Один из них был шатен, второй — рыжий.
— Тише, братья, тише, — миролюбиво отозвался Антоний. Было видно, что он привык к суровому обращению. — Мне совсем немножко осталось. Если хотите, можете забрать тех трех, что уже подоены.
Балкис возмущённо смотрела на братьев Антония. Почему он церемонился с этими нахалами? Неужели только потому, что он был младшим?
— «Если хотите»! — передразнил Антония четвёртый брат, протиснувшись между рыжим и шатеном. Это оказался ещё более мускулистым. Волосы у него были чёрные. — Хотим, не сомневайся! Давай заканчивай с этой коровой, да побыстрее!
— Быстрее доить нельзя, Барадур, — более или менее миролюбиво отозвался Антоний, но по голосу уже чувствовалось, что он боится. — Молоко не поторопишь.
Лицо Барадура потемнело от злости.
— Я — потороплю! — рявкнул он. — Поди прочь, малявка!
Он грубо спихнул Антония с табурета и уселся, чтобы закончить дойку. Корова отчаянно замычала от удивления и боли, но шипение струек молока зазвучало быстрее. Антоний обречённо вздохнул и отошёл в сторону, а другой брат дал ему пинка:
— За работу, лоботряс! Отвяжи остальных коров да выводи их пастись!
И он сам тут же принялся отвязывать Зорьку.
— Как скажешь, Кемаль, — снова вздохнул Антоний и отвернулся, чтобы отвязать Солнышко, но третий брат оттолкнул его.
— Ты что, простой узел развязать не можешь, недотёпа? Ступай вычисти стойла. Только на это ты и годишься?
Возмущение Балкис сменилось гневом. Ей хотелось передать Антонию свои мысли: «Ну постой же за себя! Скажи ему, чтобы он придержал язык!»
На какое-то мгновение ей даже показалось, что она произнесла эти слова вслух, потому что Антоний покраснел. Но все же он отошёл в сторону и взял лопату, но не одну, а две. Вторую он бросил рыжеволосому:
— И ты поработай, Филипп. Посмотрим, кто вычистит стойло быстрее!
Филипп проворно обернулся и отбросил лопату в сторону.
— Ты ещё будешь мне приказывать, что делать, да, молокосос? Я тебе сейчас напомню, где твоё место!
Он сжал кулаки и встал в боевую стойку. Другие братья обернулись, ухмыльнулись и шагнули к Антонию.
У Балкис засосало под ложечкой. Она поняла, что это за игра. Игра была жестокая: старшие братья пытались заставить Антония огрызаться — только для того, чтобы потом была причина поколотить его. Чем они и занялись.
Первым удар нанёс Филипп. Он нацелился Антонию кулаком в живот, но Антоний защитился, но хотя сам в ответ не ударил Филиппа, Кемаль завопил:
— Ого! Малявка думает, что имеет право поднимать руку на старших!
Он размахнулся, готовясь влепить Антонию апперкот.
Антоний пригнулся, но Барадур схватил его за плечо и, развернув к себе, ударил кулаком в челюсть. Антоний пошатнулся и отлетел назад. Филипп удержал его, а Барадур был готов врезать ему кулаком в подбородок, но Антоний мотнул головой, и удар пришёлся по плечу Барадура. Рыжеволосый злобно рявкнул и, оттолкнув от себя Антония, изо всех сил стукнул его под ребра. Антоний согнулся пополам, тяжело дыша. Кемаль расхохотался и размахнулся, чтобы ударить младшего брата по голове, но Антоний успел выпрямиться, и удар пришёлся по груди. Он отлетел назад, его поймал Барадур, развернул лицом к себе и хотел стукнуть в подбородок, но удар почему-то пришёлся в плечо. Антоний попятился назад, поскользнулся и рухнул на пол.
Все братья дружно расхохотались. Отвязав коров, они погнали их во двор, крича:
— Не забудь отмыться, Антоний!
— Ага, только как выйдешь, стой против ветра!
Балкис была вне себя от возмущения. Она поняла правила этой бесчестной игры. Антонию не позволялось давать сдачи, хотя он имел право по возможности уклоняться от ударов. Балкис не сомневалась: Антоний ещё и нарочно подыгрывал, уступал братьям, чтобы они поскорее оставили его в покое. Верно говорила Личи: они были грубыми, невоспитанными и жестокими. «Наверное, и отец у них такой же, — подумала Балкис. — А то и ещё хуже. Наверное, они от него научились жестокости и грубости». Судя по всему, семейка была на редкость неприятна.
За одним исключением.
Балкис не показывалась никому на глаза целую неделю. Мало-помалу она набиралась сил, питаясь пролитым молоком, и выздоравливала благодаря ласкам брауни. Днём амбар был целиком и полностью в её распоряжении. Она могла охотиться за мышами, а когда сил прибавилось — и за крысами. По ночам, когда в абмар сгоняли коров, коз, овец и свиней, здесь становилось тепло. Но на рассвете и на закате сыновья с отцом являлись сюда, чтобы накормить и подоить животных.
Отец был копией своих сыновей. Правда, он уступал им ростом. Он был рыжеволос и рыжебород, приземист и мускулист. За годы он оброс жирком, шевелюра и борода у него подёрнулись сединой. Приказы он отдавал зычным, чуть хрипловатым голосом. Если братья принимались издеваться над Антонием, шпынять его, отец их неизменно поддерживал. Похоже, на его взгляд, отношения в семье строились по возрастному принципу. Главным был он, а самым никчёмным — Антоний.
Словом, когда коров загоняли в амбар на ночь, навоз за ними всегда убирал Антоний. Видимо, это была его пожизненная повинность, назначенная только за то, что он появился на свет последним из братьев. Он и доил коров. Хотя братья непрестанно поучали его, говорили, как нужно это делать правильно, сами они до этой работы предпочитали не снисходить, почитая её, судя по всему, женской. Большей частью старшие братья перегоняли скот с места на место, занимались починкой плетней и построек. Но и Антонию приходилось принимать участие в работах во дворе, на холоде.
По ночам снаружи было холодно. Животные оставались в амбаре, а люди, как предполагала Балкис, собирались в доме. Но предполагать ей было, конечно, мало, и ужасно хотелось узнать, как живут люди в своём жилище. Но с этим следовало подождать, пока Балкис не наберётся сил и пока не начнёт таять снег. Однако к концу недели кошка уже почувствовала себя довольно неплохо и решила рискнуть и познакомиться с Антонием. Это было действительно рискованно. Балкис видела, что молодой человек не даёт сдачи обижающим его братьям. Но быть может, он вёл себя так только потому, что не мог достойно противостоять старшим в драке. А вдруг, столкнувшись с тем, кто слабее его, он повёл бы себя точно так же жестоко, как его братья? В общем, Балкис ждала до тех пор, пока не поняла, что в случае чего сможет удрать от Антония. И вот как-то раз, вечером, когда старшие братья загнали скот в амбар, задали животным корм и ушли, предварительно обругав Антония и наградив его пинками и тычками, Балкис наконец собралась с духом.
Как только дверь амбара захлопнулась, Антоний довольно улыбнулся. Он принялся доить коров и напевать. Балкис догадалась, почему этот молодой человек стоически переносил издёвки и побои: после них ему удавалось провести драгоценные минуты в одиночестве.
Балкис было жаль нарушать это безмятежное спокойствие. И все же она рискнула: спустилась с сеновала у дальней стены и осторожно пробралась по земле между копытами коров и кипами соломы. Потом она обогнула столбик и жалобно мяукнула.
Антоний удивлённо обернулся, и его лицо озарилось улыбкой.
— Кошка! — воскликнул он.
Балкис приготовилась к тому, что сейчас её ухватят за загривок или за хвост и начнут мучить. Она была готова выпустить когти, укусить Антония за руку и спастись бегством.
Глава 7
Антоний протянул к кошке руку, но до неё не дотронулся.
Балкис пришла в восхищение: вот человек, который знал, как подружиться с животным! Она подошла ближе и обнюхала пальцы Антония. Пахло приятно — коровьим выменем и молоком, но к этим аппетитным ароматам примешивался запах мужчины, и от него у Балкис слегка закружилась голова, что-то дрогнуло внутри. Она потёрлась головкой о руку Антония. Он добродушно, негромко рассмеялся и осторожно погладил её по голове, почесал за ухом и спросил:
— Кто ты такая, киска? И как ты сюда попала?
Балкис решила, что пора сменить тему «разговора», и снова мяукнула — на этот раз более требовательно. Антоний рассмеялся — на этот раз удивлённо.
— Ты голодная, да? Что ж, думаю, Солнышко поделится с тобой молочком. Правда, старушка?
Он легонько шлёпнул корову по боку. Та повернула голову, насколько позволяла верёвка, и недовольно замычала. Но, увидев Балкис, она издала другой звук, который словно бы означал: «Ах вот оно что? Так почему же ты так и не сказал?»
— Вот видишь? Солнышко у нас добрая.
Антоний направил струйку молока прямо на голову Балкис. Кошка от неожиданности и испуга прижалась к полу.
— Ну зачем ты так? Молоко прольётся попусту, а ведь ты не хочешь слизывать его с грязного пола, верно? Ну давай, подними головку и пей.
Что бы, интересно, он сказал, если бы узнал, что уже целую неделю кошка только тем и занимается, что слизывает пролитое молоко с грязного пола? Однако Балкис откликнулась на доброту Антония. А пить из бурдюка ей доводилось не раз. Она уселась поудобнее и всем своим видом показала, что готова принять угощение.
Антоний опять рассмеялся и снова направил к Балкис струйку молока. Кошка приподнялась на задних лапках и ловко поймала ртом струйку. Когда молоко перестало литься, она снова встала на четыре лапки и облизнулась.
— Ещё? — спросил Антоний.
Балкис опять уселась и подняла головку. Антоний снова угостил её молоком, а когда она напилась и слизнула последние капельки с усов, он сказал:
— Ну вот, теперь ты не умрёшь с голода. А мне нужно закончить дойку. Если хочешь, можешь посидеть рядом со мной.
Он вернулся к работе, но Балкис вовсе не хотелось, чтобы он перестал обращать на неё внимание. Она подошла и потёрлась о лодыжку юноши.
— Ах ты славная кошечка! — сказал он, наклонился и погладил её.
Балкис почувствовала себя совсем не так, как тогда, когда Антоний гладил её по голове и чесал за ухом. Он нежно провёл пальцами по её спинке — и её охватило такое сильное чувство, что она сама испугалась, но все же от восторга вся задрожала — он кончика носа до кончика хвоста. Антоний снова погладил её — и чудесное тепло разлилось по телу Балкис. Она невольно зажмурилась и перестала думать о чем-либо, кроме прикосновений Антония, и вдруг поймала себя на том, что мурлычет. Антоний гладил и гладил её, а она мурлыкала в сладкой дрожи и неожиданно подумала: а как бы она ответила на его ласки, будь она в человеческом обличье?
При этой мысли она встревоженно открыла глаза, но не убежала. Ей было так хорошо, что никуда не хотелось уходить. Рука Антония снова коснулась её спинки, и Балкис бросило в жар, как при течке. В ужасе она отошла в сторонку и уселась чуть подальше, чтобы Антоний не мог до неё дотянуться. Она была напугана собственными ощущениями, но убегать все же не решалась.
Антоний усмехнулся:
— Ну, ты довольна? Проголодаешься — приходи опять. Кошкам ведь не только молоко нужно — им нужен дом и ласка, а не то они дичают.
Балкис подумала о том, что от таких ласк она скорее одичает, но все же не спускала глаз с юноши. Он отвернулся и продолжил дойку. Мало-помалу Балкис задышала ровнее, успокоилась и стала думать о том, не началась ли у неё и вправду течка. Ей случалось видеть кошек в этом состоянии: течка продолжалась неделю или чуть больше либо прекращалась, если какой-нибудь кот вмешивался и оставлял кошку беременной. Потом Балкис снова стала гадать, как бы она себя почувствовала, если бы Антоний приласкал её как девушку. От этой мысли её опять бросило в жар, и она юркнула в темноту.
С этого дня Балкис всегда выходила к Антонию, когда он оставался в амбаре один, и всякий раз уговаривала себя, надеясь, что его прикосновения уже не будут так возбуждать её. Антоний же думал, что она является, чтобы попить молока, и каждый раз угощал её, а потом гладил — до тех пор, покуда Балкис не пугалась собственных чувств и не убегала. Она все ждала мгновения, когда его ласки перестанут так будоражить её, а это ощущение так и не проходило. Она уходила и пряталась, но не спускала глаз с Антония, покуда тот оставался в амбаре. Даже смотреть на него без волнения она не могла, однако все же это было не так опасно, как его ласка.
Сам же Антоний сразу полюбил свою новую знакомицу. Он стал называть её Киской и относился к ней с добротой и заботой. Он приносил кошке разные объедки и всегда гладил её — столько, сколько она позволяла. Как-то раз он вытащил из кармана шнурок и поиграл с ней. Балкис эта игра показалась глупой, но все же она, к собственному изумлению, увлеклась и стала бросаться на извивающийся коней шнурка, хватать его когтями и зубами. Она была готова на все, лишь бы порадовать Антония, а потом поймала себя на том, что наслаждается игрой. Но нет, все же не сама игра ей была так приятна, а то, что она играла с Антонием.
Подглядывая через дырочку в стене амбара за тем, как протекает жизнь в крестьянском хозяйстве, Балкис вскоре поняла, что Антонию не с кем поговорить, кроме отца и братьев, а те не желали его слушать. Стоило ему сказать что-то — и его тут же обзывали тупицей и недоумком. Балкис испытала сильное потрясение, осознав, что она, будучи всего лишь кошкой, стала единственным другом Антония.
Однако она была его тайным другом и из осторожности не выходила из амбара и не показывалась на глаза отцу и братьям Антония. Она могла легко представить, как станут издеваться над Антонием его братцы, если узнают, что он обзавёлся кошкой, и как они поступят с любым животным, о котором он заботится.
К концу третьей недели Балкис не выдержала. Она больше не могла сдерживать любопытство. Как-то раз холодной зимней ночью она решила посмотреть, что делается в доме. Себя она старательно убедила в том, что ею движет вовсе не желание увидеть Антония в домашней обстановке. Просто в амбар тоже стал забираться мороз, а крестьянский дом выглядел таким тёплым и гостеприимным. Кошка выбралась из амбара, проскользнула вдоль дальней стены, шмыгнула вдоль загона, обогнула дерево, пробежала вдоль ещё одной загородки. Здесь, с наветренной стороны, было меньше снега, а с другой стороны лежали большие сугробы, но все равно слой снега доходил кошке до брюшка, и она продвигалась к дому прыжками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57