Они были в таком напряжении, что каждый маленький камешек, вылетевший из-под ботинка во время их продвижения вдоль путей по направлению к открытой степи, заставлял их взводить курок ружья. Алекс вытащил свою саблю из ножен. По мере того как они приближались к сигнальной будке, сердце его колотилось все чаще, он чувствовал, как его ноги слабеют. Занималась заря, и он нервно сглотнул, потому что в ее свете ему всюду чудились неясные тени. Теперь можно было различить, где трава была зеленой, а где высохшей, а минутой позже стал виден фундамент сигнальной будки.
Оборачиваясь назад, чтобы призвать своих людей к осторожности, он вдруг замер от неожиданности; дыхание его перехватило: словно из-под земли выросшие буры растянулись длинной цепью с правой стороны железнодорожных путей. Бородатые, одетые в плащи и бриджи грязно-коричневого цвета, в фетровых шляпах с опущенными полями, они держали в руках ружья, целясь прямо в Алекса и его людей.
– Смотрите, сэр! – послышался чей-то возглас. Алекс обернулся и увидел другую цепочку – слева.
Их, по-видимому, было не менее полутораста человек, а это значило, что на каждого бойца из отряда Алекса приходилось пятеро противников. И если буры откроют огонь, то после первого же их залпа в живых не останется ни одного англичанина.
Началось молчаливое противостояние – смертельная пантомима, которая в конце концов придала Алексу уверенности в том, что буры не собираются устраивать им поголовную бойню.
– Что будем делать, сэр? – спросил Алекса капрал одними губами.
Алексу в этот момент почудилось, что он снова где-то там, в детстве, на том страшном озере, и худая иссохшая рука тянет его в воду.
Но голос капрала вернул его в действительность, и он встрепенулся.
– Мы окружены, капрал, – сказал он потухшим голосом и, медленно вложив саблю в ножны, протянул ее эфесом по направлению к бурам. Один за другим солдаты бросали свои ружья на землю, с каменными лицами наблюдая за тем, как бородатые люди приближаются к ним.
Единственным местом, достаточно просторным для содержания большого количества пленников в таком городишке, как Ландердорп, был скотный двор. Офицеров отделили от рядовых, поместив их в закрытый загон для взрослых и наиболее агрессивных быков. Это, по-видимому, забавляло буров, в некоторых из которых британские солдаты узнавали торговцев и фермеров, приезжавших в Ландердорп в былые времена. Они смеялись и обменивались шутками на своем гортанном языке, загоняя офицеров в клетку взмахами своих широкополых шляп.
При сдаче Ландердорпа погиб капитан Бимиш. Он безрассудно, хотя и героически, защищал свой участок железной дороги и был подстрелен каким-то буром. Гай Катбертсон был легко ранен в руку. Кроме сержанта Тёрнбелла и солдата-часового, который пытался закрыть ворота караулки перед наступающим врагом и был убит на месте, убитых не было. Имелось еще четверо легко раненных. Здесь, на скотном дворе, были собраны остатки гарнизона, неопытные юнцы, половина из которых не сделала в жизни еще ни одного выстрела.
С утра было жарко, а к полудню жара стала невыносимой. За это время привели новых пленников, присоединив их к их товарищам.
Северные пикеты, не зная о том, что Ландердорп взят бурами, храбро сражались, но пали под натиском врага.
Ближе к вечеру несколько солдат увели под стражей для того, чтобы они приготовили еду, и через некоторое время ее доставили в оловянных котелках, одинаковых и для солдат, и для офицеров; ложка была единственным столовым прибором, которым полагалось есть их содержимое.
Алекс не дотронулся до еды. И никто из офицеров тоже – молчаливые и разобщенные, погруженные в свои мысли мужчины были подавлены всем тем, что произошло за какой-нибудь один предрассветный час. Но ни один из них не был так близок к отчаянию, как Алекс.
Целый день он стоял, глядя в сторону Чертова Прыжка. Всю жизнь ему приходилось страдать.
Он не мог понять, почему Бог оставил его в живых и вместо него утонул его старший брат Майлз. Почему Бог допустил, чтобы Майлз утонул, жертвуя своей жизнью ради него, Алекса?
Если кто-то из них должен был погибнуть, то почему именно Майлз? Он слышал, как отец много раз повторял этот вопрос.
Почему он должен один нести на себе эту непосильную ношу – наследие рода? Он пытался, видит Бог, он пытался выполнить эту задачу, но не смог стать преемником Майлза. А когда он пытался протестовать, то опять потерпел неудачу. Он прекрасно помнит тот день, когда отец в своем кабинете предъявил ему ультиматум: либо служба в армии и женитьба, либо лишение его наследства и отцовское проклятие.
Он бы вынес службу в армии, с ее железной дисциплиной, если бы ему было позволено жениться на той, которую он любит. Но Элисон была выброшена из его жизни, а взамен он получил холодную добродетельную леди из приличной семьи.
Да, даже Джудит Берли можно было бы вытерпеть, если бы он имел возможность ухаживать за ней. Ни один мужчина не мог оставаться равнодушным к ее красоте, и временами ему хотелось разбить этот ледок неприступности, которым она была скована, словно панцирем; он хотел заставить ее покориться в его объятиях. Но его пыл угасал, стоило ему вспомнить, почему она согласилась выскочить за него замуж. Девушка, которая хочет выйти замуж за человека, которого она совсем не знает, в обмен на деньги и положение в обществе, была в его глазах лишена привлекательности.
Он сжал руками рельсы при воспоминании о золотистой загорелой коже на лице Хетты – воспоминании, которое заставило его еще глубже ощутить всю горечь его поражения. Он любил ее: ее любовь и теплота вернули его к жизни, они дали ему уверенность в себе. В течение восьми недель он чувствовал себя человеком, сбросившим с себя кандалы, – человеком, который заслуживал того, чтобы быть спасенным от смерти под водой. Он был щедрым и хотел отдавать, а она жаждала получать то, что он давал ей, и отдавала сама. Наконец-то после долгих, долгих лет ожидания появился человек, которому был нужен именно Алекс Рассел, а не копия Майлза и не счет в банке.
Они вырвали ее у него: Джудит, полковник и отец, с его требованием покорного покаяния. Но он вернулся в Ландердорп, полный решимости. Он решил уйти в отставку из полка, наняться на работу на железной дороге, чтобы, заработав некоторую сумму денег, жениться на Хетте. Он поселится в Южной Африке… и пусть катятся ко всем чертям и отец, и родная Англия!
Его голова склонилась еще ниже от нового приступа отчаяния, он уперся лбом в руки, сжимавшие рельсы. Он опоздал! Демоны жадности и нетерпимости восстали и вырвали ее из его рук – слишком поздно пытаться вернуть ее, слишком далека она, чтобы он смог хотя бы немного исцелить ту боль, что исказила ее черты, когда она уходила от него.
Он долго оставался в таком положении, предаваясь мучительным воспоминаниям о прошлом, пока мысли о настоящем, еще более угрожающем, не вернули его к действительности, словно удар грома. Еще только вчера он размышлял об осложнениях в ходе предстоящей битвы, но ни одно из них не казалось ему возможным. Даунширский полк был славным полком, и, как это ни странно, он тоже ощущал гордость за свой полк, когда сегодня утром вскочил со своей койки. И вот, всего через какие-то две недели после начала войны, он попал в плен. Он не сражался отчаянно перед тем, как его взяли в плен. Его тело было совершенно невредимо, а его форма – чиста и не запачкана ни грязью, ни потом тяжелых военных трудов. Сабля, которую он протянул им, никогда не была в деле; пистолет не сделал ни одного выстрела.
Он еще сильнее до боли в пальцах вцепился в рельсы, когда заметил, что голос дьявола нашептывает ему, что достаточно только броситься на врага, и все будет кончено. Он родился неудачником; какой ему смысл и дальше цепляться за жизнь?
Подняв голову с тихим стоном, он постепенно очнулся от своих мрачных мыслей и в этот момент заметил человека, стоявшего прислонившись к деревянному частоколу в нескольких ярдах от него и сверлящего его пристальным взглядом. Это был, несомненно, командир отряда буров – о чем можно было судить по его одежде, напоминающей униформу. Тем не менее на голове у него была мягкая шляпа, какую носят фермеры, а его черные волосы и борода росли в беспорядке. Его светло-зеленые глаза смотрели на Алекса с ненавистью и презрением, и, сам не зная почему, Алекс вдруг понял, что эта ненависть относится именно к нему, и ни к кому другому.
Хетта чуть не уронила бутерброд, который держала у рта. Она услышала голос Франца. Тот весело приветствовал старого Джонни у ворот.
Франц отсутствовал дома почти целый месяц, с тех пор как уехал вместе с Питом. Она выбежала им навстречу. Франц обнял ее, а Пит положил тяжелую руку ей на плечо.
– С нами сейчас Бог, – сказал ей брат.
– Бог всегда с нами, – резко поправил его Пит, – он указал нам время, когда нужно было поднять восстание против наших поработителей, и время это было выбрано безошибочно.
Пит провел рукой по плечу Хетты. Ей стало неприятно от этого прикосновения.
– Они уже бегут от нас, – продолжил Пит. – Они разбегаются, как зайцы. Либо трусят и сдаются в плен при первом нашем появлении.
– Что, все кончено? – не веря своим ушам спросила Хетта, вопросительно взглянув на брата.
Франц устало и печально улыбнулся и покачал головой.
– Ландердорп теперь – наш, – объяснил ей Пит, – мы его взяли четыре дня назад.
– Но разве он раньше не был нашим? – удивленно спросила Хетта.
Мужчины усмехнулись, но ничего не ответили на этот детский вопрос.
– Пойдемте, я накормлю вас ужином, – сказала она, – сегодня у нас полно мяса.
Они вошли в дом. Франц бросил куртку на скамью и вопросительно посмотрел на сестру.
– Ну как, все нормально? – спросил он, тяжело опускаясь на лавку.
– Все в порядке, – кивнула Хетта и прошла к плите, чтобы подогреть тушеное мясо.
Она не стала рассказывать брату подробности их житья за этот месяц. Она не стала говорить ему про жучка, который съедал урожай кукурузы на корню, она не стала говорить про каких-то шустрых воришек, которые как-то догадались, что на их ферме нет сейчас хозяина, и стали сдаивать коров во время выпаса. Она не стала расстраивать его, говоря, что жизнь на ферме, где живут только старик и молодая девушка, очень тяжела.
Упа услышал голоса в доме и, пыхтя и отдуваясь, вышел из сарая, где принимал роды у коровы. Он не тратил лишних слов на приветствия и по выражению его лица нельзя было догадаться, как он рад видеть внука.
– Вот, никак не может разродиться, – озабоченно сказал он, указывая головой на дверь сарая, – пошли, поможешь, Франц.
Франц с радостным видом встал и пошел к выходу вслед за стариком. Хетта порадовалась за брата – было видно, как ему приятно вновь вернуться домой и заняться тем единственным делом, которое он знал, умел и любил.
Дверь за ними закрылась, и дом погрузился в молчание. Хетта возилась у плиты и совсем забыла о присутствии Пита.
– Вот только об этом он и думает, – наконец сказал Пит, привлекая ее внимание. – Скотина да навоз.
В его тоне слышалось презрение. У Хетты испортилось настроение, которое раньше было таким радостным и праздничным, потому что она снова видела в доме брата. Она повернулась к Питу.
– Но ведь он фермер, – смотря на него сказала она. – Если корова погибнет при отеле, то для него это будет большой потерей.
Она обтерла руки куском материи.
– Нелегко жить на ферме без хозяина, – продолжила она. – Все время идут дожди, которые размывают землю и губят молодые растения. Чернокожие воруют скот по ночам. Мы не ели мяса уже две недели. Вам повезло, потому что вы появились как раз тогда, когда я удачно поохотилась.
Она в упор посмотрела на Пита.
– А старик на что? – спросил Пит, лениво зевая. – Он и должен ходить на зверя, а ты должна сидеть дома и заниматься хозяйством, как все другие бурские женщины. Никто из них не жалуется…
– А вы что, спрашивали всех? – взорвалась Хетта. – Откуда вы можете знать про нашу женскую долю? А Упа – старик, и он стареет с каждым днем. На ферме должен работать кто-то молодой и здоровый.
Он оглядел ее с ног до головы и сказал:
– Ты молода и сильна. У тебя прекрасное тело – тело настоящей бурской женщины.
Хетте стало не по себе от его взгляда, и она отвела глаза.
Она повернулась к нему спиной, пытаясь уйти от него, но он обхватил ее сзади.
– Тело моей женщины, – прошептал он ей на ухо, прижимаясь к ней. – Ты будешь моей, Хетта, обязательно будешь!
Она онемела и не сопротивлялась его грубым ласкам.
– Мне нужна женщина, – прохрипел он. – И ты ею будешь, слышишь? Но не сейчас, погодя, – добавил он, снова садясь за стол. – Перед тем как послужишь мне, ты послужишь нашему общему делу, ладно?
На следующее утро она скакала в Ландердорп. Она не была там уже два месяца, с тех пор как голландские торговцы ушли из поселка. Чем ближе она приближалась к нему, тем более сладостные воспоминания просыпались в ее душе.
Ехала она долго. Когда она подъехала наконец к железнодорожной станции, ее поразило то запустение, которое царило там. Во дворе валялись моторы, инструменты и пилы, они даже не были прикрыты брезентом от дождя.
Она подъехала к скотному двору и спешилась, привязала лошадь у почты и перешла улочку. Напротив, на скотном дворе, в загонах содержались пленные англичане. Их было много, и она не сразу увидела Алекса.
Но вот она обратила внимание на меньший загон сбоку. Там содержались офицеры. Она сделала несколько шагов и тут же увидела Алекса. Его красивое лицо она узнала бы из тысячи других.
– Доброе утро, – сказала она ему, когда Алекс тоже ее заметил.
Он побледнел и стал нервно разглаживать складки на своей одежде.
Она сделала несколько шагов вперед. Алекс смотрел на нее и улыбался. Она видела этот небритый подбородок, эту грязную одежду… Это было так непохоже на него, Алекса.
– Ты вернулся… – прошептала она, – зачем?
– Затем, что я не могу быть твоим врагом, – так же шепотом ответил он, – я тебе это уже говорил.
Ее рука коснулась его руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66