Мэл обладал особым даром, который никак не могла ухватить Джез, – умением показать продукты аппетитнее и привлекательнее, чем они были на самом деле. На его снимках, казалось, каждый ломтик, ягода или кусочек готовы были выпрыгнуть из кадра и проглотить зрителя, если тот не успеет сделать это первым. Джез научилась уже освещать небольшие фрагменты почти – но только почти! – так же хорошо, как Мэл, в то же время признаваясь себе, что до него ей не подняться никогда.Задетая за живое, она принялась экспериментировать с различными композициями из продуктов-дублеров, которые нередко оставались в студии всю ночь, пылясь и тускнея, пока по их образцу не выстраивали основную композицию. Джез бесконечно переставляла тарелки, блюда, украшения и цветы, стараясь еще сильнее подчеркнуть волнующую гармонию и графику предметов, чем удавалось сделать Мэлу. Подчас, рассматривая в объектив свое творение, она ловила себя на мысли, что ее композиция более выразительна, чем у Мэла, и тут же быстро делала снимок на свою собственную цветную пленку, а потом часами восстанавливала нарушенный ею порядок.Позже, сравнивая свои работы с работами Мэла, Джез признавала, что есть какая-то грань в работах Ботвиника, переступить которую ей не дано. Несмотря на определенную заданность сюжета каждого нового снимка, Мэлу удавалось каждый раз совершить скачок в новое, на не исследованную еще территорию. Его фантазия каждый раз поражала своей новизной, удивительной в этой узкой области фотомастерства, и Джез понимала, что едва ли сможет работать когда-нибудь лучше. Так что, делать нечего, оставалось только учиться.Джез сняла небольшую меблированную квартирку неподалеку от студии, расположенной в стороне от престижных районов. Возвращаясь домой часов в восемь-девять вечера, вымотанная, с гудящими ногами от проделанных за день как внутри студии, так и за ее пределами километров, она мечтала лишь об одном: приготовить себе легкий ужин, принять горячую ванну и забраться в постель. В студии они вместе обедали и пили чай, заказывая еду в кафе по соседству. Попробовать то, что они рекламировали, никому и в голову не приходило: кому, как не им, знать, что проделывают с продуктами, чтобы придать им аппетитный вид! Это все равно, думала Джез, что требовать от хирурга-пластика страстной любви к женщине, которой он только что увеличил грудь, уменьшил ягодицы и подтянул коленные чашечки.Она испытывала умиротворенность и покой от мирного течения студийных дней всю первую половину 1982 года. Как бы ни был талантлив сам фотомастер и вся его команда, в их деле требовалось еще одно: колоссальный запас терпения. Два, а то и три долгих дня кропотливого труда, мелочной подготовки – обычная норма для одной-единственной композиции.И все же это неспешное, окрашенное иронией и юмором бытие в студии не имело ничего общего с ленью. Неспешность не оборачивалась медлительностью; казалось, сам воздух студии пропитан твердой решимостью быстрее закончить одно кропотливое задание, чтобы перейти к следующему, такому же. Они работали на пределе, четко представляя себе ту черту, за которую нельзя переступить, которая оговаривалась и рекламодателями или художественными руководителями журналов, требующими, чтобы работа была сделана в указанный срок.Джез впервые работала в команде, преданной своему делу, связанной воедино, команде, в которой личность каждого ее участника не играла роли. Мэл Ботвиник, застенчивый и скромный, оказался лидером, который прекрасно умел добиться от подчиненных полной преданности.Если какая-то важная деталь упускалась или должна была быть подобрана заново, что случалось сплошь и рядом, Мэл оставался по-прежнему спокойным, не позволяя возникнуть даже намеку на кризис. Никто никогда не слышал от него упреков в свой адрес, даже если все валилось из рук, как не было и конкуренции, стремления выделить одного или принизить другого. Мирный ход событий могло нарушить разве что внезапное вторжение тараканов. Студия Ботвиника казалась особой вселенной, надежной и защищенной от ужасов и волнений, сотрясающих мир за ее пределами.Она не смогла бы ответить, хотела ли проработать в такой обстановке всю свою жизнь, но понимала, что в атмосфере студии есть то качество, которое ей сейчас крайне необходимо. Она возвращалась к жизни, студия помогала ей нарастить новую кожу поверх саднящей раны – поселившегося в ней за прошедшие два года смятения. Бродя вместе с Тинкой по магазинам в поисках необычной корзиночки для хлеба, стараясь предугадать, как Мэл решит осветить блюдо с тушенной в вине рыбой или что еще придумает Шэрон, чтобы сделать еще более свежими артишоки, Джез мало-помалу начинала забывать о своем раненом сердце.
– Не могу найти «именное фото» для Мэла, – сказала как-то июньским днем 1982 года Джили, непривычно растерянная в этот день, роясь в кипах досье и папок.– Это и немудрено. Откуда им тут взяться? Это же негативы снимков, сделанных в прошлом году. Хочешь, я сбегаю в магазин за поздравительной открыткой?– Нет, дело не в этом, Джез. Каждый год в день своего рождения Мэл посылает одну из своих работ всем клиентам, настоящим и будущим, а также представителям рекламных агентств и журналов. О том, что это день его рождения, никто и не догадывается. Ты знаешь, как он застенчив, но такой ритуал ему по сердцу. И Фиби считает, что для будущего бизнеса это гениально.– Просто один снимок?– Да. Он его увеличивает и печатает на самой дорогой, плотной глянцевой бумаге, подписывая каждый снимок внизу. Многие даже помещают его потом в рамку. Это уже стало традицией.– Помочь тебе найти?– Спасибо, но, боюсь, это бесполезно. Я уже показала ему пятьдесят прекрасных снимков, но он все отвергает. Говорит, в них нет ничего нового. Я начала уже перебирать прошлогодние работы. Понимаешь, эта традиция с фото в день рождения возникла в самый первый год работы студии.– При всем моем уважении, Джили, почему бы не попробовать что-то новенькое?– Джез!– А что? Можно придать индивидуальность даже чашке с желе. Подумай об этом.– Желе! Да Мэл его терпеть не может! Как ты думаешь, что нового можно обнаружить в чашке с желе?– Ладно, пусть будет не желе. А если сделать снимок сотрудников, работающих в студии? Показать, каков личный вклад каждого в один-единственный снимок, а внизу приписать, что это люди, которые работают на Мэла Ботвиника. Знаешь, можно даже сделать что-то вроде... буклета. Точно, буклет, и на последней странице дать уже законченную композицию. Никто ведь и не подозревает о тех усилиях, которых требует этот снимок.– Ну да, это обойдется нам в целое состояние.– Ничуть, если не тратить денег на сами снимки и не печатать буклет на дорогой бумаге.– Да кто же нам сделает снимки задаром?– Я.– Ты?– Конечно. У меня есть опыт подобной работы. Мне это интересно, а тебе останется только купить пленку.– Ой, я не знаю...– Например, тебя, Джили, я сниму во время разговора по телефону с Фиби, или в тот момент, когда ты мчишься вниз по лестнице, или когда совещаешься с Шэрон по поводу следующего заказа, или объясняешь Тинке концепцию Мэла, или делаешь заказ на обед, или выдаешь счета, или разговариваешь с клиентом, или копаешься в груде негативов, как сегодня... Да в любой из тысячи ситуаций, из которых складывается каждый твой день в студии.– Тысячи ситуаций?– Ты как вечный двигатель! Если ты возьмешь выходной, тут все остановится.– Никогда над этим не задумывалась... – пробормотала Джили, словно завороженная той картиной, которую нарисовала ей Джез, подтверждая тем самым справедливость утверждения, что сила фотожурналиста – в умении убедить сопротивляющийся объект сделать его фотографию.– Это потому, что ты воспринимала все как должное. А у меня свежий взгляд. Например, при этом освещении я вижу четкие очертания твоего лица и прекрасной лепки уши... У тебя красивые уши, ты знаешь об этом?– Ну... мне говорили... что ничего. – Джили залилась румянцем.– Не просто ничего – прекрасные уши. Просто совершенные! А это, поверь, большая редкость.– Послушай, а тебе не кажется, что все это получится очень искусственно? Я уже смущена...– Джили, обещаю, ты даже не заметишь, что я тебя снимаю. Просто сделаю живое фото в рабочий момент. Когда ты собираешься посылать эти открытки?– Через месяц.– Отлично. Дай-ка мне еще раз взглянуть на твои уши. Все правильно! Такие еще поискать! Если ты согласна, то дней через десять я покажу тебе пробы, и тогда уж тебе решать, насколько удачна моя идея. Если пробы тебе не понравятся, еще будет время вернуться к прежней идее.– Я должна спросить Мэла. Все зависит от его решения.– Скажи ему, что это прольет новый свет на возможности людей, работающих в команде.
В течение следующей недели, в редкую минуту, когда Джез выпадало время подумать, она спрашивала себя, как могла так долго не работать самостоятельно. Когда она делала свой первый пробный снимок, – Шэрон, замораживающую торт, – она почувствовала, будто бы часть ее тела, ранее парализованная, начала оживать, возвращаться к жизни. Тот восторг, который она впервые испытала в восемь лет, поняв, что может запечатлеть человеческий образ, не только не забылся, но, напротив, вернулся, став еще более глубоким и обогащенным тем опытом, который она приобрела за прошедшие годы.Только сейчас, работая над именинным буклетом для Мэла, Джез поняла, сколь многому она научилась. Умение оставаться невидимой, скорость, точность, столь совершенные, что стали второй натурой, а также редкое чутье, умение выбрать нужный момент – все эти навыки, чрезвычайно важные для фотожурналиста, оказались ей по плечу.Джез научилась понимать, насколько важно показать живое действие, уловить интересное выражение лиц сотрудников, шутливую манеру общения друг с другом, почувствовать настроение и мысли каждого в отдельности – и эти навыки мастера-портретиста у нее были.Работа у Мэла в жанре фотонатюрморта научила ее находить наиболее выразительную композицию для кадра, оригинальную и захватывающую.Она уже совершенно свободно обращалась с освещением, умело используя любой из доступных источников света, не прибегая к фотовспышке, которая могла бы нарушить царящую в студии естественную и непринужденную атмосферу, когда сотрудники священнодействовали над композицией праздничного стола для футбольной команды-победительницы.Без особых усилий она в три раза быстрее справлялась с обычной работой, чтобы, улучив момент, снять заряженный «Никон», висевший на шее, и успевала повсюду, – вездесущее пытливое существо в джинсах и рабочей блузе, неутомимая, веселая; она находила вдруг ракурс съемки, о котором раньше и не подозревала, подмечая в коллегах что-то новое, до этого невидимое, ни на мгновение не забывая о той любви к ним, которая заполняла ее до краев, любви, созревшей за эти шесть месяцев, которые она провела в благотворной и оздоровляющей атмосфере студии.Глядя в объектив на своих коллег, Джез вдруг поняла, насколько прекрасна по-своему, оригинальна и неповторима каждая из трех сотрудниц студии. Тинка и ее помощницы, одинаково элегантные, с величественной походкой, казалось, в вихре танца спорхнули в студию со страниц модных журналов. Джили на удивление соответствовала той характеристике, которую дала ей Джез, – она была энергетическим центром трезвого делового мира в неспешном творческом течении студийных дней.Мэл Ботвиник согласился с предложенной Джез идеей при условии, что его портрета в буклете не будет. Портрета, а не рук, думала Джез, делая снимки. О руках речи не было, как и о его знаменитом теневом силуэте – силуэте единственного мужчины в царстве женщин.К концу недели она отсняла уже огромное количество черно-белой пленки, поскольку единственным цветным фото в именинном буклете должен был стать сам натюрморт. Уехав на ранчо, как она делала каждый уик-энд с тех пор, как переехала в Лос-Анджелес, Джез день и ночь, с вечера пятницы и до самого утра в понедельник, провела в своей фотолаборатории, проявляя пленки и печатая оттиски: волнение не давало ей спать. Сьюзи подкидывала ей немного еды, да время от времени заглядывал отец, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Джез нетерпеливо отмахивалась от обоих, и выражение ее лица было красноречивей слов.Она уехала в понедельник, покинув ранчо на рассвете, и прямиком помчалась в студию. Мэл с Джили как раз обсуждали какие-то финансовые проблемы. Взлетев по лестнице, Джез водрузила перед ними листы с пробными оттисками.– Сделано, – выпалила она, стараясь говорить как можно спокойнее.– Что ж, давайте посмотрим, – не спеша и со значением проговорил Мэл Ботвиник, протягивая руку за увеличительным стеклом.Джили, заколебавшись, нервно огляделась по сторонам, но, не найдя выхода, медленно взяла в руки другое стекло. Они изучали листы с оттисками, храня осмотрительное молчание, поскольку договорились еще раньше, что, если снимки им не понравятся, идея будет отвергнута, как бы это ни расстроило Джез. Оба успели уже пожалеть о внезапном порыве, заставившем Мэла принять предложение Джез. Когда первые клубы восторга рассеялись, появилась мысль, что старательная «девушка на все руки» – это еще не фотограф.Джили с Мэлом долго и пристально изучали каждый крохотный снимок, не спеша с выводами, молчаливо придерживаясь выбранной позиции: не расслабляться. Они не обменялись ни словом, ни взглядом, ни разу не бросили в сторону Джез одобрительного кивка или улыбки, и только скорость, с которой они скользили увеличительным стеклом с одного оттиска на другой, да быстрота, с которой передавали друг другу листы с оттисками, выдавали возрастающее волнение.Джез следила за их руками, а не за лицами и начала постепенно приходить в себя. Она ждала, прислонившись спиной к одной из стен офиса, сложив на груди руки и скрестив ноги, с тем же нарочито незаинтересованным выражением, как и у них, так что когда они подняли наконец головы и изумленно уставились на нее, то не смогли ничего прочесть в ее глазах, хотя Джез чувствовала, как поднимается в ней, согревая, мощная волна торжества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77