Нет, на самом деле, я не понимаю, почему он все же решил защищать ее.Как может Кристофер Пэйджит, подумала Терри, быть совершенно искренним, если приходится скрывать факты. Она все яснее ощущала мучительную раздвоенность Пэйджита, которому приходилось вести защиту Марии, будучи отцом Карло, раздвоенность, при которой замалчивание правды неизбежно.– Легко ошибиться в твоем отце – он больше озабочен наблюдениями над другими людьми, а не тем, как выглядит в их глазах. Но есть две вещи, в которых я совершенно уверена. Первое – он непременно хочет выиграть дело. Второе – он очень любит тебя.– Я тоже его люблю и очень уважаю. – Карло помолчал, будто намереваясь продолжить разговор, но закончил одной фразой: – Но не хочу, чтобы он, узнав это, слишком уж возгордился.Взглянув на него, Терри поняла: Карло сказал все, что намеревался. Она приняла его легкий тон.– Он не возгордится. Елена не позволит. Представляю, как она твердит ему: "Не пережарь гамбургеры" – как говорящий попугай! Бедный папа.Карло улыбнулся в ответ:– Идите его спасать. А я пока соберу кубики – он терпеть не может беспорядка.Войдя в кухню, Терри с удивлением обнаружила Елену сидящей на коленях Пэйджита и поглядывающей то на гамбургеры, то на залив – серо-голубой в лучах заходящего солнца.Стоя у них за спиной, Терри нашла, что их затылки смотрятся очень мило: прямые каштановые волосы Елены рядом с более светлой шевелюрой Пэйджита. Ее они не видели и не слышали.– А что ты делаешь дома? – спрашивал Пэйджит.Елена задумалась:– Играю. С игрушками. Иногда папа дома, а мамы нет. Когда не хожу в школу.– Ты ходишь в школу?– Конечно. Мама водит меня в подготовительную школу. Там хорошо, вот только Джейни…Пэйджит посмотрел на нее:– А какая проблема с Джейни?– Она дергает меня за волосы. – В голосе Елены было возмущение. – Учительница ее два раза выгоняла из класса. Два раза.Пэйджит улыбнулся:– Плохой день для Джейни.– Для учительницы плохой день. Она говорила, что у нее болит голова. – Елена помолчала. – Иногда у мамы тоже болит голова. А папа говорит, что она слишком волнуется.Они смотрели на залив. Был шестой час вечера, и солнце опускалось в море за Золотыми Воротами, вода отливала серебром, парусники на ее глади казались белыми пятнами.– А я думаю, – сказал Пэйджит, – что твоя мама очень много работает. Иногда, когда люди очень много работают, у них болит голова.Девочка задумалась:– Мамы всегда нет дома. А папа – дома.– Это потому что твоя мама работает со мной, она зарабатывает деньги на еду и на одежду и на ваш дом. Иногда такое бывает в семье – один человек заботится обо всех остальных.Елена посмотрела на гамбургеры:– Мама и обед готовит.– Иногда ты и твой папа могли бы готовить для мамы. – Пэйджит улыбнулся. – Мама у вас очень хорошая, и вам повезло с ней.– Верно, – вмешалась Терри. – Я просто замечательная и осчастливила весь свет своим появлением.Пэйджит обернулся в удивлении.– Надо бы зажарить гамбургеры, – сказал он. – Но боюсь – могут сгореть.– Ой, мама! – воскликнула Елена. – А Крис говорит, что ты хорошая.– Но я говорю это о ней только за глаза, – громко шепнул Пэйджит Елене. – Так легче.Хотя та и не поняла сказанного, она знала, что Пэйджит шутит, и чувствовала свое с ним единодушие. Подняв мордашку, улыбнулась Терри, будто была третьей в компании взрослых.– Это правильно, – заявила она. – Ты хорошая. И так легче.Терри улыбнулась в ответ:– И ты будешь хорошей, если помоешь руки перед обедом. Только спроси вначале у Карло, где ванная.Елена вприпрыжку умчалась по коридору, довольная, что у нее есть вопрос к Карло.Терри взглянула на Пэйджита:– Спасибо.– За что?– За то, что сказали Елене: ее приходящая мама не так уж и плоха.– Это кто-то еще должен был бы говорить, – ответил он.Терри теперь смотрела мимо него, на залив.– Я имел в виду, – тихо поправился Пэйджит, – что иногда трудно вступиться за себя самого. Особенно в семье.Она обернулась:– Мне хотелось бы поговорить с вами кое о чем. Если у вас найдется время после обеда, не мог бы Карло присмотреть за Еленой?– Конечно. – Он задумался. – Если имеется в виду выступление на телевидении, то вам не надо этого делать. Пусть Джонни хоть землю роет, но найдет свидетеля. В конце концов, это его работа.Терри ответила не сразу; предстоящее слушание слишком много значило для Пэйджита, и ему казалось, что все другие тоже ни о чем ином не могут и помыслить.– С телевидением все нормально. Но я не об этом.– Можно узнать, о чем?Терри едва заметно пожала плечами.– О Карло, – сказала она. 3 – Когда отвечаете, – говорила Мария Карелли, – не смотрите на того, кто задал вопрос. Смотрите в камеру. – И, помолчав, добавила сухо: – Тогда зрители поверят в вашу искренность.Терри кивнула:– Хорошо.Мария подняла брови:– Вы как будто сомневаетесь?– Во всем этом мероприятии мне видится какая-то надуманность. Теперь, когда я здесь, мне трудно даже представить, что какую-то женщину можно уговорить рассказать – не дома, в суде – о том, как ее насиловали. Предполагая, конечно, что Ренсом когда-то это проделал.Мария пожала плечами:– Поэтому-то я здесь. Когда речь заходит о телевидении или о Марке Ренсоме, я могу представить все, что угодно.Они сидели в пустом павильоне звукозаписи, который Си-эн-эн арендовала у сан-францисского филиала Эй-би-си, ждали начала интервью. И сегодня, на одиннадцатый день, Джонни Муру не удалось узнать о чем-либо, что связало бы имя Марка Ренсома с сенсуальными преступлениями, – ни о зафиксированных случаях, ни даже о домыслах. До предварительного слушания оставалось четыре дня.Это и побудило Кристофера Пэйджита согласиться на выступление Терри по телевидению. Но согласился он неохотно, ей пришлось настаивать.Участие Марии было идеей Пэйджита.– Вы – адвокат, – сказал он, – а Мария – возможная жертва. С другой стороны, она известна и чувствует себя там как рыба в воде. Для Марии обращение с трогательной мольбой о помощи будет как выступление в новом амплуа. – Голос его прозвучал цинично и устало. – Постарайтесь, чтобы она избегала так называемых фактов.– Но разве мы не исходим из предположения, – подняла брови Терри, – что история ее в основе своей правдива? И разве не так же будет относиться к этому другая возможная жертва?Он пожал плечами:– Единственное, в чем я уверен, – Ренсом был свиньей. Вопрос лишь в том, какого рода это свинство.– И где та женщина, которая расскажет об этом, – добавила Терри.И вот теперь, сидя рядом с Марией Карелли, она думала о тех, кто будет смотреть передачу. Ей представилась томимая одиночеством женщина, скрывшая пережитое и от друзей, и от семьи, схоронившая его в таких глубинах души, что оно превратилось уже в смутное воспоминание, в которое она сама уже почти не верит. В воспоминание, оживающее лишь от страха, когда она идет в одиночестве по ночной улице, или от быстрого характерного взгляда, жуткий смысл которого в свое время она не разгадала сразу. Женщина, которая предстала перед мысленным взором Терри, никому ничего не расскажет.– Вы чем-то озабочены? – спросила Мария.У Терри снова появилось ощущение, что Мария изучает ее с недобрым любопытством. Настроение ее еще больше ухудшилось.– Просто я пыталась представить себе нашу аудиторию. Думаю, вам надо выступить первой.Мария улыбнулась:– Я уже выступила первой.Терри повернулась к ней.– Вам не приходится выбирать, – спокойно заметила она. – Ренсом мертв. Если бы он был жив и если бы он просто изнасиловал вас, у вас был бы выбор.Мария обвела взглядом павильон – глухие перегородки позади, три кресла, две камеры, нацеленные на них, как стволы конвоиров.– Вы не верите мне, – проговорила она.Терри внимательно посмотрела на нее:– Я не понимаю вас. Поэтому не знаю, верить или не верить вам. – Помолчав, добавила мягко: – Знаю только, что это не имеет значения.Мария язвительно улыбнулась:– Из-за того, что вы адвокат? Или из-за Криса?– Из-за того, что я адвокат. Это часть моего "я". – Сделав паузу, Терри сказала многозначительно: – И быть женой и матерью – тоже часть моего "я".– У вас это прозвучало так, будто вы приняли на себя пожизненное обязательство.– Да, я приняла на себя пожизненное обязательство. В тот день, когда появилась Елена. С этой точки зрения я очень проста.Мария улыбнулась скептически:– Меня удивляет, что многие вас недооценили.– Это зависит от человека. – Терри чувствовала странную раздвоенность в душе. – Некоторые сразу разобрались во мне. Оценили верно.Мария посмотрела на нее с любопытством:– Если задела ваше самолюбие – извините.– Ничего вы не задели. Просто я хочу покончить с этим.– Вы сейчас как сжатая пружина. – На лице Марии снова появилась улыбка. – Представьте себе, что идете в суд, только вопросы будут не такие заумные. И никаких проблем для вас, если вы так остроумны, как считает Крис.Снова Крис, подумала Терри и поразилась: неужели эта расчетливая бесстрастная женщина настолько подавила в себе все чувства, что уже сама не различает их. В Марии Карелли прежде всего была видна ее хватка; за внешним лоском, которым она прикрывалась как щитом, Терри смогла разглядеть лишь отдельные проблески гордости, одиночества и почти неуловимого болезненного недоумения, как будто Мария не могла постичь – почему же никто не понимает ее. Что касается истинных чувств Марии к Кристоферу Пэйджиту или к их сыну, они были совершенно непроницаемы; но Терри все-таки ощущала, что эти чувства омрачены какой-то обидой.– Вы знаете, – спросила она, – что Карло хочет пойти с вами в суд?Мария изменилась в лице:– Надеюсь, Крис ему не позволит.– А я думаю, что позволить можно, и надеюсь, что он сделает это. Карло очень хочет. Конечно же, ради вас.– Нельзя ему, – настаивала Мария. – Просто нельзя. Я совсем не хочу, чтобы он слушал все это.Она посмотрела на Терри.– Самое худшее для него, – не сразу ответила та, – когда родители обходятся с ним как с ребенком.– Не вам решать, – отрезала Мария сдавленным от злости голосом. – Вы не имеете никакого представления обо всем этом. Что все это значит для Карло. Ни малейшего представления.Терри замерла, пораженная силой внутреннего напряжения, так исказившего еще недавно бесстрастное лицо. И как будто по спине провели холодными пальцами – она вдруг поняла, что Мария Карелли способна убить любого, покусившегося на то, что свято в ее сердце. Но что для нее свято, Терри не знала.– В этом случае, – мягко произнесла она, – Крис вправе сам решать, разве не так? А то, что вы не можете или не хотите сказать мне, вы, наверное, могли бы сказать ему. Естественно, если Крис пока еще не знает этого.Мария молчала, будто пораженная услышанным, потом посмотрела на Терри долгим оценивающим взглядом:– Вы воспринимаете все очень чутко, Терри, к тому же вы очень способный адвокат. Но проблема вовсе не юридическая, и это только моя проблема, и ничья больше. Пожалуйста, не вмешивайтесь. Вашего вмешательства не требуется.Во что не вмешивайтесь? Пока она размышляла над этим, пришел интервьюер.Грег Кук, подтянутый худощавый мужчина за сорок, казалось, источал энергию, даже оставаясь неподвижным. В стремительном темпе он поздоровался с Марией, с которой был знаком, был представлен Терри, пригласил женщин занять прежние места. К их блузкам прикрепили микрофоны. Терри двигалась как автомат – не выходил из головы разговор с Марией.– Мы прокрутим это в вечерних новостях, – объяснил Кук. – Посмотрите на себя сегодня в семь вечера.Съемка началась. После небольшого вступления и объявления номера телефона офиса Терри Кук обратился к Марии:– Почему вы здесь?Наклонившись вперед, она сосредоточила взгляд на камере:– Мы полагаем: то, что Марк Ренсом пытался проделать со мной, он мог проделать с кем-нибудь еще. Если это так, прошу тех женщин откликнуться и выступить ради меня со свидетельством.– Это может вам помочь?В глазах Марии была печаль:– Да, поскольку, как ни ужасно, но факт: любая женщина, заявившая о том, что стала жертвой нападения на сексуальной почве, наталкивается на стену недоверия. – Она сделала паузу, на лице – доверчивость и искренность. – Тем более когда женщина обвиняется в убийстве и оправдать ее может только факт покушения на изнасилование.Кук кивнул:– Но это, согласитесь, экстраординарный шаг.– Согласна. Но самое экстраординарное в том, что в четырех случаях из пяти потерпевшие не заявляют об изнасиловании. – Она заговорила оживленней, с большей убежденностью: – Мы верим, что одна из этой четверки – порождения коллективного страха, который общество слишком долго культивировало во всех женщинах, – а именно та, жизнь которой исковеркал Марк Ренсом, смотрит нашу передачу.Тон показался Терри слишком решительным, скорее официальным, чем задушевным. У Кука за очками в черепаховой оправе поднялись брови.– Но – я рассматриваю проблему с точки зрения психологии, а не морали – почему травма, которая помешала женщине помочь себе, не помешает ей же помочь вам?Это совершенно верно, подумала Терри. Она смотрела на Марию, будто была одной из безымянных телезрительниц, с замиранием сердца ждущих ответа.– Потому что, – спокойно произнесла та, – речь идет не только о том, что произошло со мной. Да, действительно, на карту поставлена моя жизнь, моя свобода, мое доброе имя, которое я пытаюсь сохранить: либо я жертва и буду реабилитирована, либо в определенной степени виновна в убийстве. – Мария смолкла, будто пораженная открывшейся ужасной перспективой. – В конечном итоге, где бы жертвы ни выступали против изнасилования, эти выступления уменьшают число потерпевших. Да, я действительно прошу помощи, мне нужна эта помощь. Но верно и то, что всякий, кто поможет мне, даст надежду многим и многим другим."Во всем расчет, все показное", – так говорила Мелисса Раппапорт о Марии. Сказано, наверное, излишне категорично, необъективно, но выступление Марии показалось Терри набором лозунгов, а не словами искренней боли.Движимая неожиданным порывом, она вмешалась:– Можно мне сказать несколько слов?Кук и Мария повернулись к ней, повернулись к ней и камеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79