И вот, вместо того чтобы сразу же истребить непрошеных гостей, сохранив навечно свою кровь, свои законы и обычаи, прежние хозяева Среднего Мира соблазнились чужими бабами, породнились с чужаками, стали им подражать, перенимать их обычаи и законы! Но – не все, не все!..
Те коротконогие , для кого голос крови был превыше всего, почувствовав, что они не могут сопротивляться пришельцам и предателям, старались держаться подальше от тех и от других. Мир был велик, места хватало всем – и они уходили, чтобы сохранить свое «я», ту жизнь, к которой привыкли и которую считали единственно возможной. Тогда они еще были людьми.
Время шло; Великий червь наматывал свои кольца. От поколения к поколению, коротконогие-предатели сами превращались в длиннотелых и шаг за шагом завоевывали мир. А те, кто не хотел путаться с длиннотелыми , оттеснялись все дальше и дальше, теряя связи, утрачивая прежние навыки, шаг за шагом освобождаясь от человеческой сущности, превращаясь из людей-коротконогих в лашии . И чем дальше, тем больше крепла их ненависть к длиннотелым , к людям… Уже и слово-то само почти исчезло, а ненависть только росла! Постепенно она становилась взаимной: люди не выносили лашии , само их сходство с людьми отталкивало и ужасало. Но не только отвращение проложило между ними непреодолимую пропасть. Лашии похищали детей и женщин, причем делали это очень умело. Эти существа, все дальше и дальше удаляясь от человека, приобретали такие свойства, которые делали их одинаково опасными как для зверей, так и для людей. Наделенные огромной физической силой, они были вместе с тем чрезвычайно изворотливы, хитры и коварны. Поговорка «прятаться, как лашии» была широко распространена в самых различных Родах и общинах, и применительно к человеку, охотнику, она отнюдь не выражала осуждение. Ни один хищник не мог так скрытно подобраться к самому стойбищу, так терпеливо, часами выжидать подходящего случая, чтобы, схватив свою жертву, бесследно исчезнуть. Бесследно, несмотря на то что в погоню за лашии отправлялись самые лучшие следопыты.
По-видимому, дело было не только в исконной ненависти. Лашии не понимали, но чувствовали: их главная задача, пусть и не выполнимая, – выжить . Выжить любой ценой, любыми способами. А это означало – как можно больше рожать. Все прежние запреты были давно забыты – лашии трахались между собой без каких бы то ни было ограничений. Но самок не хватало, особенно для самцов послабее. А те, что были, рожали все реже, притом слабых детенышей. И древняя традиция – похищать чужих баб – не только сохранилась, но и закрепилась. Первоначально украденным женщинам, если только они не умирали от беспрерывных насилий, давали возможность родить и даже выкормить младенца и лишь потом съедали мать, оставляя ребенка, чтобы воспитать его как лашии. Восполняли недостаток чистопородных лашии и похищенными детьми. Но так было прежде, а во времена Дрого лашии уже давно, не дожидаясь приплода, использовали своих жертв лишь для сиюминутного удовольствия – забав и еды.
Люди, в свою очередь, не щадили лашии . Обнаружив их становище, убивали всех без исключения. Иногда, при очень удачном стечении обстоятельств, удавалось даже отбить жертву, но такое случалось крайне редко: лашии никогда не селились в местах, прочно обжитых людьми; похищенных уносили за десятки и даже сотни километров. Погоня почти никогда не приводила к успеху: следы терялись, следов не было… Там же, где появлялись лишь отдельные человеческие общины, вытесненные из других мест врагами, голодом или болезнями, а то и всем вместе, лашии могли жить и поблизости, почти ничем себя не обнаруживая. Обычно и в этих случаях они первоначально ограничивались отдельными похищениями, а дальше – смотря по обстоятельствам. Если люди были достаточно сильны, чтобы организовать поиск и карательный поход, лашии предпочитали убраться восвояси. Если ответных мер не следовало, оставались на месте, и тогда исчезновения детей и женщин случались все чаще и чаще. Росла и наглость: лесные нелюди уже не стремились скрыть свои следы, – напротив, гадили и мочились поблизости, а то и в самом поселке. Если же община окончательно слабела, – следовал внезапный налет и «пир победителей». К счастью, такое удовольствие на долю лашии выпадало нечасто.
Эти злобные, коварные и чрезвычайно осторожные существа никогда не нападали на мужчин-охотников: они давным-давно уяснили, что такие нападения обходятся очень дорого. Разумеется, одинокий следопыт мог бесследно исчезнуть, но кто же охотится в одиночку в незнакомых местах? То, что произошло между Каймо и Дрого, явилось для лашии , давно следивших за ними, приятной неожиданностью. Вдвоем на двух вооруженных мужчин-длиннотелых они бы никогда не напали. Двое против одного – иное дело: можно хотя бы добычу отбить. И отбили!
Должно быть, холодная примочка помогла: Дрого стал приходить в себя, когда его волочили за ноги, головой по свежему снегу. Сознание возвращалось какими-то рывками. Вместе с болью. Боль в голове не прекращалась и особенно ухала, когда затылок подпрыгивал на очередном корневище, даром что защищен меховым капюшоном.
Потом провалы сознания стали реже. Дрого приоткрыл глаза. Синее небо слепило нестерпимо, а черные ветви, верхушки елей качались, вращались и, казалось, готовы были все разом рухнуть на его голову… Вновь пришло забытье.
Опять пришел в себя от толчка. Понял: лежит на животе, неподвижно. (Привал? Или уже конец?) Ни стоном, ни движением не выдал Дрого, что очнулся. Он пытался собраться с мыслями. Кто – эти? (Ответ почему-то пришел сразу, хотя он еще даже не видел своих похитителей: лашии !) И где Каймо? Ведь они вдвоем были, когда… Тоже схвачен и где-нибудь рядом лежит? Отбился и ушел? Если так, то подмога будет и будет скоро, но рассчитывать на такое нельзя: Каймо может быть и убит, и ранен… Нет! Надеяться сейчас можно лишь на себя… и на духов-покровителей, если не вовсе отступились они от сыновей Мамонта!
Два голоса. Грубый, но в то же время какой-то визгливый, и тонкий, будто детский или женский. Слова? Не слова даже, какие-то выкрики… Дрого осторожно приоткрыл глаза. Впереди, шагах в пяти, – две фигуры. Голые. Один – самец, все тело в рыжей шерсти (так и должно быть, так и говорят про лашии ), а второй действительно голый. Подросток… Лиц не разглядеть толком, нельзя шевелиться.
Было понятно: лашии о чем-то спорят, быть может, ругаются. А! Похоже, тот, что поменьше, кусок мяса просит – от оленьей головы. А самец не дает, сам все хочет сожрать. Дело кончилось двумя затрещинами – младший, скуля и визжа, покатился в снег. Вскочив, запустил в спину самца еловой шишкой и прокричал что-то угрожающее, на что тот не обратил никакого внимания. Другим делом занялся, поважнее. Головой оленя.
Дрого многое слышал о неимоверной силе лашии , но лишь сейчас, завороженно глядя, как эти могучие волосатые ручищи (лапищи, быть может?), ухватившись за рога, с натугой, но разорвали надвое череп северного оленя, понял, что это такое – сила лесных нелюдей! И другое понял: спастись можно лишь сейчас, пока врагов только двое. Потом, когда эти твари дотащат его к своим, – о спасении будет нечего и думать! Но как? Если бы при нем были дротики и копье, все было бы просто, даже гудящая голова не помешала бы ему немедленно разделаться с обоими врагами. Но копья нет, и дротиков тоже нет. Лашии они не нужны, брошены там, у ели. А что же осталось, какое оружие? Кинжал – в кожаном чехле, надежно прикрепленном к поясу с левого бока… Кажется, на месте. Проверить бы, но шевелиться опасно. Заметят – сразу придется вступать в бой. А вдруг кинжала нет? Осторожно, не двигая руками, Дрого попытался телом ощутить оружие… Нет, все же на месте!
«Мало, очень мало надежды на кинжал, – думал Дрого, следя, как лашии, с хрустом ломая черепные кости, жадно пожирает олений мозг, обсасывает окровавленные пальцы, – но другой надежды нет. Значит…»
Сбоку послышался осторожный скрип снега. Дрого закрыл глаза и замер. Рядом послышалось дыхание, резкий отталкивающий запах, явственно ощутимый даже на морозном воздухе. Он почувствовал, как пальцы стискивают капюшон и край малицы. Его хотят перевернуть на спину.
В голове пронеслось: «Всё! Теперь, сразу, или будет поздно!» И все же что-то удержало молодого охотника от немедленного броска, несмотря на то что промедление могло стоить ему жизни. Уже потом, снова и снова вспоминая эти страшные мгновения, Дрого догадался, что заставило его промедлить – и спасти тем самым свою жизнь. Конечно не страх, хотя вступить в схватку с этими чудовищами вот так, неподготовленным, быть может даже без оружия, означало верную гибель. Но погибнуть в бою не так страшно, если ты мужчина, куда страшнее быть заживо съеденным , а в том, что именно такая участь уготована ему, если только лашии дотащат его живым до своего обиталища, – Дрого нимало не сомневался.
Его остановили сами руки. Против ожидания, они обращались с его телом осторожно, чуть ли не ласково… или у него от удара в голове все перепуталось и теперь воображает невесть что? Как бы то ни было, очутиться на спине Дрого постарался с таким расчетом, что его правая рука как бы невзначай легла на пояс. (Кинжал на месте!!)
Вновь дыхание у самого лица, вонь еще нестерпимее… Только бы не выдать себя гримасой! И вдруг… невозможно поверить! Руки склонившегося над ним существа начинают снегом омывать его лицо! Его осторожно трясут, пытаются привести в чувство! Это друг?!
Дрого решился разомкнуть ресницы – и сразу же на его губы мягко легла маленькая ладонь. Совсем человеческий жест, столь знакомый некогда Нагу-несмышленышу. И склонившееся над ним лицо… Разве это лашии? Гладкое, без всяких признаков шерсти, удлиненное, худое лицо, скулы выпирают, а глаза словно в глубоких ямах. Рот большой, мягкие губы… улыбаются! Это человек! Подросток, – может, младше его самого, а может, и нет.
Убедившись, что пленник очнулся и не собирается шуметь, подросток протянул руку в том направлении, откуда доносилось смачное чавканье, и что-то прошептал. Ошибиться невозможно: по его лицу пробежала гримаса ненависти, настолько жгучей, что Дрого едва не схватился за кинжал… но ладонь вновь мягко опустилась на его губы. Так не обращаются с теми, кого столь яростно ненавидят.
Дрого осторожно стал приподниматься на локте и поворачиваться в ту сторону, где лашии-самец справлял свое пиршество. Его «собеседник», начавший было помогать, вдруг резко толкнул его в снег. Дрого не сопротивлялся, он понял… да и рука уже прочно стискивает рукоять кинжала! Вновь началась перебранка: над головой Дрого так и сыпались необычные полуслова-полувыкрики. Злые – в этом он был уверен.
Ругань стихла быстро, и чавканье возобновилось. На этот раз ничто не помешало Дрого развернуться и осторожно приподнять голову. К великому недоумению, он обнаружил, что лашии уписывает оленя… повернувшись к пленнику спиной! Не сразу удалось догадаться, что этот рыжеволосый самец отвернулся вовсе не от распростертого на снегу обреченного пленника, – от своего , от слабого, с кем упорно не желал делить лакомый кусок!
А обиженный подросток настойчиво тряс Дрого за плечо, привлекая к себе внимание. Обернувшись, Дрого понял: девочка! Худая, все ребра наружу, и живот вздут явно не от сытости. Тело безволосое, человеческое, и лицо человеческое – теперь в этом сомнений нет! НЕ ЛАШИИ! То-то и куском ее обделяют, и ведет она себя явно как человек!
Девочка, видимо, поняла, что звуки, которыми она обменивалась с рыжешерстым, для пленника непонятны, и пыталась объяснить, чего она хочет, жестами и мимикой. Действительно, ее подвижное, выразительное лицо говорило лучше всяких слов. Девочка несколько раз ткнула рукой в сторону лашии , затем, показав на Дрого, изобразила ртом, что с ним хотят сделать «ням-ням»! Не понять нельзя, и Дрого энергично закивал головой: «Понял!», затем столь же энергично помотал (ох, как больно!): «Нет! Не бывать этому!» – и наконец-то извлек на свет свой костяной кинжал.
(«Интересно, что ты теперь скажешь? В случае чего…»)
Но девочка почти не обратила внимания на оружие, – может, и не поняла, что это такое. Она продолжала жестикулировать: показала на Дрого, на себя, вновь ткнула в сторону лашии (лицо ее исказила уже знакомая гримаса ненависти, и теперь уже было невозможно усомниться в том, на кого она направлена), сделала руками выразительный жест: задушить !
Дрого не мог поверить, все это просто не умещалось в голове. Как же так? Их двое, пусть даже одна и не похожа на лашии , но они вместе захватили добычу, сомневаться не приходится. И вот теперь не похожая на лашии предлагает этой добыче… не больше не меньше как убить ее напарника?!
А девочка, очевидно подумав, что ее не поняли, повторила все снова, только в обратном порядке: «Не убьешь – съедят!» А что, если… Что, если она – пленница? Дрого слышал от стариков, что вроде бы лашии съедают не всех попавших в их лапы; некоторых оставляют – рожать. Такая, конечно, сейчас родить не сможет. Но, быть может, лашии ее держат у себя, ждут, когда подрастет? Чем иначе можно объяснить такую ненависть? Своих так ненавидеть нельзя, только чужих. Да и видно же: она человек, не лашии!
Так думал Дрого, ползком подкрадываясь к увлеченному жратвой силачу. Тот хрумкал костями, со свистом высасывал остатки мозга и жира. Пиршество приближалось к завершению, и следовало торопиться. Несмотря на преимущество – на его стороне и внезапность, и нежданный-негаданный союзник, – Дрого сомневался в исходе схватки. Эту тушу следовало свалить первым же ударом: для второго едва ли представится возможность – напавшего просто разорвут, как этот череп! Но как это сделать? Конечно, он знает приемы боя, хотя на деле применять их пока не пришлось ни разу, даже в той стычке с Серыми Совами. Но здесь не чужак , то, что перед ним, гораздо хуже, намного сильнее и опаснее…
Дрого прекрасно понимал: КТО КОЛЕБЛЕТСЯ, ТОТ НЕ БОЕЦ! И все же колебался, все же никак не мог собраться для решительного броска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83