– обратилась к нему Мария. – При свечах, я имею в виду.Карло кивнул:– Когда темно. Это у нас как бы традиция.– А с чего началось?– Папа, – Карло повернулся к Пэйджиту, стараясь втянуть его в разговор, – ты такие вещи всегда помнишь.– Тебе тогда было всего лишь семь. – Пэйджит улыбнулся. – Родители хранят воспоминания, чтобы за детей рассказывать об их детстве. Например, о том, как при неаккуратной езде задним ходом переехали котенка.– Ты задавил котенка? – спросила Мария.Отец посмотрел на нее, и Карло увидел, что ему не хочется говорить, как человеку, которого надоедливыми просьбами заставляют покинуть мир собственных уютных мыслей.– Нет, это сделал кто-то другой. Но день был ужасный. Машина двигалась довольно быстро, а Пушок был, скажем так, неосмотрителен. Я хлопотал над ним, пока Карло не пришел в себя и можно было объяснить, что Пушок вознесся на небеса, оставив телесную оболочку на земле. Ощущение у меня было скверное, я чувствовал себя убийцей.Карло внутренне содрогнулся. Взглянув на Марию, пристально смотревшую на отца, он увидел, что в ответ на последнюю фразу она прищурила глаза. И вдруг, словно по мгновенному сигналу, у обоих взрослых изменился взгляд: отец как будто просил прощения, мать благосклонно прощала его. Это встревожило мальчика: его отец, образец элегантности и невозмутимости, не походил на себя.– А что сказал Карло? – мягко поинтересовалась Мария.– Он попросил рассказать, какие они – небеса, а спустя несколько дней у нас появился Пушок-2.Мария улыбнулась:– Наверное, тебе было скучно возиться с этим?– С чем: с небесами или с котом?– С небесами. – Она наклонила голову. – Далеко не на все ты любишь тратить время.– Здесь другой случай. Я все же верю в способность человека к самосовершенствованию и считаю, что можно устроить царство небесное и на земле, для этого нужны сбалансированный бюджет и всеобъемлющая программа оздоровления нации.Карло молчал. Они казались ему актерами, механически повторяющими слова роли, не воспринимая их ни умом, ни сердцем, но актерами достаточно искусными. А ему хотелось, чтобы можно было представить себе их без этого лицедейства, молодыми, такими, как помощница отца Терри, и любящими друг друга. Он не мог понять их, не мог понять и себя – почему ему так трудно думать о Марии как о матери.– А ты во что веришь? – легким тоном спросила она его.Ну конечно, откуда ей знать такие вещи. Наверное, еще и поэтому ему трудно относиться к ней как к матери. Должно быть, родители почти никогда не говорили между собой о нем, вот она и расспрашивает, словно он сын знакомых по работе.– Ни во что, – категорично заявил он. – Во всю эту чепуху я не верю. Как это могло быть: Мария приходит домой беременная и говорит, что это от Бога, а Иосиф верит.Что-то мелькнуло в глазах матери. Теперь моя очередь, подумал Карло, он сам почувствовал, что сказал все это не так, как можно и нужно было сказать. Но не знал, чем обидел ее и как исправить положение. И вдруг ему захотелось, чтобы обед поскорее закончился.– Но, – включился в разговор отец, – каких-либо имущественных прав за сыном Иосиф все же не признал, в этом отношении повел себя с ним как с чужим.Повернувшись к Марии, он слегка улыбнулся:– Моя несостоятельность как родителя больше, чем тебе представляется. Религия – это одно, гораздо огорчительней то, что Карло не хочет быть юристом.– Слишком много видит всяких шуточек юриспруденции? – спросила Мария.Карло был рад такому повороту разговора – можно было уйти от сложных вещей, о которых он столь неудачно заговорил.– Мой папа – жертва этих шуточек. Все время занят, все время на телефоне. Я называю это "запойным образом жизни".– Ладно, твоя мама бросила эту работу, так что прецедент уже есть. Думаю, ей гораздо больше нравится то, чем она занимается сейчас.– Это так? – спросил ее Карло.Она улыбнулась:– О да.– А что там хорошего? В твоей работе на телевидении?Мария задумалась на мгновение.– Это зависит от того, что ты считаешь хорошим. Мне довелось пожить во многих городах – Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и даже в Риме. Но главное – телевидение не позволяет тебе замыкаться в кругу повседневности. Ты как будто попадаешь вдруг в мощную струю жизни: встречаешься с самыми интересными людьми своего времени, задаешь им любые вопросы, какие тебя интересуют, и они нуждаются в тебе, потому что хотят быть в этой же струе. Телевидение приобщает меня ко всему важному, настоящему. И не другие люди помогают мне разобраться в происходящем, а я помогаю другим в этом.Мария говорила с воодушевлением. Карло увидел, что отец впервые за все время смотрит на нее открытым и заинтересованным взглядом – как будто она говорит ему самую сокровенную правду о себе.– А какая встреча особенно запомнилась? – продолжал свои вопросы Карло.Мария улыбнулась:– Много было интересных встреч; я говорила с тремя последними президентами, брала интервью у таких людей, как Горбачев, Миттеран и Маргарет Тэтчер, кстати, она меня восхитила; у нее есть свой план, своя программа, люди просто неравнодушны к ней, это совершенно точно. – Она помолчала, припоминая. – Но самым удивительным был Анвар Садат, то, что он погиб, – настоящая трагедия.– Почему именно он?– Потому что он, безусловно, был великим человеком – всякий, кто встречался с ним, почти сразу понимал это. – Она наклонилась вперед, как бы силясь передать свои чувства Карло. – Садат всегда был самим собой: непрактичный мечтатель, но откровенный и абсолютно честный человек. Для него не существовало ни временных, ни пространственных границ, он, например, мог всерьез говорить о мире с Израилем, в то время как все остальные запутались в собственной истории. Его неординарность я ощущала уже по тому, как он обращался со мной. Большинству мужчин-арабов непросто дается разговор с женщиной, Садат же беседовал со мной, не подчеркивая, что я – женщина, разговаривал со мной, как будто я была самой значительной персоной из присутствующих. И так он вел себя с каждым.Лицо Марии оживилось. В этот момент она была близка и понятна Карло, ничего материнского в ней не было, она говорила с ним как с равным.– Трудно представить, – сказал он, – каково быть на твоем месте, когда все знают тебя.– На самом деле они не знают меня. Они знают лишь мой образ. Может быть, им нравится, как я работаю. Очень приятно, когда люди подходят и говорят тебе об этом. Хотя, – с сардонической улыбкой добавила она, – последние несколько дней было бы лучше, если бы меня не знали совсем. Вот так обстоят дела.Карло помедлил; она казалась достаточно спокойной – наверное, с ней можно было разговаривать на эту тему.– К тебе больше не подходят, чтобы выразить симпатию?– Некоторые подходят. На Эй-би-си поступает много телеграмм, в которых люди пишут о своей поддержке, многие женские организации хотели бы, чтобы я выступила, правда, их больше интересует проблема в целом, а не я лично. – Она помолчала. – Может быть, это и поможет мне.Карло увидел, что отец снова погружен в свои собственные мысли. Ему захотелось коснуться Марии рукой.– Как ты себя чувствуешь? Мне действительно очень хотелось увидеть тебя.Ее улыбка была искренней, в ней сквозила признательность.– Теперь нормально. Большую часть времени я провожу, размышляя над этим. – Ее голос стал спокойнее. – Странное ощущение, Карло. Так старалась держать ситуацию под контролем, и все же это произошло. И все кажется, что это было не со мной. Но это случилось, и с этим мне жить до конца моих дней.Неожиданно Карло почувствовал одиночество женщины, говорившей теперь только с ним.– Я помогу тебе, – сказал он. – Сделаю все, что смогу.Краем глаза Карло видел отца, устремившего взгляд на свечу, взгляд рассеянный и непостижимый. А мать смотрела ему в глаза внимательно и пристально.– Лучшее, что ты можешь сделать для меня, – проговорила она, – продолжать жить своей жизнью. Я всегда так жила, и мне будет легче от сознания, что и ты такой же. – Она коснулась его запястья. – Твой отец и я – мы оба очень способные люди.Ее пальцы были легкие и теплые. Как это хорошо, подумал Карло, когда мать прикасается к тебе.– О'кей, – отозвался он наконец. – Я ему теперь об этом все уши прожужжу.Ее нежная ладонь крепко охватила его запястье – пожатие говорило красноречивее всяких слов.– Вот это было бы славно, – мягко вымолвила она.
Так странно видеть их вместе, думал Пэйджит. Так же странно, как в тот момент, когда увидел их впервые: женщину, с которой был знаком, но которую не знал, и ее двухдневного сына.Мария лежала на больничной койке, бледная и обессиленная. Новорожденный младенец, со спутанными черными волосами и старческим личиком, черты которого нельзя было разглядеть из-за морщин, беззвучно зевал. На его запястье болталась лента с надписью: "Карелли".– Он никогда не кричит? – спросил Пэйджит.– Подолгу не кричит. Он не из нытиков.– Это даже неплохо. – Пэйджит помедлил. – Дала ему имя?Мария кивнула:– Карло. По крайней мере, так записано в метрике.– Карло Карелли? – Он посмотрел на младенца. – Что-то специфически национальное, тебе не кажется?– Так звали моего деда, – ровным голосом ответила она. – Человека, которого я всегда вспоминаю с любовью.Пэйджит бросил взгляд на нее.– Чья фамилия записана в метрике?Она ответила холодным и спокойным взглядом:– Твоя.Он отвернулся к окну. Комната была холодной и убогой; в ней жил дух тюремной камеры.– Наверное, – наконец сказал он, – я должен быть благодарен хотя бы уже за то, что ты не назвала его Фрэнком. В честь своего бывшего мужа.Мария не улыбнулась.– Это исключено, – произнесла она. – Совершенно. Как и то, что у меня снова появится муж.Пэйджит поймал себя на том, что смотрит, как младенец, вытягивая ручонки, непроизвольным движением сжимает их в кулачки.Странно, подумал он, копошатся бесцельно, а все равно интересно смотреть.– На кого ты его оставишь? – спросил он.– На родителей. По крайней мере, пока.– На родителей? – Пэйджит удивленно покачал головой. – Ты же их терпеть не можешь, и, как ты мне однажды объясняла, у тебя есть на то основания.– Только на время. – В ее голосе зазвучала горечь. – Они могут ко мне очень плохо относиться, но я все же их дочь.– Едва ли это лучший выход.– Они люди незанятые. А он – мой сын.Пэйджит мягким голосом поправил:– И мой. Я это уже уразумел.Мария пристально посмотрела на него:– Если бы ты был против, Крис, Карло бы не родился.Пэйджит молчал, глядя на младенца, лежавшего у плеча Марии. Наконец спросил:– Что ты намерена делать?– Еще не знаю. Но юристом больше работать не буду.Пэйджит сунул руки в карманы.– Я хотел бы помочь тебе.Она окинула его долгим оценивающим взглядом.– Я благодарна тебе за все, что ты сделал. В самом деле. Но больше я в тебе не нуждаюсь. – Она опустила глаза, как бы внимательно рассматривая головку ребенка. – Время от времени ты мог бы звонить нам.– Мне, Мария, хотелось бы встречаться с ним.– Часто?Он помедлил в нерешительности.– Я живу теперь в Калифорнии. По возможности.Она еще мгновение изучала его лицо, потом кивнула:– Хорошо.Пэйджит не знал, что сказать еще. Он молча посмотрел на новорожденного, потом снова на Марию.Она медленно протянула ему Карло.Пэйджит взял сына. Волосы, обрамлявшие его личико, были мягкими; кожа пахла теплом и свежестью. Для Пэйджита ощущение было новым и неожиданным.– Пора уходить, – вмешался отрывистый голос. Рыжеволосая сестра стояла за его спиной. Она взяла Карло из его рук. Спросила:– Вы папа?– Да, – ответил он. – Я – папа.Одиноко шагая к машине, Пэйджит почувствовал навернувшиеся на глаза слезы. По кому плачет, он не знал.
– Ну вот, – вздохнула Мария, – вечер, можно сказать, прошел неплохо. По крайней мере, хорошо закончился.Отвернувшись от нее, Пэйджит закрыл стеклянную дверь в библиотеку, чтобы их не услышал Карло.– Сядь, – попросил он.Они сели лицом друг к другу. Мария на диван, Пэйджит в кресло рядом. Освещенная пальма заглядывала в окно за их спинами. Мария внутренне напряглась – вежливого тона, которым он говорил при Карло, не было и в помине.– В чем дело?Пэйджит не отвечал. Выражение его лица было настолько безжалостным, что она снова вспомнила: человеком, которого она боялась больше всего с той поры, как покинула отчий дом, был Кристофер Пэйджит.– Ты забываешь, что разговариваешь со мной, – холодно заявила она. – Прибереги свои ледяные взгляды для свидетелей и непослушных спаниелей. На них это действует.Но выражение его глаз почти не изменилось.– Ты будешь в передаче "60 минут"?Неожиданный вопрос встревожил ее.– Да, – наконец ответила она. – Передача посвящена вопросам нравственности.– Ах да, – усмехнулся Пэйджит. – Мораль – это наше исконное понятие. Но когда лжешь, будь поаккуратней, чтобы не запутаться.Оскорбительные слова были высказаны как-то небрежно, будто он походя дал ей пощечину; и лишь через минуту Мария ощутила, что душа ее окаменела от страха и дурного предчувствия.– Ну говори же, Крис, что там случилось! Или ты из тех, кто предпочитает отрубать собаке хвост сантиметровыми кусочками?Он поднял брови:– Меня трудно понять из-за того, что я слишком деликатно выражаюсь? Хорошо: ты просто лгунья, но у тебя нет чутья. Твоя история оказалась очень уязвимой.– Черт возьми, скажи же мне, что там не так?Пэйджит покачал головой:– Я намерен задать тебе несколько вопросов. Если ты совсем не можешь заставить себя говорить мне правду, то, по крайней мере, не оскорбляй ложью.Мария задумалась. Выбора у нее не было. Скрестив руки на груди, она бросила:– Пусть будет по-твоему!Откинувшись в кресле, Пэйджит смотрел на нее оценивающим взглядом. Наконец спросил:– Сколько прошло времени, прежде чем ты позвонила по 911?– Не знаю. В самом деле, не знаю.– Меньше или больше получаса?Она помедлила в нерешительности:– Наверно, больше.Глаза Пэйджита сузились:– А что Ренсом?Мария уперлась взглядом в ковер. Тихо ответила:– Он был мертв.– Почему ты так думаешь?– Он совершенно не двигался. – В ее голосе зазвучало едва заметное раздражение. – Если бы ты там был, ты бы сам убедился.– Но ты же не врач, – возразил Пэйджит, – и не можешь сказать наверняка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79