Он больше не был им нужен… Но он-то нуждался в них. Он бился и вырывался, чтобы выбраться из озера. Он бился…
– Ну, ну, – сказал кто-то ласково. – Держись, старина.
Кто-то крепко взял его за руку и стал тащить на берег. Его звали обратно, в мир живых, помогали ему выбраться из воды. Он еще держал Майлза за рубашку, крепко держал, и им пришлось разжимать Алексу пальцы, чтобы унести его брата. Им были довольны. С ним разговаривали ласково, дружелюбно.
Шатаясь и опираясь на чьи-то плечи, он выбрался на берег. До него снова стали доноситься ржание лошадей, шум воды. Его положили на теплую траву и стали отхаживать другого.
– Кардью, оказывается, не умеет плавать. Кто-нибудь мог нас об этом предупредить до того, как мы зашли в реку! Если бы не этот парень из стрелкового полка, он бы погиб. А Перкинс, наверное, утонул. Вот чертова страна! Никаких карт, реки разливаются в три раза! Если бы меня кто-нибудь спрашивал, я бы отдал ее бурам без разговоров…
Рядом с Алексом раздался шорох, и чья-то рука опустилась ему на плечо:
– Как ты, старина?
– Все в порядке… Все хорошо… – пробормотал он, и призраки служанки и маленького мальчика, которого он когда-то пытался спасти, оставили его навсегда.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Там, где любой другой противник немедленно бы бросился с гор и вступил в бой с наступающими британцами, буры предпочли не вылезать из укрытия. Не то, чтобы они были трусами и боялись потерь. Они были достаточно отважны, но предпочитали не рисковать понапрасну своей жизнью, сохраняя свои силы для следующих боев.
В данной ситуации бурское командование сочло возможным подпустить англичан поближе и стрелять в них из безопасного укрытия, не подвергая риску жизни своих солдат. Многие из буров готовы были умереть за свою страну, но только в том случае, если не было иного выхода.
Голландцы искренне восхищались смелостью и мужеством англичан, которые, рискуя собой, бросались вперед навстречу смерти. Но в то же время они поражались их безрассудству, считая это глупостью.
Буры имели численное превосходство, и если бы они вступили в открытый бой, то и тут преимущество было бы на их стороне. Но они не хотели спешить. Они, притаившись на высоте, спокойно покуривали свои трубки, ожидая приближения противника.
Они прекрасно понимали, что каждый день, каждый час такого ожидания только изматывает и без того изможденный гарнизон Ледисмита. Вначале они предприняли две попытки взять город штурмом. Эти попытки не увенчались успехом: город отчаянно сопротивлялся.
Голландцы удивились такому мужеству. Они рассчитывали на относительно легкий успех. Буры полагали, что город готов сдаться добровольно. Но когда и вторая попытка взять город штурмом провалилась, буры решили прибегнуть к иной тактике.
Не пытаясь ворваться в осажденный город, они с тех пор стали ежедневно подвергать его разрушительному обстрелу. Буры выжидали, понимая, что силы осажденных истощаются и время на их стороне.
Они с любопытством взирали с высоты на медленно разворачивающих свои фланги англичан. Многие из голландских офицеров считали, что своей медлительностью и нерасторопностью англичане сами же губят своих соотечественников в Ледисмите.
В то же время британское командование провело предварительную рекогносцировку местности, на что ушло два дня. Изучив доставленные ему сведения, генерал Уоррен пришел к выводу, что буры заблокировали основную дорогу к Ледисмиту.
Значит, надо было ехать в обход, то есть, заняв плоскогорье, пересечь равнину у подножия горного хребта Спайонкоп. Но повозкам там было не проехать, поэтому их решили перевезти через Тугелу, в то время как солдаты с четырехдневным запасом провизии в вещмешках должны были идти через плоскогорье. Но как? Никто не знал.
В течение нескольких следующих дней было сделано несколько удачных вылазок и незначительных боевых операций. Кавалерия даже чуть было не взяла под контроль основную дорогу на Ледисмит.
Но Баллер, недолюбливавший кавалерийского генерала, приказал кавалерии вернуться на исходные позиции и заняться охраной скота. Шанс был упущен.
Это было накануне двадцать третьего января. Они сидели на берегу реки и ожидали чего-то, как будто дело происходило не во время войны, а во время какого-то пикника.
Им всем нужна была победа. Они желали этой победы ради тех, кто остался дома и следил с тревогой и замиранием сердца за тем, что происходит в далекой Африке. Им было стыдно проиграть в этой войне с фермерами.
Положение усугублялось тем, что силы, брошенные на освобождение двух других осажденных городов, Кимберли и Мейфикинга, были наголову разбиты и потери перевалили за тысячи.
Британскую общественность нужно было подбодрить, восстановить веру Британии в ее сыновей и мужей, исполнявших свой воинский долг. Никогда еще армия и народ так не жаждали блестящей победы.
Тем временем генерал Баллер и генерал Уоррен, которые друг друга терпеть не могли, сошлись на военный совет, состоявшийся двадцать третьего января, и приняли решение, которого ни один из них не хотел и не предполагал принять, и все потому, что они потеряли способность рассуждать здраво из-за взаимной неприязни.
Баллер стал обвинять Уоррена в непозволительном бездействии, а подчиненный ему Уоррен для того, чтобы оправдаться в его глазах, тут же предложил вышестоящему генералу наспех сработанный и плохо продуманный план, суть которого состояла в том, чтобы отправить на перевал одних солдат, без лошадей.
Баллер запальчиво указал Уоррену на то, что с огромной высоты Спайонкопа буры могли с легкостью наблюдать за передвижением английских войск по предложенному Уорреном маршруту, и поинтересовался, собирается ли Уоррен прежде занять Спайонкоп. Уоррен сказал, как отрезал, что, разумеется, это входит в его планы. И роковое решение было принято. Баллер уехал, приказав атаковать Спайонкоп этой ночью или отступать через реку. Итак, войска получили приказ штурмовать совершенно незнакомую гору, обладание которой вряд ли давало армии большое преимущество, – объект, которого не было в плане операции до этого утра. Тем не менее офицеры полка, считая, что лучше атаковать хоть что-то, чем сидеть в бездействии, спокойно приняли этот приказ, несмотря на то, что у них не было ни карт, ни планов, равно как и проводника из местных, который мог бы показать им проход в этих скалах. Роты, намеченные к участию в штурме, получили приказ готовиться к бою, и дух солдат начал подниматься.
«Ледисмит! Мы идем на помощь!» – дружно кричали они.
Прислонясь к дереву, Алекс вглядывался в кромешную тьму. Нет ничего более черного, чем африканская ночь, когда луна и звезды скрыты за облаками. Единственное, что указывало на то, что рядом есть люди, около двух тысяч людей, – это шуршание травы и потрескивание случайно сломанной ветки, когда кто-нибудь из них, не в силах сдержать волнение, делал неосторожное движение.
Алекс сделал несколько шагов в звенящую темноту. Если бы не эти звуки, подсказывавшие, что в лагере находятся вооруженные люди, то можно было бы подумать, что кругом никого нет. Но здесь раздавалось то бряцанье оружия о каменистую землю, то скрип сапог, то сдержанное покашливание.
Здесь также стоял густой запах кожи, людского пота, солдатского сукна и дым от сигарет. Если принюхаться, то можно также было поймать запах дорогого мыла и масла Макассар для волос. Офицеры приводили себя в порядок перед боем.
Алекс удивлялся: зачем эти люди одеваются и причесываются перед битвой, как перед балом? Но он сам побрился час назад в лощине у подножия Спайонкопа так тщательно, как будто собирался на парад. «Как это смешно», – подумал он, и почему-то ему вспомнился Нейл Форрестер. Уж не становится ли и он таким же занудным «сыном полка»?
Чья-то рука тронула его за плечо.
– Вы кто? – услышал он чей-то шепот.
– Рассел, – таким же шепотом ответил он, – я временно командую третьей ротой.
– Выходим, Рассел. Не отставайте, а то собьетесь с пути. Сохраняйте молчание и не попадите в засаду к бурам. Итак, до встречи на вершине.
– Есть, – ответил Алекс, не зная, с кем говорит. Он коснулся стоявшего рядом с ним.
– Сержант Катлер? – спросил Алекс.
– Да, сэр, – последовал утвердительный ответ.
– Хорошо. Передайте дальше. Мы выступаем.
– Есть, сэр. Выступаем.
Тишину внезапно нарушил топот мерно шагавших по росистой траве ног.
Алекс сразу почувствовал, насколько эта трава мокрая. Солдатские ботинки сразу промокли, бриджи прилипли к ногам.
К тому же стал моросить дождик. Но никто не осмеливался замедлить шаг из страха отстать от идущих впереди.
По равнине идти было сравнительно легко. Но через час начался подъем, который становился все круче. К счастью, дождь прекратился, но вокруг по-прежнему царила непроглядная тьма.
Алекс почувствовал, как пот выступает у него на лбу. Эта нелепая игра в молчаливые жмурки на склоне горы была чертовски мучительна. Каждый следующий шаг мог привести его к краю пропасти. Он мог ориентироваться только по неясным следам идущего впереди… и так–каждый из них. Но еще страшнее была мысль о том, что тот, кто ведет их, сам не знает маршрута. И тем не менее шаг за шагом, минута за минутой, час за часом они приближались к тому, что ожидало их на вершине.
Неожиданно он натолкнулся на кого-то, шедшего впереди него.
– Эй ты, смотри, что ты делаешь! – последовал тихий возглас. – Нам дали приказ остановиться, и все.
Алекс не ответил. Он передал это сообщение дальше и со вздохом опустился на траву.
Все, кто получил распоряжение остановиться, также ворчали или стонали в ответ. Никому не хотелось оставаться здесь под открытым ночным небом, вблизи позиций буров, ощущая себя мишенью для их ружей. Единственное, что утешало их, так это то, что буры также не могли видеть в темноте.
Алекс встал с травы и оперся о выступ скалы. Его охватили дурные предчувствия. Нельзя было ни при каких обстоятельствах назначать его, совершенно неизвестного людям офицера, во главе роты в такой ответственный момент. То, что офицер, который обычно командовал этим подразделением, свалился в горячке, никоим образом не оправдывало это непродуманное, с его точки зрения, решение. Как он сможет повести солдат в атаку, если его никто до этого толком не видел? А во тьме не различишь, кто ты – офицер, солдат или вообще бур-лазутчик.
Как он сможет удержать в повиновении солдат своей роты во время боя? Как смогут солдаты беспрекословно повиноваться его приказам, даже не зная его голоса?
Грубый, хотя и тихий голос, прервал его размышления. Был отдан приказ снова встать и продолжить восхождение в гору. Но движение было медленным, и Алекс снова погрузился в раздумья.
У него были свои сомнения, а точнее, страхи. То, что они испытали в Ландердорпе, могло показаться пустяком по сравнению с тем, что им предстояло сейчас, он был теперь в этом уверен. У Алекса пересохло горло.
Его руки, вообще привычные к стрелковому оружию, в первый раз возьмут винтовку для того, чтобы стрелять в живых людей. Он волновался, как и каждый, кто шел вместе с ним.
В то же время он испытывал некоторое облегчение при мысли о том, что ему предстоит. Да, он может бояться того, что произойдет, он, возможно, пополнит сегодня ряды тех, кто ушел навсегда из этого мира. Но зато он больше не будет подвергать сам себя непрестанному унижению, он больше не будет думать о своем погибшем брате, его больше не будут мучить неразрешимые проблемы. Он обретет свободу при любом исходе битвы.
Он ощущал свободу уже сейчас. Призраки прошлого и чувство вины исчезли во время перехода через Тугелу, а вместе с ними ушла и боязнь воды. Теперь ему не казалось, что из глубины воды поднимается что-то злое. Он был свободен как никогда. Он никому ничего не был должен, разве что своим товарищам. И все, что с ним случится, будет лишь на его совести. Он не должен ни на кого оглядываться.
Дорога сужалась и становилась все более каменистой. Трава становилась жесткой и редкой. Ботинки стали скользить по камням. Какой-то странный грохот и шорох нарушили тишину.
Вокруг Алекса сгрудились тяжело дышавшие, пахнувшие потом солдаты. Раздался громкий стук, а за ним кто-то вскрикнул:
– О Господи!
Камнепад устремился в бездну, и кто-то злобно прошептал:
– Молчать!
У Алекса вспотели подмышки, ноги болели. Следующая остановка была долгой, даже чересчур долгой, как показалось Алексу. Он чертовски устал.
Вдруг ему в голову пришла мысль: а что, если тот, кто шел во главе отряда, вдруг сбился с пути и сейчас, петляя, ведет их в прямо противоположном направлении, к подножию?
Алекс встряхнул головой и отбросил от себя эту нелепую мысль. Они карабкались целую вечность, и непрошеные мысли так и лезли в голову. Ах, если бы только было чуть посветлее и можно было хоть что-нибудь разглядеть кругом!
Прошел еще один час. Они продолжали медленно взбираться наверх, карабкаясь по каменистой тропинке. Еще три остановки и три марш-броска. Скоро они должны добраться до вершины. Вот будет смеху, если окажется, что их вожатый упал в пропасть и их ведет какой-нибудь бур прямо в руки своих соратников!
Все бы отдал за глоток спиртного!
Неожиданно тропы не стало. Теперь пришлось карабкаться, цепляясь руками и ногами за острые выступы скалы. Две тысячи мужчин, уподобившиеся обезьянам, в кромешной тьме карабкались вверх в полной амуниции, в ботинках, подбитых гвоздями, с тяжелыми вещмешками и ружьями. Это было похоже на безумие.
Вдруг стало холодно. Подул пронзительный ветер, и Алекс содрогнулся. Ни кустика, ни травинки – кругом были одни голые скалы.
Едва он успел догадаться, что восхождение закончено и они достигли вершины, как последовало переданное по цепи сообщение: «Впереди – позиции буров!»–и вслед за ним команда: «В штыки!»
Штык был оружием, которое повергало в дрожь любого бура. Они предпочли бы смерть от пули или снаряда.
Алекс взял длинный и острый металлический штык и прикрутил его к винтовке.
«Неужели я смогу стать таким бесчеловечным, чтобы осмелиться пропороть этим штыком плоть живого человека?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66