OCR Larisa_F
«Сочинения. В 5 т. Т. 4. Мелькнул чулок. Роман»: ОЛМА-Пресс; Москва; 1994
ISBN 5-87322-117-0
Аннотация
В этом романе Э. Гейдж, пронзительном по своей искренности, есть и романтическая любовь, и слепая страсть, гнусный шантаж и жестокость насилия, ослепляющий успех и дорогая цена этого успеха. «Мелькнул чулок» – это жемчужина!» – так высоко оценила эту книгу американская пресса.
Элизабет Гейдж
Мелькнул чулок
ПОСВЯЩАЕТСЯ МЕЙЛ
В былую эпоху – мелькнувший чулок
Шокировать каждого встречного мог.
Но, честное слово,
Сегодня все ново.
И спятила наша эпоха сегодня.
Хорошее – плохо сегодня.
И тьма это свет сегодня.
И да это нет сегодня.
Кол Портер
ПРОЛОГ
1974 год
При расследовании трагедии, потрясшей мир кино в ночь перед церемонией присуждения Академических премий года, полиция обнаружила среди личных бумаг молодой женщины, известной под именем Марго Свифт, следующее письмо. Письмо было адресовано подруге погибшей мисс Энни Хэвиленд. Мисс Хэвиленд незадолго до этого трагического события была названа в числе других претенденток на премию «Оскара». Письмо мисс Свифт не было отослано, и мисс Хэвиленд не была знакома с его содержанием.
Характерные изменения в четком почерке мисс Свифт позволяют предположить, что письмо было написано всего за несколько часов до ее безвременной кончины.
«Дорогая Энни!
Знаю, ты никогда не прочтешь этого. Я не смогла придумать лучшего способа проститься с тобой, чем сделать это здесь, в уединении, где мои слова так и не будут услышаны.
Мне все-таки жаль, что за все время, проведенное с тобой, я так и не смогла найти случая, чтобы сказать, как сильно я люблю тебя. Какая горькая ирония в том, что я говорю это только теперь, когда приближается конец, и ты уже никогда не узнаешь, как сильно я люблю тебя… и почему.
Только одно имеет для меня значение – мы нашли друг друга и Дэймона. То, что мы были вместе, принесло мне больше радости, чем я заслужила.
Но, к сожалению, я оказалась совсем не такой умной, как предполагала. Потеряв голову от счастья, я впервые в жизни позволила себе забыть обо всем. На несколько мгновений я потеряла осторожность, и теперь мне приходится платить за это. Трижды я убивала, чтобы защитить нас. Но даже это вряд ли что может изменить. Долгое время возможности моего «искусства» не давали понять, какое будущее ждет меня впереди. Ты, конечно, не можешь этого знать, но в свое время я заставляла стольких мужчин плясать под мою дудочку, что никогда не могла представить, как скоро наступит и мой черед стать чьей-то жертвой.
Но самое смешное в том, Энни, что такие разные женщины, как ты и я, стали героинями и предметом мужских грез, ты – не по своей воле, а я потому что мне это было на руку и именно этот способ казался мне самым коротким и легким для достижения желаемого.
Давным-давно, в самом начале, я привыкла получать от этого омерзительное извращенное наслаждение. У меня было столько рабов, что, казалось, весь мир лежит у моих ног.
Но теперь, когда пропасть разверзлась передо мной и ребенком, которого я ношу, и… О, если бы я родилась мужчиной… или никогда не существовала, а этот крошечный младенец был бы твоим… Я благодарна судьбе за то, что нашим путям предназначено теперь разойтись и тебя ждет другая жизнь. Ты так страстно боролась за то, чтобы быть хорошим человеком, а мое естественное состояние – быть плохой. И ты перенесла такие страдания, каких мне никогда не довелось испытать, потому что я никогда ничего не чувствовала. Ты поднялась словно феникс из пепла – я хочу навеки скрыться под ним.
Всегда будь лучшей, Энни. Как бы сказал Дэймон, так много других Энни ожидают, чтобы ты показала им, как жить, по мере того, как сама будешь узнавать жизнь. Путь, которым ты идешь, обещает много неведомого и опасного – но ты все выдержишь и вынесешь, потому что даже в самых трудных положениях останешься собой.
Для меня все кончено. Прости, что не буду рядом, что не буду разделять с тобой мечты, видеть созданное твоим талантом. С облегчением я поворачиваюсь спиной к собственному будущему. Я иду в пустыню, чтобы быть с Отцом нашим. Он знает, что должно быть сделано.
Я думала, что усвоила законы, столь же непреложные, как и сама жизнь – открытое сердце может разбиться, протянутая рука хватается лишь за воздух, твердая почва, по которой мы шагаем, – всего-навсего застывшая глыба лжи. Слова, поцелуи, голоса – все рождается из этой лжи.
Но главное, что я узнала, хотя и слишком поздно, – насколько ошибаются люди в своих суждениях о времени. Именно будущее всегда ускользает, к нему невозможно приблизиться. Именно прошлое, подстерегающее нас, подходит ближе и ближе, как бы мы ни старались скрыться от него. Будущее мы убили в себе. Прошлое убьет нас, когда настанет срок.
Таковы были усвоенные мной истины. Но теперь, когда я узнала тебя, поняла, что эти истины были предназначены лишь для меня. Не для других, не для всех.
Будь счастлива! Твоя боль осталась позади, там ей и надлежит быть, а время – на твоей стороне. Я знаю это. Ты больше не услышишь от меня слов прощания – я говорю их здесь сейчас, одна. Прощай, Энни!»
КНИГА ПЕРВАЯ
СЕНСАЦИЯ
ЭННИ
Глава I
1947 год, 20 октября, 15 часов 30 минут
В гостиничном номере царила полутьма. Грязные жалюзи почти не пропускали света. Приглушенный уличный шум лениво спорил с бормотанием радиоприемника.
В соседней комнате спал ребенок. Мать девочки уверяла, что малышка ни в коем случае не проснется.
– Спит, как убитая, – говорила женщина, снимая чулки. – Хоть в этом с ней повезло!
Он позволил ей убедить себя и, хотя почти ничего не знал о детях, понимал: женщина готова сказать все, что угодно, лишь бы утолить собственную жажду…, но желание, охватившее его, заглушило все сомнения. В конце концов, это ее дело. Замужняя женщина с маленьким ребенком… должна знать, на что идет.
– Пойдем же! Повеселимся, – сказала она в кафетерии, не сводя с него глаз. Ее девочка стояла рядом и играла с кусочком сахара на столе.
– Видно, такая судьба, что мы встретились вот так, сегодня. Глупо упустить шанс!
Давняя, голодная, но одновременно торжествующая полуулыбка играла на ее чувственных губах, и, глядя на эту женщину, он почувствовал, как натянулась ширинка брюк.
– Я скучала по тебе, – добавила она.
– А я думал, ты неплохо устроилась с этим… как его… твоим деревенским джентльменом, – ответил он. – Кстати, как насчет…
Он многозначительно кивнул в сторону малышки.
– А ей-то что, он и не узнает, – презрительно отмахнулась она. – У меня здесь знакомых нет – мы в шестидесяти милях от дома. А девчонке все равно пора спать. – Холодно улыбаясь, она пощекотала малышку под подбородком: – Правда, бэби?
Так они оказались здесь.
Теперь она лежала голая рядом с ним: руки скользили по телу мужчины с прежней, знакомой уверенностью. Его возбуждение быстро нарастало, подстегнутое крепким виски, которое он наливал из фляжки в поцарапанные гостиничные стаканы.
Мужчина услышал одобрительный шепот – женщина увидела, насколько он возбужден. Она хорошо знала каждый дюйм его тела. Два пальца скользнули по бедрам, прокрались через путаницу волос в паху.
На секунду он подумал о ее муже и удивился: почему она выбрала провинциального адвоката без всяких перспектив? Она могла бы гораздо удачнее выйти замуж. Переспать с кем угодно и подняться на самый верх… если бы только попыталась. Непонятная история.
И почему ребенок? Он считал, что с ее умом она не должна была допустить такую ошибку. Использовала девчонку, чтобы покрепче привязать мужа? Или еще одно доказательство странной извращенности, придававшей ей орел женщины загадочной и даже опасной, какой, может быть, она и не была в жизни.
Когда она сняла в полумраке трусики, он увидел, как роды повлияли на ее фигуру. Очевидно, потом она изо всех сил пыталась похудеть.
«Почему, – подумал он, – рождение ребенка всегда оставляет метки на женском теле, а мужчина может быть отцом сотен детей без всякого следа… и невозможно сказать, со сколькими женщинами он спал».
Но в любом случае, привлекательность ее крылась отнюдь не только в хорошей фигуре. Главное в этой женщине – глаза, самые ясные, самые беззастенчивые изо всех, что он видел в жизни. Именно жажда власти – в гораздо большей степени, чем вечная сексуальная неудовлетворенность, делала ее столь соблазнительной. Поскольку в душе ее не было ничего, кроме ненасытности, ласки казались поразительно чувственными. Быть с ней – словно находиться в безвоздушном пространстве, где нет ни глубин, ни высот, ни добра, ни зла, – только безумие слияния…
«Какой случай, – думал он, – свел их вновь? Сколько времени прошло? Три года? Два?» Припомнить трудно, потому что он так долго жил собственными фантазиями, возносился на вершины, далеко от повседневных работ.
Но она, скорее всего, права, считая, что это судьба. Он, возможно, никогда не вернулся бы в этот город, если бы случай не привел его сюда на этой неделе: из чистого любопытства он решил посмотреть постановку в «Сивик».
Опять она жадно ласкает его. Соскользнула вниз, чтобы взять в рот его пенис. Мужская плоть содрогнулась в наслаждении, совсем как прежде.
Удивительно! Он думал, что никогда больше ее не увидит. Но даже самые длинные обходные пути пересекались вновь.
А прошлое никогда не становится прошлым. Исподтишка, будто невзначай, вторгается в настоящее, маячит в будущем. Все, что случилось, уже происходило раньше, где-то, когда-то…и эти губы, ласкающие, дразнящие прикасающиеся к бархатной розовой головке члена…
Неужели нет ничего нового под солнцем? Возможно. Тем не менее, это ощущение повторяемости ситуаций, событий, действий всегда приходит неожиданно и застает врасплох.
Но эти мысли уже уходили, превращаясь в бездумное наслаждение – ее руки уже скользили по его ляжкам, чувственно извиваясь, она без усилий ввела его в себя.
Ее восклицания звучали театрально. Словно актриса в плохой пьесе, она произнесла:
– Ну же, бэби. Отдай мне все до конца!
Пальцы, играющие с его пенисом, казалось, перестали существовать. Любовную игру продолжали другие, невидимые, находившиеся глубоко внутри, силы. Он не знал ни одной женщины, которая могла бы так поглотить мужчину, возбуждая его, сдавливая, выжимая сперму, заставляя отдаваться целиком. Она продолжала извиваться под ним, а он… не переставал поражаться ее ужасающей ненасытности и неискренности. Она была воплощением лжи. Ни капельки чувственности, и может поэтому она так чувственна, так сексуальна, и, что греха таить, в прежние времена он находил извращенное удовольствие в том, чтобы спать с ней.
Но она была и Правдой, правдой в ее самом непристойном виде, как иронически провозглашало ее имя. А правда заботила его всегда. Истина была катапультой, пославшей его в жизнь. Но через минуту очередной, последний, толчок высвободит горячий поток, который зальет ее алчущее лоно.
Ну что ж, почему бы нет? В наслаждении нет греха.
– Солнышко, – хриплым стоном вырвалось у нее, – ну же, ну же…
Но голос замер, женское тело мгновенно напряглось, застыло, а пальцы все сильнее впивались в его ляжки. Он скорее почувствовал, чем увидел, как она глядит через его плечо. Послышался скрип двери.
Слишком поздно он успел заметить молчаливое грозное предупреждение в глазах матери и сообразил, что позади стоит ребенок, но не осмеливался обернуться и посмотреть. Подобного с ним никогда не случалось.
Он потрясенно выжидал, не знал, что делать дальше. Снова раздался скрип. Дверь закрылась.
Он мгновенно потерял всякое желание и обмяк в ней.
Но она снова задвигалась, сжимая, стискивая, лаская, лихорадочно гладя.
– Да, да, да! Вот то, что надо!
Она почти засмеялась от удовольствия, когда его член снова начал подниматься, а ее неутоленное безумие на миг заглушило в нем чувство вины.
– Ну же! Кончай, кончай скорее… для меня.
Ее пальцы прокрались между его ногами, сжали, погладили, ее низкий смех глухо отдавался в ушах.
Но в этот момент поток спермы вырвался наружу, заполняя ее; мужчина громко застонал. Этот стон испугал проснувшуюся девочку. Она лежала и не смела шевельнуться, пока ее мать в соседней комнате удовлетворяла свою похоть.
Мужчина почувствовал прикосновение мягкого бедра к паху, торжествующее, удовлетворенное.
«Ну ладно, – успокоил он себя. – Это ее дело».
Но одна мысль преследовала его, заглушая жар, горевший в крови. Словно виноватый школьник, он теперь жалел о том, что они встретились. Лучше бы ему никогда ее не видеть. Подобные вещи не доводят до добра.
Глава II
Лос-Анджелес, 1967 год, 5 июня, 21 час 30 минут
Дом стоял далеко от дороги. Он маячил за высокими воротами, в темноте, охраняемый тенистыми эвкалиптами, акациями и виргинскими дубами.
Деревья были посажены рядами, образуя живописный парк – работа давно уже умерших садовников-пейзажистов.
Двенадцать акров бесценной земли на вершине холма окружали тридцатипятикомнатный особняк. Можно было стоять с бокалом шампанского в руке на газоне перед домом, где в течение сорока лет устраивались роскошные приемы и слышались оживленные голоса гостей, и любоваться сверкающей панорамой Лос-Анджелеса, распростертого внизу.
Справа находился огромный студенческий городок Калифорнийского университета, почти невидимый за холмами. В двадцатых годах, когда здесь зажглись первые звезды – звезды немого кино, городок был лишь небольшим скоплением унылых зданий. Позади городка цепочкой огней светилась автострада Сан-Диего.
Слева лежали Беверли Хилз и Голливуд. Можно было окинуть взглядом горизонт от Родео Драйв и подножья гор до модных бульваров Уилшира и Санта-Моники. С заднего газона с его восьмидесятифунтовыми пальмами, огромным мраморным бассейном, конюшнями и загоном хорошо просматривалась долина Сан-Фернандо, где ранчо и цитрусовые плантации, которыми несколько десятилетий назад любовались гости, давно были вытеснены широко раскинувшимися пригородами, где жило большинство городских служащих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94