– Норма Крейн, – объявил он, – была и остается самой знатной дамой в этом благословенном городе.
Не смахивая выступивших на глазах слез, он нагнулся, чтобы обнять пожилую женщину, но через секунду глаза его снова были сухими, влага, словно по волшебству, испарилась, и Хэл куда-то упорхнул.
– Познакомьтесь поближе, мои дорогие, – успел сказать он. К удивлению и облегчению Энни Норма оказалась глотком свежего воздуха в этой невыносимой духоте.
– Я здесь играю роль украшения вечера – сказала Норма, сделав глоток из стакана. – Гарри любит приглашать давно забытых звезд на такие вечеринки. Это дает возможность нам, старикам, хоть ненадолго почувствовать себя в центре внимания.
Энни очень хотелось расспросить Норму о ее прошлом, но живое остроумие пожилой дамы было направлено на настоящее.
– Оглянитесь, Энни. Все, что вы видите здесь, – просто кладбище, полное трупов вроде меня, обеими ногами стоящих в гробу, и призраков, бродящих в ночи. Все мы пережили себя и теперь восхваляем мир, переставший существовать двадцать лет назад.
– Значит, в ваших бедах виновато телевидение? – спросила Энни.
– Верно, – кивнула Норма. – Конечно, говорят о том, что вкусы зрителей после войны изменились, о засилье плохих фильмов, о дурной репутации, которую приобрел Голливуд из-за черных списков. Но простая истина заключается в том, что люди предпочитают оставаться дома и смотреть телевизор вместо того, чтобы ехать куда-то, платить деньги, чтобы посмотреть новый фильм. Конечно, телевизор совсем не так интересно смотреть, как хороший фильм, а беспрерывная реклама так раздражает! Но свое дело оно сделало – убило кино, а вместе с ним и Голливуд. Старый Голливуд. Студии. – И, тихо рассмеявшись, Норма добавила: – Черт возьми, Энни, от наших студий тоже остались одни воспоминания! МГМ, «Уорнер и Фокс» теперь сдают площадки независимым для съемок телефильмов и сериалов.
Энни кивнула:
– Людям не хватает таких звезд, как вы, мисс Крейн. Ради Бога, зовите меня Нормой. Да, девочка, людей вроде меня сейчас почти не осталось. Так же, как и мира, в котором мы жили. Почему нет? Все умирают. Она коснулась руки Энни.
– Теперь на подобных вечеринках люди только и говорят о том, сколько платят на телевидении. Все думают, это может вернуть прошлое и дать нам работу. Только ошибаются: это может изменить кое-что, но не возвратить то наше безумное время, когда с нами обращались, как с любимыми рабами, изнуряли работой, баловали, наряжали, как манекенов. Нет, этот мир навсегда ушел. Он был жестоким и веселым, но теперь все кончено.
Заметив задумчивый взгляд Энни, Норма примирительно улыбнулась.
– Не слушайте меня, дорогая. У меня много свободного времени, вот я и предаюсь мрачным мыслям. Не стоит грустить о прошлом. Оно только и годится на то, чтобы уступать дорогу будущему. Звезды были, есть и будут всегда. Людям они нужны.
Энни задумалась над словами Нормы. Один мир Голливуда кончился навсегда. Норма принадлежала этому миру и сохранила в себе его частицу. Она могла вызвать этот мир к жизни воспоминаниями, как джина из бутылки.
Но по-прежнему снимались фильмы, и появлялись все новые звезды – Уоррен Битти, Дастин Хофман, Фэй Данауэй и Барбара Стрейзанд, сиявшие словно бриллианты в разряженной атмосфере пустого заброшенного Голливуда. То же самое можно было сказать о немногих талантливых режиссерах, сценаристах и продюсерах.
Голливуд был страной, в которой возможности появляются, как упрямые растения, пробившиеся через пески пустыни, а необозримое будущее вырастает из воспоминаний тех, чье время прошло.
– А как насчет вас, Норма? – спросила Энни.
– У меня есть внуки, дом, альбомы с вырезками, – пожала плечами женщина, затягиваясь сигаретой, – и,– рассмеялась она, – мой агент. Бьюсь об заклад, вы не знали, что большие агентства все еще не отказались от таких старых развалин, как мы, можно хвастаться этим перед друзьями, говорить, будто мы еще работаем и на что-то надеемся. Конечно, агенты ничего для нас не делают – работы нет, и мы никому не нужны. Но отблеск потускневшей славы падает и на них, а мы хоть иногда чувствуем, что не забыты, так что польза взаимная.
Глаза ее лукаво блеснули.
– Мне нравится иногда приходить в агентство, хотя бы чтобы немного развлечься.
Норма потушила сигарету.
– Нет, Энни, я счастливая старая сова, у которой есть что вспомнить. Если я чему и научилась, так это умению сохранить уважение к себе, даже когда твоя звезда погаснет. Слишком многие в Голливуде так и не поняли это, а потом уже было поздно. Как я благодарна судьбе, что вышла замуж за Джимми, упокой Господи его душу, и смогла пожить по-человечески.
Норма сжала руку Энни.
– Если не возражаете против совета дряхлой бывшей актрисы, поступайте так, как я – найдите человека, который любил бы вас, и держитесь за него изо всех сил, независимо от того, как высоко подниметесь и как низко упадете.
Энни подумала, что за сегодняшний вечер она не слышала слов разумнее. Тем не менее, слова эти растревожили ее, предостерегающие нотки задели за живое. Казалось, Норма при всем ее деловом подходе к профессии актрисы была интуитивно уверена, что Энни ждет большое будущее, хотя почти не знала девушку.
Кроме того, Норма угадала и то, что Энни вряд ли способна на романтические отношения, которые могут отвлечь ее от намеченной цели. Искренние слова Нормы заставляли задуматься о том, что еще не слишком поздно изменить курс, который может привести к беде… конечно, если Энни в силах сделать это.
Норма уехала рано, пошутив, что нужно как следует выспаться и посидеть несколько дней дома, чтобы быть в форме, когда в следующий раз ее захотят вынуть из нафталина.
Она обещала Энни, что позвонит на следующей неделе, пригласит на ланч и познакомит с внучками. Энни почему-то поняла, что из всех обещаний, данных на этой вечеринке, только это может оказаться правдивым.
После отъезда Нормы Энни охватила безмерная усталость, только усилившаяся от необходимости поддерживать разговор со скучными, неинтересными, незнакомыми людьми.
Старательно избегая новых знакомств, она переходила из одной роскошной комнаты в другую, рассматривала картины, скульптуры – все то, чем Гарри Голд окружал себя, стремясь обеспечить необходимый уровень респектабельности, чем в сущности не отличался от Хэла Парри с его взятой напрокат мебелью и винным погребком.
Наконец Энни решила отдохнуть в библиотеке, уставленной множеством полок со стеклянными дверцами и клубной кожаной мебелью. Строгие рисунки, развешанные на стенах, создавали атмосферу деловой сосредоточенности.
В углу на столике восемнадцатого века был устроен небольшой бар, как, впрочем, в каждой комнате. Среди хрустальных графинов Энни высмотрела соблазнительную бутылку с содовой, положила в бокал лед, кусочек лимона и налила пузырящуюся жидкость, прежде чем поближе подойти к книгам в кожаных переплетах.
Но тут же замерла, поняв, что в библиотеке есть кто-то.
В кожаном кресле у окна с книгой на коленях и стаканом чистого виски на столике сидел не кто иной, как мужчина, чуть не сбивший ее с ног на бульваре Санта-Моника, тот, кого она спасла от неприятностей.
Он не поднял глаз и, казалось, был полностью поглощен книгой. Сигарета в пепельнице дотлела почти до конца. Губы сжаты, глаза бегают по строчкам.
Он то и дело переворачивал страницы. Голова, увенчанная копной волнистых седых волос, по-прежнему непричесанных, как и в первый раз, часто склонялась в едва заметных кивках; пальцы были желты от никотина – рядом на мраморном столике лежала раскрытая пачка «Лаки страйк».
Энни растерялась до слез, потому что тишина в комнате, где кроме нее был только этот ничего не замечавший вокруг незнакомец, становилась все более напряженной. Очевидно, он не слышал, как вошла Энни, и даже не обратил внимания на звяканье льда в стакане, хотя девушка стояла всего в нескольких шагах от него.
Незнакомец продолжал читать, сжимая книгу сильными руками, Энни безуспешно пыталась придумать, что сказать, и уже собиралась было осторожно попятиться и потихоньку выйти, но тут мужчина неожиданно рассмеялся, тихо, коротко, и на мгновение прикрыл глаза. Потом, заложив книгу пальцем, сделал огромный глоток виски, так что в стакане почти ничего не осталось.
– Ха! – снова рассмеялся он. – Иисусе…!
И снова потянулся было за стаканом, но тут увидел Энни и молча уставился на нее, подняв мохнатые брови.
Незнакомец выглядел относительно трезвым, особенно если вспомнить вечер их знакомства, но какой-то лихорадочный блеск в глазах указывал на то, что он либо находился в состоянии нервного возбуждения, либо виски уже начало действовать. Интересно, сколько он уже успел выпить?
Молчание затянулось. Мужчина, казалось, без всякого смущения глазел на Энни, а она никак не могла сообразить, что сказать. Бегство от гостей, тишина в комнате и неожиданная встреча с этим человеком почему-то отняли у нее всю энергию.
Наконец он с улыбкой открыл книгу и, откашлявшись, начал читать вслух с веселыми нотками в голосе.
«…Поскольку многие женщины в зрелом возрасте теряют красоту, они пытаются переделать лицо и в пятьдесят лет обретают новую привлекательность, как те люди, которые в зрелые годы приобретают новую профессию, – словом, сажают корнеплоды на поле, уже не пригодном для посадки лоз».
Он метнул ехидный взгляд на дверь, за которой веселье было в полном разгаре. Энни поняла намек на всех этих женщин, которых видела сегодня, но, прежде чем успела сказать что-то, мужчина поднял палец и продолжал читать: странные, язвительные, убийственные слова срывались с губ, и каждое безжалостно обличало тех, кто собрался сегодня в доме Гарри Голда.
«Другие женщины пытаются сохранить то, что составляло особую их привлекательность, но она никак не хочет проявиться на обновленном полотне обретенного лица.
Улыбка, загадочная, грустная, делавшая женщину столь неотразимой, не может пробиться сквозь паутинку стареющих щек, она растаяла вместе с изящным очертанием рта.
… Сдавшись, она пробует новую маску – ясной, непринужденной веселости, которой так и веет от легких морщинок лица, и, если повезет, обретет новый кружок обожателей. Они слишком молоды, чтобы помнить, как она выглядела раньше, если только не видели ее на экране. Она притягивает их как магнит, нестареющая добрая фея, щедро дарящая почти материнскую любовь и, к тому же, не жалеющая денег».
Закончив читать, он взглянул на Энни: в маленьких голубых глазках полыхнуло знакомое пламя.
– Пруст, – объяснил он, подняв толстый том.
Энни нерешительно улыбнулась. Поведение незнакомца было несомненно вызывающим, но в то же время невраждебным. Казалось, он гордится едким остроумием автора и приглашает ее в союзники.
– Хотя, знаете ли, – добавил он, задумчиво хмурясь, – это было написано задолго до пластических операций.
– Мне почему-то кажется, что и они ему вряд ли понравились бы, – ответила Энни, никогда не читавшая Пруста, но мгновенно почувствовавшая злую иронию, владевшую его мыслями.
Мужчина одобрительно кивнул, поглядев на Энни уже с большим уважением.
– Вы, по крайней мере, еще долго можете не думать ни о каких подтяжках.
Почувствовав насмешку в отеческом тоне мужчины, Энни не обиделась – незнакомец явно не хотел уже задеть ее. Она продолжала дружески улыбаться, и собеседник ответил такой же искренней улыбкой.
Но теперь мужчина вновь посмотрел на стакан; казалось, удивился, что он почти пуст и хотел уже было подняться, но, поняв, что на коленях лежит тяжелая книга, а в руке – пачка сигарет, растерялся – слишком много действий пришлось бы совершить.
– Будьте так добры, – обратился он к Энни, – налейте мне виски.
Он одним глотком допил то немногое, что оставалось на дне, и протянул стакан Энни. Только теперь она поняла, что незнакомец пьян – рука описала неверный полукруг.
Энни отошла к маленькому бару и показала на один из хрустальных графинов. Он широко развел руками в знак одобрения. Энни плеснула виски в стакан, заметила укоризненный взгляд, прибавила еще на палец, но, увидев, как предостерегающе сжались его губы, наполнила, наконец, стакан до краев и, подойдя к окну, протянула мужчине. Тот молча поднял стакан, словно салютуя девушке, и, сделав большой глоток, поставил на столик. На секунду он казался погруженным в невеселые раздумья, но внезапно поднял голову и уставился на девушку. В проницательных глазках под кустистыми бровями было что-то явно мефистофельское. Взгляд был одновременно и рассеянным, и пристальным – словно он рассматривал ее в телескоп.
– Не хотелось бы участвовать в преступном… – начала она.
Но глаза мужчины словно заволокло дымкой. Энни смолкла, поняв, что он уже не видит ее. Через секунду незнакомец уже углубился в книгу, полностью забыв о существовании девушки, и она, не позаботившись извиниться за то, что побеспокоила его, повернулась и, задумчиво улыбаясь, вышла.
Гораздо позже, уже собравшись уходить, она заметила, как незнакомец, сильно покачиваясь, пробирается через комнату, не обращая внимания на гостей, и спросила стоявшую рядом женщину, кто он.
– Господи, солнышко! – ответила та. – Это же Дэймон Рис. Единственный и неповторимый. Откуда вы взялись? Этот город у него в кармане. Кто бы мог подумать, что такой интеллигентишка, как он, заработает тридцать миллионов на каких-то психованных фильмах? Знаете, я слышала, что он написал потрясающий сценарий, и съемки вот-вот начнутся. Все только об этом и говорят, но никто не знает, в чем там дело. Ну же, дорогая, вы должны знать Дэймона Риса. Как можно забыть такое лицо?
Вопрос преследовал Энни все время, пока она ехала домой.
Глава XXII
Подъехав к дому Бет, Энни с удивлением заметила Ника Марсиано, прислонившегося к темному «мустангу».
– Ну, бэби, – спросил он, – как насчет небольшой прогулки?
– Ник! Что ты здесь делаешь? Не хочешь войти? Он покачал головой.
– Бет сказала, что ты на вечеринке. Я решил подождать, но разговаривать с ней как-то не хотелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94