Он благословил меня и поблагодарил за мою жертву, даже обнял меня словно сына, и вновь пообещал от имени Спасителя, что Санте это всего лишь временное пристанище перед освобождением, что буквально через неделю нам возвратят свободу. Я так расчувствовался, что плакал от радости. Неделя прошла, как вдруг одним утром наши старые надзиратели-корсиканцы, подкрепленные бесчисленными новыми охранниками, вооруженными ружьями с прикнутыми штыками, вошли в тюрьму Санте, окружили нас, загнали в поезд и отправили в Марсель. Там нам выдали тюремные робы, и еще нам сообщили, что, по причинам национальной безопасности, мы обязаны вернуться в le bagne — в болото, на каторжное поселение в Гвиану, чтобы там отсиживать наши сроки. Бунтовать было невозможно. Слишком много стволов было направлено на нас. И тут я заметил отца Пакена и позвал его. Он не проявил никакого сочувствия, только пожал плечами. И я вспоминаю последнее, что я сделал перед тем, как нас этапировали на корабль для перевозки каторжников. Я погрозил этому попу кулаком и заорал: “Fumier et ordure — отбросы и навоз — на Церковь! Merde — дерьмо — на Христа! Я буду мстить!”
Ренделл недоверчиво покачал головой.
— Что, именно так это и случилось?
— Именно так. Да, все так и произошло. Сегодня все это записано в архивах Министерства Правосудия и Министерства Национальной Обороны в Париже. И вновь мы вернулись к москитам, червям, муравьям, к жаре, болотам, к тяжкому труду, избиениям, к жестокости Дьявольского Острова и Гвианы. Но на сей раз у меня была гораздо лучшая причина жить, выжить. Для смертного нет более сильной мотивации, чем месть. Я должен был отомстить. Кому, бессердечному правительству? Лживым, пытающимся обмануть все и вся священникам? Нет. Моя месть должна быть направлена против всей лживости религии — истинного врага жизни — наркотика, подавляющего опиума — с ее фальшивыми россказнями о добром Спасителе. Моя вера была искалечена как и мое тело. И как раз на корабле, перевозящем осужденных, который выгрузил всех нас в Сен-Лорен-ду-Марони, я и продумал свой удар — coup de grвce всем христопродавцам — свою хитрость, которая могла бы серьезно подрубить церковную иерархию за все то, что они сделали со мной. Я придумал, пока что в самой элементарной форме, Евангелие от Иакова и Пергамент Петрония. С 1918 года, когда я возвратился на каторгу в Гвиане, и до 1953 года, когда колония была расформирована и опустошена Ликвидационной комиссией по причине ужасных условий, в которых Францию обвиняли по всему миру, я делал тщательные приготовления к своему удару.
Переполненный ужасом и в то же самое время увлеченный, испытывающий сочувствие к сидящему рядом старику, Ренделл продолжал слушать его исповедь.
Как образцовому узнику Лебруну давали больше послаблений, чем ком-либо иному. Делая резные поделки из кокосовых орехов и тому подобные безделушки, изготавливая подарочные манускрипты для продажи в Кайенне, иногда с помощью воровства, иногда с помощью обмана Лебрун подделывал средневековые рукописи (которые затем пересылались в Париж через вошедшего в долю стражника, который получал за это тридцать процентов комиссионных), и те там продавались торговцам, знакомым ему по прошлым криминальным связям. Лебрун копил деньги, чтобы покупать научные работы по религиозным вопросам. Он даже мог покупать материалы, чтобы подделывать банкноты, которые, в свою очередь, продавались по сниженной цене, но обеспечивали ему доходы, чтобы приобретать еще более дорогие книги по истории религии, способные помочь в его собственных исследованиях.
В течение тридцати пяти лет своего второго срока заключения Лебрун сделался экспертом по Иисусу, по практическим знаниям Нового Завета, в арамейском и греческом языках, по вопросам папирусов и пергаментов. В 1949 году, из-за хорошего поведения, его статус сменился с relйguй — пожизненный заключенный — на libйrй — вольнопоселенец, которому уже не нужно было оставаться в тюрьме, но которому нельзя было слишком отдаляться от колонии. Сменив свою полосатую робу на темно-синий грубый костюм libйrй, Лебрун перебрался в лачугу на берегу реки Марони, неподалеку от Сен-Лорена, где продолжал зарабатывать тем, что изготовлял сувениры и поддельные рукописи. В 1953 году, когда каторжная колония во Французской Гвиане была ликвидирована, relйguйs были высланы назад во Францию, чтобы продолжать отсиживать свои сроки в правительственных тюрьмах, а Лебрун, вместе с другими libйrйs на корабле “Атесли” приплыл в Марсель, чтобы наконец-то вступить на французскую землю свободным человеком.
Еще раз устроившись в Париже, Лебрун продолжал подделывать банкноты и паспорта, чтобы иметь средства на жизнь и на дорогие материалы, необходимые для изготовления его столь долго планируемой подделки. Когда, наконец, все было готово, он покинул Францию уже навсегда. Переправив ящик с материалами, необходимыми для своей работы, в Италию, он последовал за ним, нашел себе квартиру в Риме, и вот там уже начал создавать свою чудовищную библейскую подделку.
— Но как вы могли даже мечтать обмануть опытных исследователей и теологов? — хотелось узнать Ренделлу. — Я еще могу понять, что вы достаточно хорошо изучили греческий язык, но мне сообщили, будто арамейский это настоящий заворот мозгов, опять же, это уже мертвый язык…
— Не такой уже и мертвый, — с усмешкой возразил ему Лебрун. — В нынешней его форме на нем все еще разговаривают мусульмане и христиане на границе Курдистана. Что же касается того, как вы сами выразились, будто армейский — это заворот мозгов, то можно сказать и так, но я посвятил четыре десятилетия собственной жизни на его изучение, значительно больше, чем я потратил на тонкости своего родного, французского языка. Я изучал специальные журналы по филологии, этимологии, лингвистике, где публиковались статьи, написанные ведущими специалистами, такими как настоятель Петропулос из монастыря Самопетры и доктор Джеффрис из Оксфорда. Я изучал тексты, как, например, в “Грамматике библейского арамейского языка” немца Розенталя, которую мне удалось найти в Висбадене. Наиболее важные знания я получал и оттачивал по репродукциям — и я копировал эти тексты от руки сотни раз, так что теперь я свободно могу писать на нем — всем этим древним арамейским манускриптам Книг Еноха, Завещания Леви, апокрифам Бытия — по всем тем источникам, которые существуют на сегодняшний день. Сложный язык, это правда, но я справился с ним.
Пораженный всем услышанным, Ренделл хотел знать больше.
— Мсье Лебрун, более всего меня удивляет подлинность папирусов. Как вам удалось подделать папирусы, которые затем смоли пройти через сложные научные испытания?
— Я вовсе и не пытался изготовить их или подделать, — очень просто заявил Лебрун. — Пытаться подделать древнюю бумагу было бы с моей стороны глупостью. Вообще-то говоря, папирусы, опять же — пергаменты, это самые сложные элементы подделки. Возможно, что самые опасные, но и самые легкие. Насколько вам известно, мистер Ренделл, я ведь не только фальшивомонетчик, но еще и вор. Все мои друзья были преступниками и ворами. И вот вместе с ними я собирал необходимые для меня древние материалы в течение двух лет. В результате собственных исследований я знал расположение каждого внесенного в каталог свитка и кодекса первого века нашей эры, равно как и месторасположение таких же, но в каталоги не внесенных. Я знал общественные и частные музеи, где они хранились и выставлялись, опять же, мне были хорошо известны частные коллекционеры-миллионеры. Очень многие свитки в начале или в конце были пустыми, во многих кодексах имелись неиспользованные страницы, и вот их я и похищал.
Смелость этого человека восхитила Ренделла.
— А нельзя ли поконкретней? Я имею в виду, чьи коллекции, где…?
Лебрун покачал головой.
— Мне не хотелось бы открывать вам конкретные места, из которых я брал папирусы и пергамент, но зато я спокойно могу сказать вам о ряде коллекций, которые мы — н — исследовали, и ряд из них посещается с более серьезными намерениями. Мы копались в Ватиканской Библиотеке и в Туринском Музее в Италии, в Национальной Библиотеке Франции, в Австрийской Национальной Библиотеке, в Библиотеке Бодмера неподалеку от Женевы в Швейцарии, во множестве хранилищ Великобритании. Среди последних мы удостоили своим вниманием Коллекцию Битти в Дублине, Библиотеку Райланда Манчестере, не говоря уже о Британском Музее в Лондоне.
— И вы действительно совершали кражи в этих местах?
Лебрун гордо ухмыльнулся.
— Да, это так, в некоторых из них — поскольку не везде хранились папирусы и пергаменты, датируемые конкретно первым веком нашей эры. Более всего нам помог Британский Музей. Музей предоставил нам самый богатый источник папирусов первого века, папирусы из Самарии с приличным количеством пустого места. Да, коллекция папирусов Британского Музея была самая лучшая, опять же, с целыми пачками пустых страниц, она была совершенно никак не организована и не каталогизирована по причине недостатка персонала и фондов на обслуживание, и потому они все практически не охранялись. Еще один источник сокровищ находился в моем родном Париже, в Национальной Библиотеке. Там хранится много тысяч подобного рода манускриптов, непереведенных, неопубликованных, некаталогизированных. Какая жалость, какие огромные богатства — и такой беспорядок. Потому-то я и позволил себе забрать оттуда несколько пустых пергаментных листов первого века, чтобы применить их по лучшему назначению. Вы понимаете меня, месье?
— Конечно понимаю, — ответил Ренделл. — Но, ради бога, каким образом вы их вытащили оттуда.
— Пошел и взял, — без всякого притворства сказал Лебрун. — Все это делалось внаглую, но и с осторожностью. В некоторые музеи я приходил еще до рассвета, другие посещал ближе к закрытию. В любом случае, как только я отключал систему тревоги, дальше уже я все делал сам. В случае музеев, защищенных лучше, я пользовался услугами своих более опытных коллег, которые затем хорошо оплачивал. В паре случаев я вел переговоры. Вы же знаете, во всех этих бедных музеях охране платят нищенское жалование. А ведь у некоторых имеются семьи, множество ртов, которые нужно кормить. Приличная взятка открывает многие двери. Нет, мистер Ренделл, то небольшое количество папируса и пергамента, которое мне требовалось, получить было не так уж и сложно. И представьте себе, все эти листы были самыми настоящими, пергамент — не ранее пятого года и не позднее девяностого года нашей эры. Что же касается чернил, то я воспользовался формулой, применявшейся с 30 до 62 года нашей эры, которые я изготовил из сажи и растительной смолы, прибавив туда некоторые ингредиенты для искусственного старения — те самые чернила, которыми пользовались скрибы первого века.
— Ну а содержание вашего отчета Петрония и вашего евангелия от Иакова, — поинтересовался Ренделл. — Как вы осмелились такое придумать? Как вы могли представить, что эти документы будут приняты самыми учеными теологами и библеистами мира?
Губы Лебруна искривились в насмешке.
— Во-первых, потому что имелась отчаянная нужда в документах такого рода. Существовали такие религиозные деятели, которые, то ли ради денег, то ли ради власти, желали, чтобы подобного рода открытия были сделаны. Религиозные лидеры были готовы к ним. Они желали их. Настроения и время были плодотворными для возобновленного Иисуса. И еще, потому что ни одна из идей или действий, которые я воплотил от имени Петрония или Иакова, не были полностью придуманы мною. Практически все, что я использовал в своих двух документах, хотя бы раз уже предлагалось Отцами церкви, историками или другими авторами ранних евангелий в годы после первого века нашей эры. Все уже имелось там, сформированное и пренебрегаемое, либо вообще игнорируемое, если не считать теоретиков последних дней.
— И что же это было? — настаивал Ренделл. — Можете ли вы дать мне какие-нибудь примеры? Возьмем Пергамент Петрония. Существовал ли на самом деле человек по имени Петроний?
— Пропавшее Евангелие от Петра говорит, что существовал.
— Пропавшее Евангелие от Петра? Никогда о таком не слыхал.
— Оно существует, — сказал Лебрун. — Нашли его в течение 1886 года французские археологи в древней могиле возле города Акхмим в верховьях Нила в Египте. Евангелие от Петра — это пергаментный кодекс, написанный около 130 года нашей эры. От канонических евангелий оно отличается в двадцати девяти случаях. В нем говорится, что Ирод — не евреи, не Пилат, а именно Ирод — был ответственным за казнь Иисуса. Там же говорится, что центуриона, возглавлявшего сотню солдат, которые должны были арестовать Иисуса, звали Петронием.
— Вот это да! — воскликнул Ренделл. — Вы хотите сказать, что Евангелие от Петра говорит о реальных событиях.
— Дело не только в реальности, но Юстин Мученик — обращенный в христианство в 130 году нашей эры — говорит нам, что в его дни, когда эту книгу читали, евангелие от Петра ценилось более, чем нынешнее четвероевангелие. Но, когда в четвертом веке был составлен Новый Завет, евангелие от Петра туда не допустили, оно было отложено в сторону, и его посчитали апокрифическим, то есть, писанием с сомнительным содержанием и авторитетом.
— Хорошо, — сказал Ренделл. — В вашем Пергаменте Петрония вы представили Иисуса, которого судят как подрывную личность и мятежника, считающего себя выше тогдашнего Цезаря. Что заставило вас предполагать, будто подобное проглотят?
— Потому что многие библеисты в мире считают это правдой, — ответил на это Лебрун. — Могу процитировать вам хотя бы из одной дерзкой, иконоборческой работы “Восстановленное назарейское евангелие” Грейвза и Подро: “Нет сомнений, что Иисус был помазанным и коронованным царем Израиля; но редакторы Евангелий сделали все возможное, чтобы скрыть это по политическим причинам”.
— Ну а ваша подделка Евангелия от Иакова, — сказал Ренделл. — Различные высказывания, которые вы приписываете Иисусу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103