В этих целях он приказал вызвать Ивонне и Мальдана: Ивонне был проводником несчастного Телиньи, а Мальдан — его собственным.
Коннетабль должен был находиться или в Аме, или в Ла-Фере, поэтому одного гонца направляли в Ам, а другого — в Ла-Фер; они должны были передать известия коннетаблю и сообщить ему, каким путем можно оказать помощь Сен-Кантену.
План состоял всего-навсего в том, чтобы, воспользовавшись отсутствием английской армии, направить колонну войск по дороге из Сави, доходившей до предместья Понтуаль; Колиньи же, увидев ее, должен был тут же осуществить ложную вылазку с другой стороны города и отвлечь врага этим маневром, позволив тем самым колонне французов целой и невредимой вступить в город.
Гонцы отправились в тот же вечер, увозя с собой еще два важных поручения — одно от бедного Мальмора, другое — от заплаканной Гуцулы.
Мальмор, получивший колотую рану в бок, которая, по счастью, попала на рубец от старой раны — что, впрочем, случалось с ним часто, настолько он был изрешечен, — просил Мальдана привезти ему некие травы, необходимые для изготовления знаменитого бальзама Феррагуса, потребляемого им в немыслимых количествах.
Гудула, получившая сердечную рану куда более жестокую и смертельную, чем Мальмор, просила Ивонне неусыпно беречь свою жизнь, с которой была связана ее собственная. Она обещала в ожидании своего возлюбленного Ивонне проводить все ночи у окна, выходящего на крепостную стену Старого рынка.
Гонцы выехали через Понтуальские ворота, проехали около полульё по дороге в Ам, и тут Ивонне поскакал полем до дороги в Ла-Фер, а Мальдан продолжал прежний путь.
Ивонне пересек Сомму между Гоши и Грюоем и в Серизи выехал на дорогу в Ла-Фер.
Мы будем следовать в основном за Ивонне, а не за Мальданом, потому что коннетабль находился в Ла-Фере.
В три часа пополуночи Ивонне уже стучался в городские ворота, а они упрямо не хотели открываться; потом привратник, узнав, что ночной гонец явился из Сен-Кантена, приоткрыл ворота и впустил его.
Коннетабль приказал немедленно принять любого гонца от племянника и провести его к нему, когда бы он ни прибыл.
Итак, в половине четвертого утра коннетабля разбудили.
Старый солдат спал в постели (эту роскошь он редко позволял себе в походах), но в изголовье кровати лежал его меч коннетабля, а рядом с ней, на стуле — панцирь и шлем; это означало, что при малейшей тревоге он готов нападать или защищаться.
Впрочем, те, кто служил под его командованием, привыкли, что их вызывают в любой час ночи, чтобы посоветоваться с ними или отдать им приказ.
Ивонне провели в комнату этого неутомимого старика; тот, зная, что прибыл гонец, ждал его, приподнявшись на локте в постели.
Заслышав шаги Ивонне, он, со своей обычной грубостью, приказал:
— Ну, подойди поближе, мошенник.
Для обид было не время: Ивонне подошел.
— Ближе, ближе, — сказал коннетабль, — чтобы я видел твои глаза, негодяй! Я люблю видеть тех, с кем говорю.
Ивонне подошел к самой кровати.
— Я здесь, монсеньер, — сказал он.
— А-а, ты тут?! Хорошо.
Он взял лампу и стал рассматривать молодого человека; впечатление от осмотра, судя по выражению лица коннетабля, было неблагоприятным.
— Где-то я уже видел этого щеголя, — сказал он, говоря сам с собой. Потом, обращаясь к Ивонне, он воскликнул:
— Мне что, еще вспоминать надо, где я тебя видел, мошенник?! Немедленно говори! Ты-то должен помнить!
— А почему я об этом должен помнить лучше вас, монсеньер? — спросил Ивонне, не удержавшись от искушения в свою очередь задать вопрос коннетаблю.
— Потому, — ответил старый вояка, — что ты мог случайно один раз видеть коннетабля Франции, а я кучу таких плутов, как ты, вижу каждый день!
— Это правда, монсеньер, — ответил Ивонне. — Ну, так вы видели меня у короля.
— Как у короля? — воскликнул коннетабль. — Ты что, у короля бываешь?
— Во всяком случае, в тот день, когда я имел честь вас там видеть, господин коннетабль, я там был, — ответил Ивонне с самой изысканной вежливостью.
— Гм, припоминаю, в самом деле: ты был с молодым офицером, приехавшим к королю с поручением от моего племянника…
— С господином де Телиньи.
— Да, верно, — сказал коннетабль. — Ну как там, все хорошо?
— Наоборот, монсеньер, все плохо!
— Как плохо! Ты думай что говоришь, мошенник!
— Я говорю чистую правду, монсеньер! Позавчера, во время вылазки в предместье Иль, мы потеряли шестьдесят человек убитыми и ранеными. Вчера при попытке захватить испанский пост перед воротами Ремикур мы потеряли пятнадцать кавалеристов из роты дофина и их лейтенанта господина де Телиньи…
— Телиньи?! — прервал его коннетабль, который считал себя неуязвимым, выйдя невредимым из стольких битв и стычек. — Телиньи дал себя убить?! Ну и глупец!.. Дальше?
— А дальше, господин коннетабль, вот письмо господина адмирала: он просит скорейшего подкрепления.
— С этого нужно было начинать, болван! — воскликнул коннетабль, вырывая письмо из рук Ивонне.
И он стал его читать, прерываясь, по своему обыкновению, чтобы отдать приказы:
— «Я буду удерживать предместье Иль так долго, как только смогу…»
И хорошо сделаете, черт возьми!.. Пусть мне позовут господина Дандело!
«… поскольку с высоты предместья одна батарея артиллерии может смести крепостную стену Ремикур по всей длине, от Водяной башни до Красной…»
Позвать сюда маршала де Сент-Андре!
«… но, чтобы удержать предместье Иль и другие опорные пункты, которым угрожает противник, мне нужно подкрепление, по меньшей мере, в две тысячи человек, тогда как в действительности я располагаю пятьюстами — шестьюстами…»
Черт возьми! Я ему пошлю четыре тысячи!.. Пусть придет господин герцог Энгиенский!.. По какому праву эти господа спят, если я уже проснулся?.. Немедленно сюда герцога Энгиенского!.. Посмотрим, что там еще твердит одно и то же мой племянник?
«Уменя только шестнадцать стволов артиллерии и всего сорок канониров, аркебуз — пятьдесят или шестьдесят; наконец, боеприпасов — на две недели, а продовольствия — на три недели…»
— Как, это все правда, что он пишет? — воскликнул коннетабль.
— Совершенная правда, монсеньер! — учтиво ответил Ивонне.
— И в самом деле, посмотрел бы я, как ничтожество, вроде тебя, опровергает слова моего племянника!.. Гм!
И коннетабль свирепо посмотрел на Ивонне. Ивонне поклонился и сделал три шага назад.
— Ты что пятишься? — спросил коннетабль.
— Я думал, что монсеньеру больше не о чем меня спрашивать.
— Ты ошибаешься… Подойди! Ивонне занял прежнее место.
— А как ведут себя горожане? — спросил коннетабль.
— Превосходно, монсеньер!
— Мошенники!.. Посмотрел бы я на них, если бы они посмели вести себя иначе!
— Даже монахи взялись за алебарды!
— Бездельники!.. Так ты говоришь, они сражаются?
— Как львы, монсеньер! Что же до женщин…
— Они стонут, плачут и дрожат?.. Эти негодницы больше ни на что не способны!
— Напротив, монсеньер, они ободряют защитников, перевязывают раненых, хоронят мертвых.
— Мошенницы!..
В эту минуту дверь открылась и на пороге появился мужчина в полных доспехах, только на голове у него была бархатная шапка.
— А, господин Дандело, пойдите сюда! — сказал коннетабль. — Ваш брат так вопит в своем Сен-Кантене, как будто его режут.
— Монсеньер, — смеясь, ответил г-н Дандело, — если мой брат, а ваш племянник, вопит, то, я думаю, вы понимаете, зная его, что вопит он не от страха.
— Гм, черт возьми, я знаю, что это не от добра… и это-то меня и злит… Поэтому я позвал вас и маршала де Сент-Андре…
— Я здесь, — отозвался, появившись у входа в комнату, маршал.
— Хорошо, хорошо… маршал… А где господин д'Энгиен?
— Прошу прощения, монсеньер, — сказал, входя, герцог, — я здесь.
— Потроха свинячьи, господа! — яростно прорычал свое самое грязное ругательство коннетабль, видя, что все явились на его зов и ему не на ком выместить дурное настроение, составлявшее основу его характера. — Потроха свинячьи, господа! Мы же не в Капуе, чтобы, как вы, сладко спать!
— Меня это не касается, монсеньер, — сказал маршал, — я уже давно встал.
— А я и не ложился, — сказал герцог Энгиенский.
— Я говорю о господине Дандело.
— Обо мне? — воскликнул Дандело. — Монсеньер должен извинить меня: я проверял посты и оказался здесь раньше этих господ потому, что, когда меня разыскали, я был на коне и прискакал сюда верхом.
— Тогда, значит, я говорю о себе, — сказал Монморанси. — Похоже, я стар и никуда не годен, ведь я один лежал… Гром и молния!
— Коннетабль, — со смехом прервал его Дандело, — да какой черт это говорит?
— Никто, надеюсь, потому что тому, кто это скажет, я разобью морду, как тому предсказателю, кто тогда на дороге напророчил мне несчастье. Но дело не в этом; дело в том, что нужно оказать помощь бедняге Колиньи, ведь ему приходится сражаться с пятидесятитысячной армией. Пятьдесят тысяч, что вы на это скажете? Мне кажется, что у моего племянника со страху в глазах двоится.
Трое офицеров улыбнулись одновременно с одинаковым выражением лица.
— Если мой брат говорит, что пятьдесят тысяч, — сказал Дандело, — то это действительно пятьдесят тысяч, монсеньер.
— И скорее даже шестьдесят, чем пятьдесят, — сказал маршал де Сент-Андре.
— А вы что об этом думаете, господин д'Энгиен?
— Точно то же, что эти господа, господин коннетабль.
— Значит, вы все, как всегда, несогласны со мной?
— Вовсе нет, господин коннетабль, — ответил Дандело, — но мы думаем, что адмирал говорит правду.
— Вы готовы рискнуть чем-нибудь, чтобы помочь адмиралу?
— Я готов рискнуть жизнью, — заявил Дандело.
— И мы тоже, — в один голос ответили маршал де Сент-Андре и герцог Энгиенский.
— Ну, тогда все хорошо, — сказал коннетабль.
И, повернувшись в сторону прихожей, откуда доносился громкий шум, он крикнул:
— Черт побери, что за шум?
— Монсеньер, — ответил один из караульных офицеров, — тут человек, арестованный у Амских ворот.
— Бросьте его в тюрьму!
— Кажется, что это солдат, переодетый крестьянином.
— Так повесьте его!
— Но он ссылается на господина адмирала и говорит, что он от него.
— А письмо или охранная грамота при нем есть?
— Нет, и потому мы решили, что он шпион.
— Колесовать его!
— Минутку! — раздался голос в прихожей. — Людей нельзя просто так колесовать, будь вы сам господин коннетабль.
Затем стало слышно, как кто-то борется, и в комнату из прихожей влетел какой-то человек.
— Эй! — воскликнул Ивонне. — Не вздумайте с ним что-нибудь сделать, монсеньер: это Мальдан!
— Кто такой Мальдан? — спросил коннетабль.
— Это второй гонец, которого вам послал господин адмирал; он выехал одновременно со мной из Сен-Кантена, но прибыл, естественно, на два часа позже меня, поскольку следовал через Ам.
Это и в самом деле был Мальдан; не найдя коннетабля в Аме, он взял там лошадь и прискакал во весь опор в Ла-Фер из опасения, что Ивонне тоже может задержаться в пути.
Каким же образом Мальдан, отправившийся в путь в военном одеянии и с письмом адмирала, прибыл в крестьянской одежде и без письма? Отгадку наши читатели, проявив присущую им проницательность, найдут в одной из следующих глав.
XII. ПРИСТУП
Пусть наши читатели не удивляются, что с точностью, присущей скорее историку, чем романисту, мы следим за всеми подробностями атак и обороны в ходе героической осады Сен-Кантена, героической с обеих сторон — и осажденных и осаждающих.
Впрочем, по нашему мнению, величие нации проявляется как в поражениях, так и в победах: слава побед возвеличивается славой невзгод.
И в самом деле, какой народ не пал бы после Креси, после Пуатье, после Азенкура, после Павии, после Сен-Кантена или после Ватерлоо? Но Господь простер над Францией свою руку, и после каждого падения Франция, напротив, восставала еще более великой, чем прежде.
Иисус семь раз падал под тяжестью креста и спас мир!
Да будет позволено нам так выразиться, в этом отношении Франция среди наций может быть уподоблена Христу!
Сен-Кантен был одной из остановок на крестном пути Франции.
Ее крестом была монархия.
К счастью, позади монархии стоял народ.
И в этот раз, как мы увидим, когда монархия упала, народ остался на ногах.
В ночь после отъезда Ивонне и Мальдана адмиралу доложили, что часовым в предместье Иль слышится шум подкопа.
Колиньи поднялся и помчался туда.
Адмирал был опытным полководцем. Он спешился, лег на землю, приложил к ней ухо и прислушался.
А затем, поднявшись, сказал:
— Это не подкоп, это катят пушки… Противник подтаскивает их, чтобы составить из них батарею.
Офицеры переглянулись.
Потом Жарнак подошел к адмиралу и сказал:
— Сударь, вы знаете наше общее мнение: это место удержать нельзя. Адмирал улыбнулся.
— Мое мнение совпадает с вашим, господа, — сказал он, — но вы же видите, что мы удерживаем его уже пять дней… Если бы я отступил, как вы настаивали, предместье Иль было бы уже в руках испанцев и они уже окончили бы работы, необходимые для того, чтобы атаковать город с этой стороны. Не будем забывать, господа, что каждый день, который мы выигрываем, нам необходим, как загнанной лани глоток воздуха.
— Каково же ваше мнение, монсеньер?
— Мое мнение таково: с этой стороны мы сделали все, что было в человеческих силах, и должны теперь приложить наши усилия, нашу преданность и нашу бдительность в другом месте.
Офицеры поклонились в знак согласия.
— На рассвете, — продолжал Колиньи, — испанские орудия будут собраны в батарею и начнется огонь; значит, на рассвете все, что у нас тут есть, — артиллерия, боеприпасы, ядра, войлочные пыжи, тачки, носилки, копья, землеройные орудия, — все должно быть перевезено в город.
Часть людей займется этим, другая часть забьет дома хворостом и фашинами, которые я велел приготовить, и подожжет их… Я сам прослежу за отступлением и, когда наши солдаты пройдут, прикажу разрушить мосты.
И, поскольку вокруг себя он видел бедных горожан, кому принадлежали эти дома, опечаленно слушавших его приказы, он добавил:
— Друзья мои, если мы и пощадим ваши дома, их разрушат испанцы и возьмут из них дерево и камень, чтобы построить заслоны и вырыть траншеи;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127