Но со своей обычной любезностью коннетабль ответил:
— Черт побери, сударь, в том, что следует сделать для блага государства, вы можете положиться на меня… Я уже давно понял, как и когда следует давать сражение или избегать его, так что будьте совершенно спокойны на этот счет.
Коннетабль выступил ночью. Он рассчитывал быть на мельнице Гоши в четыре часа утра, но дошел до нее только к десяти, поскольку обоз и артиллерия сильно задержали его в пути.
Впрочем, шпионы герцога Савойского работали плохо, и французская армия, внезапно появившаяся на высотах Гоши, застигла его врасплох.
Коннетабль даже успел разгромить две роты, то есть около шестисот человек, занимавших передовые посты.
Дойдя до этого места, французская армия оказалась в виду испанской, но их разделяли Сомма и болота Л'Абьеты, и встретиться они могли только на дороге, проходившей по краю испанского лагеря — по ней могли двигаться в ряд самое большее четыре человека.
Поскольку мы уже так много рассказали об осаде, опишем в двух словах позицию коннетабля, чтобы читатель мог ясно представить себе, какие ошибки он совершил в этот роковой день.
Испанская, фламандская и английская армия занимала правый берег Соммы. Четырнадцать пехотных подразделений Хулиана Ромерона и Карондолета и две роты, захваченные врасплох коннетаблем, занимали соответственно: четырнадцать подразделений — предместье Иль, а две роты — мельницу Гоши, расположенную, как и предместье, на левом берегу Соммы.
Значит, дойдя до мельницы Гоши и уничтожив две вражеские роты, следовало произвести весьма простой маневр, а именно: блокировать в предместье четырнадцать подразделений двух испанских командиров, разместить батарею из шести пушек напротив дороги — единственного возможного прохода для вражеских войск, отправить в Сен-Кантен через болото необходимое подкрепление, после чего, оказав помощь городу, отступить, пожертвовав двумя из шести пушек и сотней людей, которые должны были по-прежнему простреливать дорогу, прикрывая отступление.
Коннетабль разбил две роты, блокировал четырнадцать подразделений в предместье Иль и, не обращая никакого внимания на дорогу, приказал спустить на воду четырнадцать лодок, привезенных с собой, поскольку осажденные предупредили его, что у них имеется всего три или четыре маленьких суденышка.
Но тут обнаружилось, что телеги с лодками находятся не в начале колонны, как надо было, а в самом ее хвосте.
Два часа потеряли, пока их подвезли, один час, пока их дотащили до берега Соммы, а потом солдаты так поспешно кинулись занимать в них места, что перегруженные лодки застряли в иле Л'Абьетского пруда.
А тут еще один лучник, взятый утром французами в плен у мельницы Гоши, показал коннетаблю палатку герцога Савойского.
Коннетабль тут же установил батарею, чтобы сбить эту палатку.
Через десять минут батарея дала первый залп, и по суматохе вокруг палатки стало видно, что ядра почти накрыли цель. Тем временем лодки, спущенные, наконец, на воду, начали подниматься вверх по Сомме, дымя смолистыми факелами, что было знаком, условленным между коннетаблем и Колиньи.
При первом же крике, возвещавшем появление коннетабля, Колиньи поспешил на Туривальскую куртину, откуда он мог обозреть всю местность вплоть до мельницы Гоши. Он издали увидел лодки с людьми и тут же приказал сделать вылазку через потерну Святой Екатерины, чтобы поддержать высадившихся, и одновременно спустить и приставить к стенам лестницы, чтобы солдаты, сколь бы многочисленны они ни были, могли беспрепятственно войти в город.
Он только отдал эти распоряжения и следил глазами за дымом с лодок, все приближавшихся к городу, как к нему подошел Прокоп и, ссылаясь на заключенный между наемниками и адмиралом договор, попросил отпустить их на день, ибо у них есть намерение заняться кое-чем для самих себя.
Таков был договор. Следовательно, адмирал не имел не только причин, но и права противиться их желанию. И Прокопу с товарищами на этот день была предоставлена полная свобода.
Они последовали за теми, кто был назначен в подразделение, делавшее вылазку, и оказались вне города.
Во главе их ехал бастард Вальдек в полном доспехе и с опущенным забралом.
Лошадь Ивонне, две лошади Мальдана и четвертая, предоставленная бастардом Вальдеком, составляли кавалерию.
Эта кавалерия состояла из Ивонне, Мальдана, Прокопа и Лактанса.
Пильтрус, Фракассо и Шарфенштайны составляли пехоту.
Впрочем, если дорога окажется длинной, то Пильтрус и Фракассо должны были сесть на лошадей Ивонне и Лактанса позади их владельцев. О Шарфенштайнах заботиться не приходилось — они никогда не уставали и легко успевали за скачущей галопом лошадью.
И только бедный Мальмор, как мы видим, в экспедиции не участвовал, поскольку он еще не мог ни ходить пешком, ни ездить верхом, и его оставили стеречь палатку.
Наемники отправились к мосту, где должны были причалить лодки.
Они, действительно, вскоре причалили, но при высадке начался тот же беспорядок, что и при погрузке: солдаты, не слушая слов и указаний тех, кого адмирал выслал им навстречу, чтобы помочь при высадке и направить их на дорогу, проложенную среди болота, прыгали на землю, увязая в иле по пояс; потом, растерявшись и подняв шум, заглушавший все приказы, кинулись кто налево, кто направо, и одни завязли в грязи и торфе, а другие попали прямо во вражеский лагерь.
Только Дандело и с ним около четырехсот человек прошли по фашинам и благополучно добрались до твердой земли.
Колиньи с высоты крепостной стены в отчаянии наблюдал, как гибнет долгожданное подкрепление, напрасно взывая к обезумевшим людям, которые во множестве барахтались в топях, куда их завело собственное упрямство и где они мало-помалу исчезали, а им нельзя было оказать никакой помощи.
Дандело все же удалось присоединить к своим людям несколько заблудившихся и тонувших в болоте, и он привел к потерне пятьсот солдат и пятнадцать или шестнадцать командиров, к ним следует также причислить несколько дворян, явившихся сюда, как говорит Колиньи, «для своего собственного удовольствия».
Этими дворянами были виконт дю Мон-Нотр-Дам, сьёр де ла Кюре, сьёр Мата и сьёр де Сен-Реми; их сопровождал начальник артиллерии и трое канониров.
Колиньи признается, что вид этих трех канониров доставил ему наибольшее удовольствие, если не считать радости, испытанной им при виде брата, представшего перед ним насквозь промокшим в водах Соммы; в городе не было других артиллеристов, кроме артиллеристов-горожан, а они, если не мужеством, то опытом и ловкостью далеко не отвечали потребностям осажденного города, особенно осажденного так плотно.
Бастард Вальдек спокойно подождал вместе с наемниками, пока солдаты высадились, заблудились или увязли в болоте, потом взял лодку, в сопровождении восьми своих спутников спустился вниз по течению реки и высадился у ольхового лесочка, серебристым занавесом окаймлявшего с одной стороны Л'Абьетский пруд.
Там он раздал всем испанские перевязи и попросил солдат спрятаться, сидеть тихо и быть готовыми исполнить любой приказ.
Расчеты его были очень просты.
Накануне ему стал известен план коннетабля явиться со своей армией, чтобы оказать помощь Сен-Кантену. Зная герцога Савойского, он рассудил, что при виде французской армии Эммануил Филиберт не останется в лагере, а выйдет из него и завяжет бой на левом берегу Соммы. Поэтому он и устроил засаду в Л'Абьетских болотах, где, по его мнению, должна была развернуться битва, и раздал наемникам красные с желтым перевязи (в то время мундиров еще не было), чтобы те выглядели как испанские гонцы и могли, не вызвав подозрений, приблизиться к герцогу и окружить его.
Понятно, что бастард Вальдек хотел сделать с Эммануилом Филибертом, когда тот будет окружен.
Сейчас мы увидим, ошибся ли он в своих расчетах.
Эммануил Филиберт только что встал из-за стола, когда ему доложили, что на другом берегу Соммы показалась французская армия; палатка его была расположена на возвышенности, поэтому стоило ему выйти и повернуться в сторону Ла-Фера, как он увидел всю французскую армию, сражавшуюся на холмах Л'Абьеты, а потом, поглядев ниже, под собой, но вне досягаемости выстрела из аркебузы, — Дандело и его людей, грузившихся в лодки; одновременно с этим над его головой раздался характерный свист, который военный ни с чем не спутает, за ним последовали два-три других, и у его ног ушло в землю ядро, обдав его песком и камнями.
Эммануил Филиберт сделал шаг вперед, чтобы охватить взглядом всю видимую часть течения Соммы, но в ту минуту, когда, так сказать, он сделал шаг навстречу огню, мощная рука схватила его за плечо и оттащила назад.
Это была рука Шанка-Ферро.
В эту же минуту ядро попало в палатку и продырявило ее насквозь. Оставаться на этом месте, ставшем, по-видимому, мишенью артиллерии коннетабля, значило обрекать себя на верную смерть. Эммануил Филиберт, отдав приказ, чтобы ему принесли оружие и оседлали лошадь, дошел до небольшой часовни, поднялся на площадку колокольни и оттуда увидел, что колонна французов не продвинулась далее деревни Сен-Лазар, которую охраняет лишь небольшой отряд кавалерии.
Сделав эти наблюдения, он спустился, быстро надел оружие прямо на паперти часовни, призвал к себе графов Горна и Эгмонта, послал гонца к герцогу Эрику Брауншвейгскому и графу Мансфельду с приказом произвести разведку французских позиций, а в особенности выяснить, не угрожает ли дороге в Рувруа какая-нибудь открытая или спрятанная батарея, и назначил им свидание в штабе фельдмаршала Биненкура.
Через четверть часа он сам был уже на месте встречи. Он объехал по дуге половину города, продвигаясь через Флоримон и по дороге, которая теперь называется Адским переулком и которая доходила до линии обложения, начинавшейся у церкви святого Петра-на-Протоке и заканчивавшейся в предместье Сен-Жан.
Гонцы от герцога Брауншвейгского и графа Мансфельда уже прибыли: дорога в Ровруа была совершенно свободна, а начало колонны французов не доходило до Невиля.
Эммануил Филиберт во главе двух тысяч всадников первым пересек дорогу в Ровруа, провел свой отряд и изготовил его к бою, с тем чтобы кавалеристы могли прикрыть проход пехоты.
По мере подхода своих войск он отправлял их к Менилю через Арли, убирая таким образом из поля зрения французов.
Прошло уже пятнадцать тысяч человек, а коннетабль продолжал развлекаться стрельбой по пустой палатке Эммануила Филиберта.
И тут герцог Неверский, посланный коннетаблем с несколькими ротами тяжелой кавалерии и ротами Кюртона и д'Обинье очистить Нёвильскую равнину, поднявшись на какой-то холм, увидел все позиции, занятые испанской армией.
Огромная вражеская колонна под прикрытием двух тысяч кавалеристов герцога Савойского двигалась с другой стороны Арли, темным и плотным полукругом охватывая позади Мениль-Сен-Лорана армию коннетабля.
Хотя людей у герцога Неверского было совсем мало, ему на мгновение пришла в голову мысль послать к коннетаблю гонца и сообщить, что он готов пожертвовать собой и своими людьми, дабы дать французской армии время отступить; но коннетабль запретил ему под страхом смерти ввязываться в бой, и это значило бы нарушить приказ коннетабля, а он знал, насколько тот непреклонен в вопросах дисциплины. Он не решился взять на себя такую ответственность, отступил к корпусу легкой кавалерии принца Конде, сражавшемуся у мельницы Грат-Пане на дороге в Мениль, и, пустив лошадь в галоп, сам лично поскакал предупредить коннетабля о случившемся.
Коннетабль тут же призвал к себе г-на де Сент-Андре, графа де Ларошфуко, герцога Энгиенского и других командиров своего войска и изложил им следующее: сумев оказать Сен-Кантену помощь, которой требовал его племянник, он считает за благо достойнейшим образом, но насколько возможно быстро, отступить. Он предложил командирам занять места, построить людей и отойти с ними, избегая всех столкновений, кроме вынужденных.
Но, советуя другим быть осторожными по соображениям стратегии, сам коннетабль и не подумал спрятать сотню аркебузиров на ветряных мельницах, расположенных рядом с Юрвилье, Эсиньи-ле-Граном и тем местом, что ныне называется Мануфактурой, чтобы нарушить вражеский фронт и отвлечь неприятеля огнем.
Отступление возглавила французская пехота: быстрым шагом, но в полном порядке она двинулась к лесу Жюсси, поскольку он мог дать ей укрытие от атак кавалерии.
Но было уже слишком поздно: оставалось еще на три четверти часа пути, когда в пятистах шагах от французской армии показались кавалерийские и пехотные части испанской армии, окружившие французов со всех сторон.
Итак, столкновения избежать не удалось.
Коннетабль остановил колонну, выставил пушки в боевое положение и стал ждать. Огромное численное превосходство вражеской кавалерии не оставляло ему ни малейшей надежды добраться до леса.
Тогда Эммануил Филиберт разделил свою армию на три большие части, поручил графу Эгмонту командование правым крылом, а герцогам Эрнсту и Эрику Брауншвейгским — левым, объяснил им свой план, пожал им руки и, взяв с них слово ничего не предпринимать без его приказа, принял на себя командование центром.
Между французской и испанской армиями находилась огромная масса маркитантов, лакеев без хозяев, слуг при рыцарях, как тогда говорили, — одним словом, весь тот жалкий сброд, в те времена во множестве облеплявший любую армию, как паразиты. Эммануил Филиберт приказал дать несколько пушечных выстрелов по всей этой нечисти.
Результат получился именно тот, какого он ожидал: толпы мужчин и женщин с громкими криками бросились бежать, сокрушая ряды армии коннетабля.
Их попробовали отбросить, но страх бывает иногда сильнее мужества. Поднявшись в стременах, Эммануил Филиберт увидел, какой беспорядок
внесло в ряды французской армии это вторжение.
И, повернувшись к Шанка-Ферро, он сказал:
— Пусть граф Эгмонт атакует арьергард со своей фламандской конницей… Пора!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127