Она открывала веер с ручной росписью по пергаменту, который свисал у нее с запястья на шелковом шнурке, когда увидела Гранта. Он стоял возле дверей, прямой и высокий, без шляпы, и в мерцающем свете его иссиня-черные волосы блестели, как вороново крыло. Новые морщины залегли в уголках глаз, линия плеч стала еще крепче.
Их взгляды встретились. Грант слегка сощурился, его смуглая с оттенком красного дерева кожа побледнела. Губы Элеоноры скривились в слабое подобие улыбки, и она медленно подняла подбородок. Ни единый вздох не потревожил безмятежность роз, покоящихся на ее груди, до тех пор пока он медленно не двинулся к ней.
Но вдруг Грант стал как натянутая струна, и огонь его глаз словно прожег ее. Он остановился, резко, как по команде, повернулся и прошел сквозь толпу из зала.
Элеонора стояла, не двигаясь, крепко сжимая в руках веер из слоновой кости. В нем что-то треснуло, но она не обратила внимания. Когда она обернулась, щеки ее пылали. Не замеченный ею, за спиной стоял мужчина.
— Посмотрите, что вы наделали, — медленно произнес Невилл Кроуфорд, протягивая руку, чтобы взять веер, который болтался у нее на руке; он рассыпался, когда Невилл его открыл. — Он сломан.
Глава 24
Элеонора принимала Невилла в салоне очень официально. Сначала она хотела отказать ему в приеме, но потом передумала. Конечно, можно получить какое-то удовлетворение и так, но гораздо лучше выразить недовольство его поведением на публике. Невилл не был глуп и прекрасно чувствовал все нюансы светского поведения. Осмотрев элегантную комнату, стены, обитые светлым полосатым шелком, обшитые белым и украшенные парчой диваны, узорчатый зеленовато-розовый ковер, драпировку розового бархата, он склонил голову.
— Ваш новый интерьер великолепен, дорогая, но я предпочитаю простой дворик, если вы, конечно, не собираетесь сказать мне что-то очень личное.
Он улыбнулся, намереваясь очаровать ее, но Элеонора не ответила. Она не двинулась с места, стоя напряженно в своем утреннем платье из белого батиста с орхидеями и мраморного цвета накидке. Поэтому Невилл тоже не двигался.
— Вы знаете, о чем я хочу с вами поговорить! — с вызовом сказала Элеонора. — Вы можете не сомневаться в том, что реакция Гранта была такой из-за того, что он увидел вас позади меня. Это выглядело так, будто мы конспираторы, как он и подозревал, если не больше. Почему? Почему вы вмешиваетесь?
— Сказать честно? — спросил он, склонив голову набок.
— Да. Думаю, по-другому не поможет.
— Я заметил в вас, моя дорогая, жалкую прискорбную тягу к полковнику Фарреллу. Заметил, что вы готовы пожалеть о том, что, следуя порыву, убежали от него. Что вы склонны использовать маленького Майкла ради возобновления ваших старых отношений. И это теперь, когда с Уокером покончено. Я не могу допустить такого.
— Человек вправе знать, что у него есть сын, — как бы защищаясь, сказала она.
— Вы могли написать ему записку, — сухо сказал Невилл. — Но, конечно, никто не устоит перед силой личного контакта. Человеку трудно отказаться от естественных обязанностей заботиться о ребенке, а может, даже и о его матери, если он встретится с ними лицом к лицу.
— Ваше предположение низко, — заявила Элеонора. — Я не нуждаюсь в заботах ни одного мужчины.
— Может быть, но не отрицайте, если, конечно, сможете, что вы нуждаетесь в мужчине для…
Элеонора вскинула подбородок, заметив, как разгорается похотливый взгляд Невилла.
— Вы намеренно оскорбляете меня.
— Это не более чем правда. Я думал, что за последние месяцы вы начали относиться ко мне как к замене вашего драгоценного полковника. Я думал, что к тому времени, когда полковник Грант Фаррелл вернется, вы и я уже соединим наши судьбы. Из нас получилась бы хорошая пара. С вашей красотой и моими мозгами те жалкие гроши, которые вам достались от Луиса, превратились бы в состояние. Мы смогли бы жить по-королевски, войти в высшие круги Востока и Европы, и если бы вы не сдерживались, думаю, смогли бы меня воспринять. Мои чувства так сильны, что их хватит на двоих.
— Я не…
— Подождите, я не предлагаю ничего, что делалось бы тайно. Я хочу заботиться о вас, хочу жениться на вас и прошу вас стать моей женой.
Элеонора смерила его спокойным взглядом зеленых глаз, но в ее тоне, когда она заговорила, было уничтожающее презрение:
— Вы самый надменный, самый тщеславный и аморальный тип, которого я когда-либо встречала. Вы заполучили моего брата и меня, арестованных, чтобы повести нас на смерть. Вы позволили, чтобы ваших бывших друзей повели на расстрел тогда, когда вы могли их спасти. Вы лгали мне, шантажировали, утаили от меня смерть брата. И теперь вы ожидаете, что я доверю вам свою судьбу и нуждаюсь в вашей нежной защите? Вы, должно быть, считаете меня глупейшей из женщин. О вашем уме я была лучшего мнения. Я думала, вы поняли, что мне от вас требовалось — информация об Уокере и фаланге. А если вы думали еще о чем-то и успокаивали своих кредиторов в ожидании моего состояния, которым хотели распорядиться, — мне очень вас жаль. Я предлагаю вам уехать из города, прежде чем вас арестуют.
Он улыбнулся, цинично раздвинув губы, но глаза остались холодными.
— В вас говорит ваша женская гордость. Ужасно, когда женщина одинока, особенно такая, как вы. Вы передумаете со временем. А когда передумаете… Что ж, я буду ждать… с нетерпением.
Говоря это, он медленно приближался и, когда подошел к ней, схватил за плечи и прижал к груди. Его пальцы вцепились сзади в ее шею, заставляя повернуться к нему лицом, и он жадно впился в ее губы. Одной рукой Невилл «обхватил ее за талию, а другой пытался проникнуть под платье.
От негодования Элеонора сжала пальцы и ногтями вцепилась в его лицо. Когда его рука ослабла, она отшатнулась и рванула кисточку колокольчика, висевшего сбоку.
Невилл выпрямился, вынул носовой платок и приложил к лицу.
— Было бы у вас тут поменьше прислуги, я бы научил вас кое-чему.
— Научили бы? — спросила Элеонора, поправляя оборку на вороте платья и проводя рукой по волосам. — Достойное поведение для джентльмена. Интересно, кто вас этому научил? Уж не ваша ли Нинья Мария? Мне кажется, вы так подходите друг другу.
— По крайней мере, у нее достаточно здравого смысла ставить на победителей. Я полагаю, сейчас она уже восходит на королевский престол в Леоне.
— Желаю, чтобы ее победа принесла ей радость, — сказала Элеонора, скривив губы. — И вам, если вы присоединитесь к ней.
— Может, и присоединюсь, — ответил он, заправляя манжеты рубашки под рукава сюртука, — если в течение недели я ничего от вас не услышу. Может быть, вы скорее примете решение, если я скажу вам, что ваш полковник последовал за своим шефом в Мемфис. Так что у вас мало шансов заполучить его в свою постель.
Открывающаяся дверь помешала Элеоноре ответить, хотя ледяной взгляд ее зеленых глаз говорил, что надежд на ее согласие у этого отвратительного человека нет никаких.
Дворецкий держал в руках шляпу Невилла. Взяв ее, Невилл бросил последний взгляд на Элеонору, полный ненависти, разочарования и неудовлетворенного желания.
— Я сам найду дорогу, — сказал он коротко и, нахлобучив шляпу, резкими шагами вышел из комнаты.
Мемфис, Луисвилль, Цинциннати, Вашингтон, Нью-Йорк. Следить за Грантом и Уокером можно было по газетам. Повсюду Дядю Билли встречали шумно. В его честь в театре в Нью-Йорке оркестр играл «Да здравствует Колумбия!», и он произнес речь прямо из театральной ложи. Он прибыл в город, чтобы участвовать в трогательном воссоединении остатков его армии, с боем пробившейся из Панамы.
Однако власти не смотрели на него с любовью. Его жалобы на командира Девиса не понравились некоторым кругам, к тому же Вандербильду некогда было обмениваться с ним ни комплиментами, ни взаимными упреками. Призывы встретиться с президентом Бучананом тоже остались без внимания. И снова Уокер вернулся к гостеприимному югу, отправив свое окружение в Чарльстон. Элеонора, дабы не утратить самоуважения, не сидела без дела и не хандрила. И за это ей надо было благодарить полковника Томаса Генри, который чуть не погиб. В глубоком опьянении и скуке он поспорил с майором Джо Хауэлом, некогда его другом, а после врагом и оппонентом, соперником в кулачных боях, иногда просто собутыльником. Спор произошел по поводу бойцовских качеств двух мальчишек-газетчиков и закончился дуэлью, в результате чего полковник Генри был ранен. Лежа на кровати с одной раной в руке и другой в животе, он обругал доктора, его лечившего, и послал за Элеонорой. Когда он смог двигаться, она перевезла его к себе в дом, поселив в одну из лучших спален.
Этого человека любили, его навещали. Многие из посетителей были членами фаланги, приехавшими из Панамы в Новый Орлеан. Дом Элеоноры стал Меккой для тех, кто действительно или по ошибке считал себя законным гражданином республики Никарагуа. Некоторые из приходивших нуждались в еде, крыше над головой на день-другой и деньгах, чтобы вернуться домой. Элеонора, прекрасно понимавшая, что это значит — устать душой и телом и остаться без денег, без угла, — была рада сделать все, что может. К ней относились с большим уважением, может быть, из-за присутствия слуг или полковника Генри, а может, потому, что в ней самой что-то вызывало уважение. Она не думала, что, возможно, по городу ходят слухи о потоке мужчин, входящих и выходящих из ее дома. Она не могла себе позволить об этом думать. Пусть думают, что хотят. Ближе к концу августа число посетителей стало уменьшаться, исчезли знакомые лица. Одним из последних был тот светлоголовый мальчик с мягким южным акцентом, пытавшийся защитить Элеонору в день ее ареста в госпитале. Он пришел поблагодарить ее, пожелать счастья, и сказал, что собирается домой, на маленькую ферму в холмистой части Северной Луизианы, на ферму, которую, он надеялся, никогда больше не оставит. К середине сентября все уехали, кроме полковника Генри. Скоро Элеонора снова останется одна.
Не совсем, конечно. У нее есть Майкл, сын, с прекрасными черными волосами, смуглой кожей, с карими, блестящими, как каштаны, глазами. Пять месяцев — прекрасный возраст, ребенок редко плакал, только когда хотел есть или ему требовалось сменить пеленки. Он неизменно привлекал внимание мужчин, которые не могли удержаться, чтобы не подхватить его с подстилки во дворе, где он проводил время.
Элеонора опустилась на колени и заговорила: с Майклом. В воздухе пахло осенью, с деревьев падали листья, один, дубовый, приземлился на подстилку, она вынула его из крепкого кулачка ребенка. Он учился сидеть один на подушечках, и иногда ему удавалось постоять несколько минут, собрав все свои силенки. Она посадила его, поддерживая обеими руками и улыбаясь от полноты материнского счастья, когда какой-то звук сзади привлек ее внимание.
Элеонора не слышала звонка колокольчика и подняла глаза, ожидая увидеть полковника Генри или старую няню, которая должна прийти и взять Майкла, чтобы уложить спать. Перед ней стоял Грант, а рядом с ним — седовласый джентльмен благородной наружности, в котором Элеонора сразу узнала Дона Эстебана графа де Ларедо.
Мрачное выражение на лицах мужчин насторожило ее. Она инстинктивно потянулась к ребенку, подхватила его и прижала к себе. С ребенком на руках, запутавшись в своих пышных юбках, она с трудом поднялась. От удивления и непонятного волнения Элеонора забыла поздороваться.
— Как вы сюда попали? — Строго спросила она. — И что вам угодно?
Ответил Дон Эстебан:
— Что касается того, как мы сюда вошли, то джентльмен, только что вышедший отсюда, объяснил нам, где мы можем вас найти, и уверил, что нам будут рады. Что мне угодно? Вы, должно быть, знаете, Сеньора, что я приехал за своим внучатым племянником, новым графом.
Элеонора взглянула на Гранта. Его лицо было бесстрастным, казалось, он ничего не слышал, а изучал личико ребенка без всякого интереса.
Усилием воли Элеонора ровным голосом сказала:
— Вы дезинформированы.
— Думаю, нет, сеньора. У меня есть копия записи о крещении ребенка. И я переписывался с вашим любовником, человеком по имени Кроуфорд. Он послал мне копию с угрозой раскрыть тайну рождения, если я не заплачу ему. Но, боюсь, вы оба ошибались — я никогда бы не узурпировал место, по праву принадлежащее наследнику титула. К тому же я убежден, что вы не достойны опекать ребенка столь высокого происхождения, если согласились использовать его таким образом. Поэтому я пришел забрать его в Испанию. Вы, конечно, можете сопротивляться. Я и не ожидаю другого, ведь вы имеете такое состояние, но это состояние может быть использовано против вас.
— Позвольте, — прервала его Элеонора, и ее голос окреп. — Ни о какой угрозе я ничего не знаю, я отрицаю свое участие в этом. Для чего мне шантажировать вас, если есть неоспоримые доказательства рождения моего ребенка? Почему я не могу потребовать титул и деньги, будучи вдовствующей графиней? Более того, для чего все это, если ребенок вообще не ваш внучатый племянник?
— Но акт о крещении…
— Это маленькая хитрость, чтобы ребенок не оказался без отца, — уже не заботясь о словах, сказала Элеонора.
— Вы хотите сказать, что ваш ребенок незаконный и был зачат после смерти моего племянника? Я не могу поверить. Насколько я понял вашу натуру…
— Мне очень жаль, что ваше длинное путешествие оказалось напрасным. Извините, что я не могу вас отблагодарить, связав себя с вашим именем с помощью ребенка. Но отец ребенка — не Луис де Ларедо.
Старик покачал головой.
— Может, вы боялись, что его у вас заберут, если вы предъявите права на титул? Я думал, что вы и этот сеньор Кроуфорд надеялись удержать дитя и вымогать деньги, получив свою часть пирога, как говорят англичане.
— Вы можете делать свои выводы, Дон Эстебан, относительно меня как матери слишком осторожной или как о чудовище, способном использовать ребенка в качестве инструмента для шантажа. Но вы не получите его ни в том, ни в другом случае.
— Возможно, нет, — с достоинством сказал старик. — Но я должен вас просить открыть мне имя отца ребенка, человека, к которому вы бросились сразу после венчания, не успев овдоветь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50