Не обладая талантом новаторства, Валери была способна организовать и выполнить вполне профессиональную работу для клиенток, жаждавших приобщиться к высшему обществу хотя бы тем, что нанимают дизайнера из этого круга, да еще из старой, с традициями семьи.Валери брала со своих клиенток ровно на тридцать три и три десятых процента больше того, что составляли затраты по выполнению работ, плюс гонорар за дизайн. С помощью ассистента и секретаря-бухгалтера ей удавалось выполнить несколько заказов в год. А поскольку никто не догадывался, что Малвернам нужны деньги, она продолжала получать заказы.Конечно, размышляла Валери, слегка покачиваясь на сиденье мчавшегося по шоссе лимузина, и она, и Билли, и их дети могли бы переехать в Филадельфию, на родину ее предков по материнской линии, в прекрасную Филадельфию, где ей больше не пришлось бы напрягаться и поддерживать видимость того, чего уже нет, где ей больше не нужно было бы ходить в этот ужасный офис, где они могли бы спокойно жить на имеющийся доход и по-прежнему занимать достойное место среди коренных семей города. В этом городе, с одной половиной которого Валери находилась в родстве и со второй – в дружеских отношениях, где в первую очередь ценилось не то, что ценилось в Нью-Йорке, к ним относились бы как к людям, имеющим столько денег, сколько необходимо.Но Билли, увы, представлял первое поколение семьи, которому удалось завоевать место в обществе. Ему чуждо было мироощущение людей из семьи, где наследство передается из поколения в поколение, аристократов по рождению, которые не унизились бы до борьбы за место в социальной иерархии Нью-Йорка, превратившегося в 1990 году в сущий бедлам. Напротив, Билли ослепляло его положение в обществе, и он решительно отказывался переезжать в Филадельфию, которую считал старомодной, безвкусной и невероятно провинциальной.О разводе не могло быть и речи. Валери знала, что брак с презентабельным мужчиной, каким бы бесполезным, тщеславным и кичливым он ни был, гораздо лучше, чем жизнь в одиночку, когда ей пришлось бы, как каждой разведенной женщине, полагаться только на себя, в то время как Билли, впрочем, как и любой свободный мужчина, да еще такой привлекательный – а он навсегда таким останется, – немедленно будет подхвачен какой-нибудь мультимиллионершей.Всякий раз при мысли о разводе Валери содрогалась от глубокой внутренней неприязни, поражаясь, как ее младшая сестра Фернанда выдерживала такую жизненную качку: рано овдовев, она успела с тех пор трижды выйти замуж и развестись и теперь жила с пятым мужем, который, очевидно, просуществует не дольше остальных. Но Фернанда, похоже, даже преуспела от неразберихи своих матримониальных авантюр, имея незыблемую поддержку в виде средств, оставленных ей первым мужем, и зная, что, помимо обаяния, красоты и ума, обладает еще неким не поддающимся определению качеством, которое гарантирует, что мужчины всегда будут домогаться ее внимания...Как хорошо, что газеты и журналы постоянно называли их с сестрой не иначе как наследницами испанских земельных грантов, мелькнуло в голове Валери, и при этом она быстро подавила скривившую губы язвительную усмешку. Большинство полагало, что они с Фернандой уже унаследовали огромные, окруженные романтическим ореолом земли. Все это очень хорошо, за тем исключением, что слово «наследницы» означало лишь ожидание. Ни она, ни сестра, ни их дети не получили от отца ничего, кроме обычных подарков на Рождество и ко дню рождения.Все деньги Майка Килкуллена лежали в непроданной земле. Если проследить, как возрастала стоимость земли округа Оранж, – а она-то это делала, уж будьте покойны, – то за ранчо Килкуллена инвесторам пришлось бы выложить сегодня миллиарды долларов, да еще стоять в очереди, чтобы купить и начать разрабатывать эти нетронутые богатства на Платиновом побережье.Но пока отец жив, он ни за что не продаст землю. Он принял такое решение в тот день, когда почувствовал себя достаточно взрослым, чтобы задуматься над этим, и Валери знала, что этот упрямый, непробиваемый, глухой к доводам здравого смысла человек никогда не изменит своего решения. Его земля – это он сам, и он скорее даст отрезать себе руку, чем расстанется хотя бы с такой ерундой, как пять тысяч акров.Бросив на Билли короткий взгляд, Валери признала, что он, как всегда, очарователен и все еще любим ею, но если рассудить трезво, то он давно разочаровал ее: муж был достаточно умен, чтобы выдержать конкуренцию в бизнесе, которым занимался, и в то же время не настолько глуп, чтобы об этом стало известно.Билли Малверн, чьи гены дали жизнь трем дочерям и ни одному внуку, который мог бы завоевать любовь ее отца.Последний отрезок шоссе до поворота казался бесконечным. Слава богу, хоть этот уик-энд будет коротким. Они пробудут на ранчо только до утра понедельника, когда кончится фиеста. Необходимость вернуться на работу послужит хорошим поводом для них обоих, а детям надо в школу. Валери надеялась, что в этом году ей удастся взбежать приезда на ежегодный праздник: в субботу они приглашены на особенно престижный прием в Нью-Йорке, но все надежды рухнули после разговора с матерью, которая, позвонив из Марбеллы, заявила: о том, чтобы не поехать, не может быть и речи.– Вы с Фернандой не были на ранчо почти восемь месяцев, – резко сказала она старшей дочери. – И я просто не понимаю, почему вы так глупо себя ведете, что одна, что другая. Не заблуждайтесь, будто достаточно лишь изредка отправлять детей в Калифорнию.– Но отец обожает моих девочек, – попробовала возразить Валери.– Ерунда. Не девочки, а ты и Фернанда его плоть и кровь. Как ты думаешь, почему Джез приезжает туда каждый уик-энд? Она не дура и прекрасно понимает этого человека, и если мы не побеспокоимся, то скоро она станет тем самым сыном, которого у него никогда не было. Вам понравится, если Джез вытеснит вас из завещания?– Отец так никогда не поступит. – Она пыталась говорить с уверенностью старшей дочери, одновременно удивляясь, как удается ее матери, живущей в Испании, всегда точно знать, что происходит в ее жизни. И как всегда в таких случаях, ее охватывала ярость.– В отличие от вас мне лучше знать, на что способен ваш отец, – невозмутимо отпарировала Лидия Стэк Килкуллен. – Он поступит так, как ему удобнее, и именно в тот момент, когда вы меньше всего ожидаете этого. Сколько раз надо повторять, что он эгоистичное чудовище и раб своих внезапных прихотей? Я ни секунды не сомневаюсь, что с годами он стал еще эгоистичнее и импульсивнее. Ему шестьдесят пять, Валери, и он не вечен.– За десять лет он ничуть не изменился. Он проживет до ста лет, мама.– Тем более надо лишний раз напомнить, как вы ему преданы. И подумай, Валери, а что, если он снова решит жениться? Всегда найдется немало женщин, которые с удовольствием станут миссис Майк Килкуллен номер три. Ну неужели вы забыли, что он сделал со мной?– За двадцать один год еще никому не удалось заполучить его, – напомнила она матери, но раздражение, которое она безошибочно уловила в ее голосе, лишний раз доказывало, насколько она, Валери, оказалась недальновидной.Возможно, мать и права, подумала Валери, заметив, что они проехали уже Карлсбад-сити. Разве мало в Нью-Йорке шестидесятипятилетних мужчин, вдовцов или разведенных, которые женились на молоденьких? Подобное давно превратилось в стандартную процедуру, настолько предсказуемую и естественную, что на это не обращали внимания. Вот если бы шестидесятипятилетний женился на женщине своего возраста, то это стало бы сенсацией Манхэттена, разговоры наверняка продолжались бы целую неделю. Почему она сама не подумала о такой возможности? А Фернанда, этот эксперт-самоучка по разводам, почему ей это не пришло в голову?Отдавая себе отчет, что здесь она дала маху, Валери с досады прикусила губу.Но так было не всегда. После того как родители развелись, мать постоянно настаивала, чтобы они с Фернандой ежегодно проводили на ранчо по нескольку недель. Для них, подростков, поездка на школьные каникулы в Южную Калифорнию в то время, как их приглашают к себе родственники из Филадельфии, была равносильна ссылке. Летом большинство их друзей отдыхало на Восточном побережье, и они стремились быть с ними, кататься на яхтах и ходить на вечеринки где-нибудь на Лонг-Айленде или в штате Мэн, а вместо этого несколько недель подряд их заставляли отбывать наказание в старом мрачном доме, которым так гордился отец-диктатор. И им приходилось мириться с его новым ребенком, Джез, что так унизительно, но что хуже всего – с Сильвией, второй женой отца.Валери не могла припомнить, чтобы ее родители хоть когда-то были счастливы вместе. Жившее в ее матери чувство отчужденности и неприязни к Калифорнии передалось и дочерям, оно передавалось незаметно, но ощущалось во всем, что было связано с отцом. К тому времени, когда родители развелись, Валери исполнилось двенадцать лет, тринадцать, когда родилась Джез. Она многого не знала, но хорошо помнила глаза матери, наполненные жгучей горечью. И несмотря ни на что, Лидди Килкуллен настоятельно требовала, чтобы дочери «сохранили в семье свое место». В семье Килкулленов! Да разве мать когда-нибудь относилась к ним как к своей семье?Почему она, Валери Малверн, чья мать родилась в Филадельфии и носила фамилию Стэк, чьи бабки и прабабки по материнской линии тоже родились в Филадельфии и носили фамилии Грин и Джеймс, она, Валери Малверн, среди предков которой было по меньшей мере пять истинных джентльменов, тоже родом из Филадельфии – Дикинсон, Моррис, Ингерсолл, Пембертон и Дринкер, пять приверженцев партии тори, которые в силу классовой принадлежности и убеждений вопреки давлению отказались подписать Декларацию независимости, – так почему же она, Валери Малверн, должна считать себя одной из Килкулленов? Что же такого в другой половине ее крови, чем должно восхищаться? Неужели какой-то бедный ирландец, эмигрировавший в Америку в 1852 году, торговец, впоследствии купивший землю, может сравниться с отцами-основателями самого пристойного города Соединенных Штатов, с людьми, столь тесно связанными с величайшими семьями Англии, что отказались восстать против нее?Да и что собой представляют последующие поколения этих Килкулленов? Всего лишь скотоводы, сполна хлебнувшие лиха. Ей мало что было известно о семье Валенсия, когда-то давным-давно получившей земельный грант испанской короны. Похоже, эта семья растворилась, ушла в небытие после того, как одна из дочерей вышла замуж за первого американского Килкуллена. Эти Валенсия затерялись в бурном потоке истории Калифорнии, настолько сложной и противоречивой, что она никогда не пробуждала ее интереса, словно это была история чужой страны. А что говорить об их вкусе! Одна мебель чего стоит!– Мама! Мы почти приехали! – воскликнула старшая дочь Холли, которая в свои семнадцать пока не обнаружила признаков ни красоты, ни ума.Валери, так резко возвратившись из своего мира в мир реальный, непроизвольно провела рукой по волосам, взглянула в зеркальце на накрашенные темно-красной помадой губы и приготовилась к встрече с отцом, который, как ей когда-то внушили, был повинен во всех несчастьях ее матери. Но все же, насколько позволяло ее эмоциональное устройство, она почему-то всегда страстно хотела любить его. А поскольку ей часто говорили, что он никогда не любил ее, то она боялась признаваться себе в таком желании.
Фернанда Килкуллен Дональдсон Флинн Мартин Смит Николини так часто выходила замуж, что от Бар-Харбора до Ла-Йолы читателям светской хроники она была известна просто как Ферн Килкуллен. В этот раз она ехала на ранчо с двумя сыновьями, Иеремией и Мэтью Дональдсонами, отпрысками от первого брака; оставшись вдовой в двадцать пять лет, она получила в придачу и вполне ощутимое состояние. Мальчики – девятнадцати и семнадцати лет – уже отлично справлялись с любым автомобилем, поэтому Фернанда, удобно устроившись на заднем сиденье «Крайслера-Империала», мысленно готовилась к предстоящему уик-энду.Ну конечно, отец захочет узнать, почему ее дочь, пятнадцатилетняя Хейди Флинн, не приехала вместе с ней на фиесту. Он, как всегда, ждал ее, а может быть, даже и Ника Николини, хоть явно не одобрял последнего мужа своей дочери: всего двадцать девять лет и никакого серьезного занятия в жизни. Майк Килкуллен был доволен, когда на фиесту полностью собиралась вся семья, ни больше ни меньше, но дело было в том, что в результате сражений, продолжавшихся все два года ее замужества, Фернанда и Ник наконец достигли точки развода, и она считала, что до поры до времени отцу незачем знать о предстоящей передислокации. Что же касается Хейди, то здесь все было просто: за последние полгода она стала слишком хорошенькой, чтобы брать ее с собой.Только дерматолог и только при ярком освещении мог бы приблизительно определить возраст Фернанды. Она знала – и это было правдой, – что выглядит лет на двадцать восемь–двадцать девять. Но если рядом с ней будет Хейди? Разница между самой хорошенькой в мире тридцатидевятилетней женщиной и просто хорошенькой пятнадцатилетней девушкой заключалась в одном слове: молодость. А молодость, настоящая молодость, при взгляде на которую так щемит сердце, потому что она промелькнула, как ярко вспыхнувшая звезда, – это единственное, чего у нее больше никогда не будет.Даже в юности Фернанда не была красавицей в истинном смысле слова. В силу необыкновенной концентрации самого привлекательного, что есть в женщине, она являла собой совершенное воплощение этого понятия в миниатюре, щедро излучая вокруг себя нечто гораздо более серьезное, чем просто красота, и направляя это сияние исключительно на мужчин – а ее мысли всегда начинались и заканчивались только ими. Быть хорошенькой – это она знала – существенно важнее, нежели просто красивой. Красота может отпугнуть, привлекательность заставляет желать.К середине шестидесятых Фернанда достигла расцвета своей юности и с тех пор инстинктивно и с завидным упорством, без каких-либо особых размышлений на этот счет – в отличие от Валери, тщательно конструировавшей свою внешность, – сохранила этот образ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77