Таким образом, я подошел к последнему – к мотиву. Наш мотив: он пытается изнасиловать ее, и она убивает его. Синяк на лице – подтверждение тому. Ну а если он не пытался насиловать, то с какой стати такая женщина, как Мария Карелли, будет убивать того, кого знала лишь по его книгам?Брукс покивал головой:– Нет мотива.– Совершенно никакого, – живо подхватил Пэйджит. – Нет мотива, нет доказательств, нет дела. И остается лишь единственный вывод, к которому может прийти окружной прокурор, – Мария Карелли действовала в пределах необходимой самообороны.Последние слова Пэйджит произнес медленно, не сводя глаз с Шарп и Шелтон.– Множество людей, множество женщин, увидев Марию Карелли на телеэкране, обязательно интуитивно догадаются: что-то произошло. Но если они будут знать, им будет плевать, какие там были следы от выстрела. А как легко мужчина срывается, они, я полагаю, уже знают.Шарп хмурила брови, Шелтон уставила взгляд в ковер.– Женское движение, – наконец проговорила Шарп, – очень важно для множества женщин, кем бы они ни были, но к нашей работе отношения не имеет.За ее назидательным тоном Пэйджит почувствовал гордыню, возведенную в принцип.– Я понимаю, – мягко возразил он. – Но полагал, что одна из ваших служебных обязанностей – ваша и Мака – не растерять нравственный и политический напитал на деле, которое вы не можете выиграть. Извините, если не смог изложить это должным образом.Шарп смотрела на него непреклонно и сурово.– Изложено достаточно искусно, – сказал Брукс. – Согласимся исключить пока из рассмотрения Лауру Чейз и Джеймса Кольта? Хотя бы до тех пор, пока пресса не узнает?– Мне представляется, что так и надо сделать, – согласился Пэйджит.– Хорошо. – Прокурор как будто испустил легкий вздох. – Если немного подождете наверху, сможете забрать Марию Карелли домой.Только теперь, когда напряжение спало, Пэйджит по-настоящему почувствовал всю его тяжесть.– Спасибо.– Это просто моя служебная обязанность, Кристофер, как ты выразился. Но есть и другие. Льщу себя надеждой: то, что могло бы называться семьей Пэйджитов, простит нас, если мы закончим сейчас работу, не подписав заключение о самообороне.– Конечно.Шелтон встала.– Я провожу вас. Заодно, может быть, выясним кое-что по делу.– Буду признателен. – Пэйджит пожал руку Шарп, потом Бруксу. – Свяжусь с тобой. Дня через два.– Сделай это, – сказал Брукс, а Шелтон юркнула в дверь.В коридоре она улыбнулась:– Думаю, лучше я, чем Марни Шарп.Пэйджит улыбнулся в ответ:– Это та "М-а-р-н-и", что в фильме Хичкока?– Да. Точно про нее. Марни одержима двумя вещами – своей работой и кино. – Она нажала кнопку лифта. – Вы знаете, я действительно искала аргументы в подтверждение рассказа Марии Карелли. Мне просто хочется найти факты в пользу ответчика.Пэйджит кивнул, но вспомнил кое-что из рассказанного Марией.– Вы осмотрели царапины на Ренсоме? На ягодицах?Шелтон помедлила.– Я все еще занимаюсь этим.В голосе ее был едва различимый странный оттенок. И то, что она устроила ловушку Марии, теперь запало в его душу сильнее, чем откровенная антипатия Шарп. 5 Надзирательница вывела Марию на открытую площадку напротив камер с запертыми в них накурившимися марихуаны проститутками.– До скорого, цепочка, – насмешливо прокричала одна из них. – Хорошенького дружна тебе!Дверь лифта закрылась, и они остались одни. Она обессиленно прислонилась к стене.– Как ты смог меня вытащить? – устало спросила она. Пейджит нажал кнопку. Лифт, поскрипывая, пополз вниз.Мария, наверное, согласилась бы оставаться в замкнутом пространстве этой кабинки, подумал он, лишь бы никто не беспокоил.Дверь лифта открылась.За входной стеклянной дверью подстерегала толпа репортеров, сдерживаемая полицейским кордоном. Коридорное эхо вторило звукам их приглушенных голосов.Мария отпрянула назад. Пэйджит остановился. Хотя предупреждал ее об этом, сам не был готов к столь скорой встрече с прессой.– Что нам делать? – спросила она.Он увидел, что один из операторов уже засек их и проталкивается вперед, чтобы занять удобную позицию. От него пошло движение по всей толпе Пэйджит почувствовал приступ раздражения и на журналистов, и на Марию.– Сделаю короткое заявление, – наконец решил он. – И пойдем. Ты – жертва, потрясена, но чувства собственного достоинства не потеряла. – Обернулся к ней и сказал, улавливая горечь в своем голосе: – Тебя впервые увидят после того, как убит Ренсом. И всякое экстренное сообщение будет начинаться с того, какое у тебя лицо. Что запомнят люди – что запомнит Карло – это то, как ты выглядела.Она неспешно кивнула, как будто не замечая его тона. Потом взяла его под руку.Пэйджит посмотрел вниз, на ее пальцы.– Нас впервые увидят после Вашингтона, – спокойно заметила она. – Что они запомнят – это то, как мы выглядим.Спокойствие было в ее голосе, спокойствие было в ее глазах. Пэйджит неожиданно понял, что ее уход из его жизни был всего лишь иллюзией. Страшная усталость навалилась на него; приговор однажды вынесенный, подумал он, никогда не будет отменен, долги прошлому никогда не будут возвращены.
Ночью, накануне того дня, когда они должны были давать показания в сенате, Мария позвонила ему.– Я должна видеть тебя, – сказала она.Был час ночи, а Пэйджит все никак не мог уснуть. Всего два месяца назад она делила с ним постель – теперь это было невозможно.– Почему бы не поговорить по телефону? – возразил он.– Мне нужно видеть тебя, Крис.– Что именно тебе нужно? Все уже сказано.– Это не о Ласко. – Ее голос был холоден и решителен. – Это личное.Он смотрел в темноту комнаты, в ничто.– Где? – наконец спросил он. – У меня?– Я не хочу, чтобы нас видели вместе – двух главных свидетелей, как раз накануне дня показаний. Подумают, мы обсуждаем, что мне говорить. – В ее голосе сквозила ирония. – Жди меня у памятника Джефферсону. Ты как-то говорил, что тебе там нравится.Ночь была по-осеннему холодной. Обрамленный полукольцом вишневых деревьев, купол был темен, в бледном свете одиноким каменным изваянием стоял Джефферсон, всматривался вдаль, как будто ждал кого-то, кто, может быть, никогда не придет. Пэйджит повернул к зацементированной площадке возле Тайдл Бейсн, приливного бассейна. Вода была как черная тушь; дальше, в центре прямоугольного газона длиной в добрую милю Миля равна 1,609 километра.

, темнел памятник Вашингтону, и вершина его исчезала в ночи. Дальний край прямоугольника мемориала Линкольна был так далек, что выглядел как на туристской открытке. Пэйджит был один.– Привет, Крис.Он обернулся. Мария была одета в темные шерстяные слаксы, шелковую блузку, на плечах – строгий жакет, серебряные серьги в ушах. В лунном свете лицо ее казалось очень загорелым, а волосы отливали глянцем, как только что вымытые. Она словно пришла на свидание.– Как я понимаю, – начала она, – ты был занят последние два месяца. С нашего последнего разговора.– Как и ты, я слышал. – Он помедлил, всматриваясь в ее лицо. – Интересно, что же мы с тобой должны уладить.– О, я сгораю от смущения.Пэйджит едва сдержал невольную улыбку и снова посмотрел на нее.– Я беременна, Крис.Он замер, ошеломленный.– Ты уверена?– Абсолютно.Он отвернулся, уставил неподвижный взгляд на воду бассейна. Потом взглянул ей в глаза:– От кого?На мгновение она как будто окаменела, потом слабо улыбнулась.– Едва ли это приятно слышать.Пэйджит пожал плечами:– Последние два месяца начисто вышибли из меня всякую романтику.Мария смотрела в сторону.– Настолько, что ты забыл наш последний уик-энд?– Ты все прекрасно понимаешь, – сказал он после продолжительной паузы.Она придвинулась к нему:– Горькая правда в том, Крис, что в тот уик-энд мы забыли о многом.Он скрестил руки на груди:– Почему ты решила сообщить мне свою новость сегодня ночью? Именно сегодня ночью?– Потому что раньше или позже я должна была сказать тебе это. – Мария помолчала. – Думаю, потом ты поймешь, почему ты должен был узнать это сейчас.– Зачем интриговать меня?Она расправила плечи:– Затем, что это моя тайна.Пэйджит пристально посмотрел на нее:– Ты, должно быть, шутишь?– Нет, – решительно отрезала она. – И не забывай: я – католичка.И, хотя Пэйджит был озадачен и сконфужен, он едва не рассмеялся:– Ты все твердила мне, что хочешь избавиться от "пут" – родителей, церкви, мужа-троглодита, который требовал, чтобы ты нарожала детей и "дома использовала свое образование". И у меня совершенно не укладывается в голове, что ты можешь руководствоваться глубоким религиозным чувством. Или, может быть, в то воскресенье, когда мы занимались любовью, тебе явился ангел, который потребовал тебя к мессе?Мария нахмурилась:– Ты всегда был очень умным. Но я действительно католичка, к счастью или нет. Оценить те или иные обстоятельства можно, лишь попав в них. Мне кажется, есть тысяча вещей, которые ты не в состоянии понять.Пэйджит поймал себя на том, что смотрит мимо нее.– Мария Карелли, – прошептал он. – "Христова невеста".Вновь обратился к ней взглядом. На ее лице было лишь настороженное внимание.– Не взыщи, что не готов к такому обороту дел.В темноте фигура Марии казалась жалкой и ссутулившейся. Пэйджит хотел спросить, как она себя чувствует, но она снова выпрямилась и сухо заявила:– В данный момент едва ли имеет значение то, что ты думаешь.В этих словах была окончательность и необратимость случившегося, они переводили его в иную реальность: у этой женщины, и ни у какой другой, будет его ребенок. Оба молчали, и он непроизвольно осматривал ее, ища изменения, которых еще не могло быть.– Ты устала? – наконец спросил он.Она опустила взгляд:– Немного. Не смертельно.– Может быть, тебе присесть?Сели на скамью у бассейна, над самой водой, в нескольких футах друг от друга. Еще чувствительнее показался холод ночи.– Что ты хочешь от меня?Ее лицо в профиль – она улыбалась черной воде.– Свадьбы, конечно. Домик на ранчо, где-нибудь на Потомаке.Он молча ждал, пока ее улыбка не погасла.– Ничего, – выдохнула она. – Просто хотела, чтобы ты знал. Чтобы в будущем ты сделал все, что нужно.– В будущем? – повторил он. – Из твоей логики следует: время ты выбрала совсем не случайно.– Думай, как хочешь. – Мария не отрывала взгляда от воды. – Это зависит от того, какое значение ты придаешь тем или иным вещам. Единственное, в чем я уверена: у меня скоро будет ребенок.Пэйджит прищурился.– И в том, – добавил он, – что завтра ты даешь показания в сенате.– Разумеется. – Она по-прежнему не смотрела на него. – Не думаю, что в этом своеобразном мужском клубе дают освобождение матерям-одиночкам.Пэйджит осознал вдруг, что прямо перед ними, где-то там, вдали, скрытый ночной мглой и безлистными деревьями, Белый дом.– Тогда нам лучше идти.Мария повернулась к нему, всматриваясь в его лицо.– Да, – ответила она. – Нам лучше идти.Ее "фольксваген" был припаркован в тени полукольца деревьев. Пэйджит провожал ее до машины, держа руки в карманах. Потом наблюдал, как она открывает дверцу.Скользнув на сиденье, она взглянула на него снизу вверх:– Ночь впереди еще долгая. Для меня, по крайней мере.Он смотрел на задние огни ее машины, пока они не исчезли.На следующее утро в зале заседаний Мария выглядела как обычно, будто ничего не произошло.Оставив своего законника, она прошла к Пэйджиту в конец зала. То, как она держалась, свидетельствовало о самообладании и ясности духа. Пэйджит был уверен: никто, кроме него, не заметил следов бессонной ночи у нее под глазами. Репортеры и фотографы занимали позиции, сенаторы и их штат толпились у деревянной скамьи на возвышении, никто не обратил внимания на Пэйджита и Марию.– Ты будешь смотреть? – прошептала она. Пэйджит кивнул, бросил беглый взгляд вокруг.– Ты же прекрасно понимаешь, – тихо ответил он, – какое все это имеет значение.Мария придвинулась ближе, глядя на него снизу.– Моя жизнь все равно уже изменилась, – ровно, спокойно произнесла она. – И не из-за Ласко.И, повернувшись, пошла к местам свидетелей.
Карло в библиотеке смотрел телевизор. На экране были они.В комнате было темно; Пэйджит и Мария цветными изображениями выходили из стеклянной двери Дворца правосудия, как будто материализовались из пустоты. Впившись в них глазами, Карло не оглянулся, не проронил ни слова.Пэйджит коснулся его плеча:– Извини. Не было времени рассказать тебе. Карло поднял руку, призывая к тишине.На экране Пэйджит и Мария были окружены репортерами, камерами, полицейскими. Камера сделала наезд, показав лицо Марии крупным планом; в этот момент, как бы инстинктивным движением отпрянув назад, Мария прислонилась к его плечу и посмотрела в объектив. В ее глазах были боль и покорность судьбе, обида и неуверенность.Это было превосходно, оценил Пэйджит. Но с этой стороны, по крайней мере, Мария более не удивляла его.Еще пятнадцать лет назад он понял, что ее лицо создано для экрана.Сменился кадр, появилось изображение: тот самый момент – да, именно таким он запечатлелся в памяти Пэйджита.Черноволосая женщина лет тридцати наклонилась к микрофону, готовясь говорить, и спокойно смотрела в сенаторский ряд, взиравший на нее со своей высоты. Ожидая в комнате свидетелей, Пэйджит вглядывался в ее экранное изображение с ощущением, что видит ее впервые: широко расставленные темные глаза, высокие скулы, полные, красиво очерченные губы, слегка раздвоенный подбородок, чистые линии которого совершенны, как у античной скульптуры. На экране лицо живее и ярче, чем в жизни.Слова телекомментатора повторялись эхом в библиотеке Пэйджита.– Еще молодым юристом, – говорил телекомментатор, – Мария Карелли привлекла к себе внимание нации. В транслировавшемся по телевидению слушании сенатской комиссией хода расследования скандала, связанного с Уильямом Ласко, мисс Карелли подтвердила справедливость обвинения в коррупции, выдвинутого Кристофером Пэйджитом – ее теперешним адвокатом – против председателя Комиссии по экономическим преступлениям.Комментатор исчез, с экрана высокомерно-пренебрежительно цедил слова Толмедж, сенатор от штата Джорджия, уже давным-давно умерший.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79