льву, — сказала Балкис и невольно поёжилась, вспоминая о сражении насекомого с хищником. — Просто удивительно, как такое маленькое существо может обладать такой чудовищной, убийственной силой. В общем, они со львом прикончили друг друга.
— Везёт, как говорится, глупцам и безумцам, — тихо отозвался Антоний. — Слава богу, я оказался и тем, и другим. Но все же — как мне удалось уцелеть?
Балкис была готова ответить, но спохватилась и промолчала. Ей вовсе не хотелось, чтобы Антоний полюбил её из благодарности, из чувства долга.
Её спас брат Рианус. Он пошёл навстречу юноше и девушке, искренне, безмятежно улыбаясь:
— Доброе утро, молодые люди!
— Доброе утро, любезный господин, — безупречно вежливо ответил Антоний, хотя он явно удивился тому, что старец, похоже, знает и его, и Балкис.
— Доброе утро, брат Рианус, — проговорила Балкис, благодарно улыбнувшись старцу-отшельнику. — Антоний, это один из тех двоих святых людей, которые исцелили тебя.
— Исцелили меня? — Антоний ошарашенно уставился на брата Риануса. — Премного благодарен вам, о любезный господин!
— Не за что так благодарить, — с улыбкой ответил монах.
— Но как же вы могли вылечить меня от ран, оставленных львом, всего за одну ночь? — удивлённо спросил Антоний.
— Да не за ночь, молодой человек. Если честно — менее чем час. — Брат Рианус повернулся и указал на видневшуюся за деревьями поляну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57