Стегоман немного помолчал и сказал:
— Пожалуй. Но разве это не показалось бы странным?
— О, я думаю, она нисколько не возражала бы.
— Наверное, ты прав. — Стегоман ещё помолчал и задумчиво спросил: — А она так рассердилась только из-за того, что я не говорил ей комплиментов? Или из-за того, что я повёл себя слишком странно, слишком пугающе?
— Думаю, последнее несколько ближе к истине. Ты слишком осторожничал насчёт своего прошлого.
— «Осторожничал»! — фыркнул Стегоман. — А она мне о своём прошлом хоть слово сказала?
— Нет, не сказала, но покуда она будет пребывать в неведении относительно твоей жизни, она не доверит тебе своих тайн.
— Ну, я-то ей кое-что все-таки сказал, — обиженно проговорил дракон.
— Верно, сказал, но только ради того, чтобы втолковать ей, почему ей надо держаться от тебя подальше. Так разве стоит её винить за то, что она послушается твоих настоятельных рекомендаций?
— Ни в чем я её не виню, — буркнул Стегоман. — Ни за то, что она появилась, ни за то, что улетела.
Конечно же, на самом деле это означало, что он винит Диметролас и в том, и в другом: ведь если она только тем и занималась, что причиняла ему боль, вызывала тоску и горечь, осыпала оскорблениями, а потом улетала — зачем ей было тогда вообще появляться?
И все же, на взгляд Мэта, отношения у драконов потеплели и могли бы стать ещё лучше — если бы, конечно, Диметролас вернулась.
Он признавался себе в том, что иметь под рукой Стегомана было очень удобно. Возлюбленная дракониха, уютное семейное гнёздышко наверняка положили бы конец их дружбе. И все же Мэту очень хотелось, чтобы его старый товарищ когда-нибудь обрёл верную подругу. Он бы только радовался, если бы все так случилось. Но при таком развитии романа… Мэт диву давался, каким образом драконьему роду удалось так долго жить на свете. Хотя… Быть может, все было не так уж безнадёжно, как казалось ему, человеку. Драконы, если на то пошло, существа от природы колючие…
Птица сидикус наконец вылетела из леса и запорхала над широкой равниной, раскинувшейся во все стороны до самого горизонта. Балкис смотрела по сторонам, но кругом видела только высокую, по колено, траву. Лишь впереди, посреди небольшой рощи, темнел высокий валун, позолоченный лучами заходящего солнца.
Птица подлетела к девушке и, сердито размахивая крыльями, вопросила:
— Ну, что ты теперь-то медлишь, когда помощь так близко? Давай-ка поторопи свою свинью и сама поспеши!
Балкис уже была готова огрызнуться, но птица уже улетела далеко вперёд и села на камень.
Балкис пошла быстрее. Она просто с ума сходила от страха за Антония. Единорог без труда поспевал за нею. Она осторожно прикоснулась к шее юноши, ощутила сердцебиение и немного успокоилась, но ей все же было немного не по себе: ведь то, что единорог её слушался и не уходил, означало, что и она, и Антоний девственны. «Ну и что? — мысленно ругала себя Балкис. — Пусть так, но ведь от девственности ещё никто не умирал!»
Они подошли к камню. Он оказался размером с овальный обеденный стол. Поверхность камня имела впадину — ямку глубиной дюйма в четыре, и из-за этого он напоминал удлинённую раковину мидии. В ямке скопилась чистая вода.
— Ну вот, — возгласила птица сидикус, — теперь слушай внимательно. Этот камень обладает необычайной целительной силой. Он способен излечить христианина или того, кто намеревается им стать, от любых недугов — и даже от ран, нанесённых когтями льва.
Балкис уставилась на ямку с водой и проговорила, пытаясь скрыть недоверие:
— Почему же этот камень исцеляет только христиан и тех, кто желал бы окреститься?
— Тр-р-р! — сердито проскрежетала птица сидикус. — У тебя мозги есть или нет, девчонка? Мы где находимся, а? Мы находимся в царстве пресвитера Иоанна, самого что ни на есть христианского царя из всех владык Азии! Кого ещё должен исцелять этот камень, спрашивается, — уж не языческих ли шаманов, племена которых угрожают Иоанну?
Птица запрокинула головку и залилась песней.
Пение оказалось на редкость приятным, и это поразило Балкис: ведь до сих пор птица разговаривала противным, скрипучим голоском. Что ещё более удивительно — то была мелодия псалма!
Птица умолкла и, не мигая, воззрилась на Балкис:
— Что, удивилась небось? Ну так вот, умница-разумница, знай, что я не только умею разговаривать по-человечьи, но могу воспроизводить любые звуки и даже пение соловья и жаворонка! Ну а если это для меня — сущая ерунда, то почему же мне должен быть не по зубам такой пустяк, как один из ваших псалмов?
Видимо, пение сидикуса прозвучало призывом, потому что из рощи вышли двое стариков, и только теперь Балкис разглядела за деревьями дом, стены которого были облеплены корой, а крыша покрыта листьями, из-за чего дом был почти незаметен на фоне растений. Балкис почему-то подумала о том, что деревья, из которых был выстроен дом, быть может, ещё живые, и дом получился таким, каким был, по прихоти природы, благосклонной к отшельникам.
Судя по всему, старики и вправду были людьми верующими. Макушки у них то ли облысели от старости, то ли были выбриты, а коричневые балахоны были подпоясаны конопляными верёвочками. В руках оба сжимали длинные посохи с рукоятками в виде креста. Подойдя поближе, старики склонили головы и улыбнулись в длинные седые бороды. Один из них, выглядевший чуть старше, проговорил:
— Добрый вечер тебе, девушка. Твой спутник болен?
— Не болен, добрый господин, но ранен, — ответила Балкис и обратила внимание на то, что единорог совсем не боится стариков, из чего она сделала определённые выводы. Как ни странно, из-за этого и она почувствовала себя смелее.
— Если хочешь, мы вылечим его, — предложил второй старик.
Сердце у Балкис радостно забилось. Она испытала такое облегчение, что чуть не лишилась чувств.
— О, благодарю вас, добрые господа! Его ударил лапой лев, и я так боюсь за его жизнь!
— Он будет жить, не сомневайся, — заверил Балкис первый старец. — Он христианин?
— Он… Да, господин. Христианин, несторианин.
— Как и мы, — кивнул первый отшельник.
— Как большинство из тех, кто живёт во владениях пресвитера Иоанна, — сказал второй. — Меня зовут брат Атаний, а это — брат Рианус. Нужно ли, чтобы все тело твоего друга было подвергнуто целительству?
Балкис не стала задумываться над ответом и считать раны Антония.
— О да, добрые господа, если это возможно! Исцелите его!
— Что ж, займёмся этим.
Брат Атаний подошёл к единорогу и взял Антония под мышки.
— Помоги нам переложить твоего друга на эту раковину, девушка, ибо мы стары и сил у нас теперь не так уж много.
— Конечно, конечно, святой брат!
Она поспешила ко второму отшельнику и ухватилась за левую ногу Антония, а монах — за правую. Втроём им удалось снять юношу со спины единорога и переложить на край камня.
Единорог фыркнул.
Балкис обернулась и обняла его за шею:
— О, спасибо тебе, чудесный зверь, за то, что принёс сюда моего Антония! Во веки веков я буду благодарна тебе!
Единорог коснулся бархатным носом её щеки и тихонько заржал — словно хотел подбодрить девушку, сказать ей что-то приятное, а потом развернулся и неспешной рысью убежал за деревья.
— Теперь покинь нас, девушка, — попросил Балкис брат Рианус. — Мы должны снять с твоего друга одежды, ибо в раковину его нужно уложить нагим — каким он родился на свет.
— Я… Я уйду, — смущённо отозвалась Балкис и отвернулась, а старцы принялись расстёгивать на Антонии куртку.
Странная тревога овладела девушкой. Сердце её забилось так громко, что ей казалось, будто она слышит оглушительный бой барабанов.
Глава 24
— Зачем поручать такое приятное занятие им? — встрепенулась птица сидикус. — Сама должна была это сделать давным-давно!
— Умолкни, птица! — строго приказал брат Атаний, — Для неё эта работа будет тяжела и без твоих насмешек.
— Ой, скажете тоже! «Тяжела»! Справится с превеликой лёгкостью, а уж когда вы его в чувство приведёте — вот уж она нарадуется!
— Не говори пошлостей, пернатая!
Балкис отошла к деревьям, но волнение снедало её, и она не выдержала и обернулась. Она мучительно боялась того, что вылечить Антония старцам не удастся.
Брату Атанию удалось стащить рукава с массивных плеч юноши, а брат Рианус разул юношу и начал снимать с него штаны. Балкис решительно отвернулась, решив, что монахи все же справятся сами.
— Вот-вот, отвернись и не смотри, девица-красавица, — издевательски проскрежетала птица. — Только скоро опять захочется подглядеть — и будет чем полюбоваться.
Щеки у Балкис стали пунцовыми.
— Не говори глупостей, сидикус.
И все же не смогла удержаться — бросила взволнованный взгляд искоса. Брат Атаний снимал с Антония рубаху через голову. У Балкис закололо кончики пальцев — она представила себе, как прикасается к коже Антония. У неё закружилась голова. Она и не догадывалась о том, какие крепкие мышцы у юноши. Вот только раны, которыми была исполосована его грудь, ужасно пугали Балкис.
— Ага, стало быть, я глупая птица? — хихикнула сидикус. — Или ты хочешь сказать, что наглой птица может быть, а глупой — нет?
— Может быть и той, и другой, если жаждет, чтобы её поджарили с пряностями!
Щеки у Балкис пылали, она понимала, что краснеет все сильнее и сильнее.
Плечи у Антония были необыкновенно широкие и мускулистые. Брат Атаний осторожно высвободил плечи юноши из рукавов рубахи, и Балкис ахнула, потрясённая размерами бицепсов юноши. Теперь Антоний был раздет до пояса. Девушка украдкой взглянула на брата Риануса и догадалась, что ниже пояса её спутник тоже раздет. Она отвернулась, и щеки у неё опять жарко запылали.
— Что, снова отвернулась? — язвительно осведомилась сидикус. — О, вот вылечат его, тогда всласть насмотришься!
— Прекрати, птица! — укоризненно покачал указательным пальцем брат Атаний. — Покуда твоя болтовня была невинна, я терпел её, но я не позволю тебе насмехаться над её невинностью!
— Вот заладили — «невинность, невинность»! Носятся с этой невинностью, как с писаной торбой. Да надо бы фьюить тирли кирли кря!
Птица умолкла, вытаращила глаза-бусинки, ошарашенная тем, что вдруг лишилась дара человеческой речи.
— Заговоришь снова тогда, когда этот юноша будет исцелён и одет, — сказал птице брат Рианус. — А теперь улетай и посиди где-нибудь подальше отсюда.
— А не то я тебя приодену в гарнир к обеду, — предупредила Балкис и свирепо зыркнула на дерзкую птаху.
Сидикус оскорблённо взъерошилась, в последний раз обиженно пискнула, взлетела в воздух и уселась на крышу дома монахов-отшельников.
— Не обижайся на эту птицу, девушка, — обратился к Балкис брат Атаний. — Язычок у неё без костей, это верно, но сердечко золотое.
— Да, до сих пор она мне помогала, — признала Балкис. — Но честно говоря, я успела устать от её наглости.
Брат Рианус понимающе улыбнулся девушке:
— Успокойся, тебе не обязательно смотреть. Если его вера сильна, камень исцелит его.
С этими словами он взял Антония за ноги, а брат Атаний подхватил под плечи.
И вновь у Балкис возникло отчётливое ощущение, будто бы она прикасается к длинным крепким мышцам бёдер юноши, и по всему её телу разлилось жаркое тепло. Она чуть не лишилась чувств, но постаралась взять себя в руки. Но она ничего не могла с собой поделать. Волнение за друга не давало ей отвернуться, не смотреть на монахов и их подопечного.
— Поднимаем, — распорядился брат Атаний.
Старцы приподняли юношу и уложили во впадину с водой. У Балкис часто забилось сердце. «Это от волнения», — строго одёрнула она себя. Но что будет, если этот камень не излечит Антония?
— Уйми свою тревогу, — заботливо проговорил брат Атаний. — Если его вера искренняя, вода прибудет и поднимется.
Балкис всеми силами старалась держать свои сомнения в узде, но почему её губы упрямо желали скривиться в недоверчивой усмешке, почему сердце так ныло в груди? Как вера человека, лишившегося чувств, могла повлиять на уровень воды? Да и как могло стать больше воды в ямке глубиной всего-то в четыре дюйма? Нет, эти старики могли только простудить Антония — он лежал совершенно голый на холодном камне!
— Ну вот, вода поднимается! — довольно проговорил брат Атаний.
Балкис широко раскрыла глаза. И точно: вода поднималась — медленно, но верно. Она уже доходила до середины груди Антония, потом покрыла грудь… Балкис отвела взгляд, краснея и стыдясь собственного волнения.
Если монахи и заметили её смущение, виду они не подали. Брат Атаний склонился и зажал пальцами ноздри Антония, а другой рукой накрыл его губы — за мгновение до того, как они скрылись под водой. Вот уже водой залило лицо юноши, волосы. Сердце у Балкис от страха ушло в пятки.
— Не бойся, девушка, — успокоил её брат Рианус. — Он не захлебнётся.
Трудно было поверить в это при том, что волосы Антония разметались и покачивались на воде, словно нимб, от чего он стал похож на ангела — тем более что был очень бледен. Но нет, ни один из ангелов не смог бы пробудить у девушки такие чувства.
Но вот вода немного спала, и брат Атаний разжал пальцы и отпустил ноздри Антония. Балкис услышала, как её друг с хрипом вдохнул, увидела, как порозовели его щеки, и ей самой вдруг стало легче дышать — а она и не заметила, что у неё так сдавило грудь от волнения.
Вода продолжала убывать и вскоре отхлынула наполовину, и потом её уровень снова начал подниматься. Каменная раковина наполнилась почти до самых краёв, и брату Атанию снова пришлось зажать ноздри и рот Антония. Потом вода вновь пошла на убыль, поднялась в третий раз и наконец спала окончательно. Балкис изумлённо ахнула: уродливые раны, оставленные когтями льва, исчезли без следа, пропал и огромный кровоподтёк на щеке.
— Чему ты так дивишься, девушка? — спросил брат Атаний. — Вот так избавляется от любых недугов всякий, кто ложится в эту раковину.
— А теперь нужно поднять и обтереть его, — заметил брат Рианус. — Будет нехорошо, если он, исцелившись, простудится.
Брат Атаний подхватил Антония за плечи, а брат Рианус — за ноги. Балкис в который раз решительно отвела взор, но все же не удержалась и подглядела украдкой, обернувшись через плечо, — так ей хотелось убедиться в том, что её друг действительно исцелился от ран.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57