Военный хирург, работавший у Уокера, доктор Джоунс, удалил пулю и оставил его на попечение ординарца-никарагуанца, толстого и высокого.
Этот мужчина до смерти боялся полковника и этим очень раздражал его. А сеньора Паредес выводила его из себя своим трепетом и раболепием перед указаниями хирурга. Грант не хотел днем оставаться в кровати, предпочитая сидеть в кресле у стола, где он занимался бы тем же, чем за рабочим столом в кабинете Дома правительства. Посетители с разными вопросами чередой проходили через его комнату. Он не жаловался, но к помощи левой руки прибегал при крайней необходимости. И, как сообщил ординарец охраннику, с каждым днем он действовал ею все реже.
Кое-что о состоянии здоровья Гранта Элеонора узнавала от Луиса. Когда она второй раз отправилась на площадь за продуктами для труппы, он вышел из Дома правительства.
— Крошка, как я соскучился по тебе! Каждое утро обещаю себе навестить тебя. Грант, конечно, не сообщил, куда ты ушла, но у меня появилась возможность выяснить. И теперь я знаю, под какой ты крышей. Сейчас я работаю вместо Гранта, а это значит, как сотня лошадей. Пока он болен, я
— правая рука Уокера и, скажу тебе, я просто поражен, насколько силен мой друг и физически, и духовно. Десять раз за одно сегодняшнее утро я сказал себе, что с этим человеком, с моим генералом, я сойду в могилу. Или перережу ему горло.
Вместе они дошли до собора, где Элеонора должна была пересечь улицу, и остановились там под белым жасминовым кустом, нависшим над стеной патио. Подобно снегу, лепестки жасмина устилали землю толстым слоем, словно желая скрыть грязь под ногами. Взглянув наверх, Луис сказал:
— Я беспокоюсь о Гранте. Этот доктор Джоунс совсем не плох, но за последние месяцы он видел так много ран, что, если рана не кровоточит и из нее не торчит кость, он считает, что все в порядке и любой фалангист может сам справиться с такой ерундой. Он забывает об опасности здешнего климата и не настаивает, чтобы больной соблюдал постельный режим. Он думает, что организм сам справится с раной.
Элеонора ничего не могла поделать, с чем Луис согласился, и они расстались. Опасения Луиса подтвердили, что она бессильна помочь Гранту, но выбросить из головы эту новость было невозможно. И когда на следующее утро Элеонора медленно проходила мимо, она долго с грустью смотрела на особняк полковника. В это ранее солнечное утро было тихо и сонно, но погода не способствовала успокоению. А вдруг Грант умирает? Потеряв своего верного помощника, генерал может убить Жан-Поля.
Уокер в Никарагуа был и судьей, и прокурором, и палачом. Он поступал так, как считал нужным.
Дверь, ведущая на галерею из спальни, в которой они жили с Грантом, была открыта. Когда Элеонора из-под ресниц посмотрела в глубь комнаты, ей показалось, что она заметила какое-то движение. Но густая тень от нависающей крыши мешала как следует разглядеть происходящее. Элеонора повернулась и направилась дальше, ей даже удалось изобразить улыбку, заговорив о чем-то с Джоном Барклаем, Шагавшим рядом.
Они возвращались с рынка по выжженной солнцем дальней стороне площади, когда увидели ординарца Гранта, бегущего к Дому правительства. Его круглое лицо посерело, когда, приблизившись к охранникам, он выкрикнул:
— Эй, немедленно пошлите за доктором! Полковник Фаррелл упал и никак не придет в себя!
Услышав это известие, один из охранников повернулся кругом и бросился в особняк. Элеонора, ни о чем не думая, подхватила юбки и устремилась за ним. Уже издалека она разглядела очертания темной фигуры сеньоры Паредес, двигавшейся по галерее. Она склонилась над Грантом, пытаясь закрыть его голову от горячего солнца.
Охранник без всяких вопросов пропустил Элеонору, а Джона Барклая задержал, так что ей пришлось вернуться и поручиться за него. После этого они поспешили за ординарцем вверх по лестнице, в комнату, которую она так недавно и так поспешно покинула, недавно и в то же время давно.
Ординарец, понимая, что за ним внутрь вошли люди, занервничал, но в то же время почувствовал облегчение: он уже не один отвечает за жизнь полковника, и это помогло ему справиться с сомнениями — впустить их или нет. Вчетвером, подстелив под Гранта простыню, они сумели положить его на кровать. Полковник лежал без движения, синеватые щеки придавали ему изможденный, даже мертвенный вид.
Нагнувшись, ординарец снял с него сапоги. Борясь с приступом жалости, готовая расплакаться, Элеонора поправила его руку на перевязи, которая, как ей показалось, лежала слишком высоко на груди. Это движение сдвинуло перевязь и рубашку, под которой открылись бинты на ране. И когда она проследила взглядом, куда шли бинты, то заметила, что красная рубашка на уровне плеча начала темнеть.
Джон Барклай втянул воздух.
— У него кровотечение. Наверное, от падения рана открылась.
Глава 10
Доктор Джоунс был живой, подвижный человек средних лет с расчесанными на прямой пробор седыми напомаженными волосами, в очках с металлической оправой, в длинном белом халате, покрытом запекшимися и несмываемыми пятнами крови. Он срезал повязку на теле Гранта, лежащего без сознания, и осмотрел гноящуюся рану. Она действительно открылась, ткань воспалилась и чувствовался резкий запах гниения. Он слегка нахмурился, сделал знак рукой ординарцу, державшему бутылку с карболкой.
Элеонора поморщилась, видя, как он принялся промывать открытую рваную рану. Она видела, что рана Гранта запущена, и от беспокойства за него перестала вдруг бояться крови. Ей хотелось отобрать у доктора тампон и самой очистить рану, более осторожно.
Комнату наполнил запах карболки. Доктор снова принялся накладывать повязку. Он прорычал указания, и ординарец кинулся помогать, переворачивая больного и удерживая на ране толстый слой марли, пока доктор не наложит повязку.
Завязав последний узел, Джоунс отступил назад.
— Теперь я хотел бы узнать, как так вышло, что полковник упал, если он находился на твоем попечении? — обратился он к вспотевшему никарагуанцу.
— Не знаю, сэр. Он пожаловался, что у него жар, и я принес холодной воды, чтобы его умыть; как приказано. Но он мне не разрешил и велел все унести. Он был не в себе, я это видел по его глазам, но что я мог поделать? Он же полковник. Короче, я унес. Потом услышал, как он кого-то окликнул на улице. А когда я вошел в комнату, полковник уже лежал на полу. Он в опасности, сэр? Он что, умрет?
— Он не настолько плох, — ответил доктор, — но у него на голове шишка размером с гусиное яйцо. Это, и то, что он слаб, потребует много времени для выздоровления. Считай, тебе повезло, что он не упал на перила галереи. Если ты не можешь позаботиться о своем пациенте, тебе придется вернуться обратно в полевой госпиталь.
— Я буду стараться, сеньор доктор, сэр. Я обещаю. Но вы тогда должны сказать полковнику, чтобы он мне разрешал за ним ухаживать.
— Убедить его — это твоя забота.
— Я знаю, сэр. Но кто может убедить в чем-нибудь Железного Солдата, если это противоречит его воле? Даже если это в его интересах. — Он беспомощно пожал плечами.
Элеонора отвела глаза от впалых щек Гранта и сказала:
— Я могу попробовать.
Доктор повернулся к ней, будто впервые увидел.
— А вы кто такая?
— Я… Я любовница полковника.
— А, понятно, — кивнул он и сощурился. — Женщина, из-за которой все это и случилось.
Элеонора не ответила. Врач взглянул на ее гордо вздернутый подбородок, крепко сжатые губы, немигающие зеленые глаза и коротко кивнул.
— Хорошо. Он ваш, если настаиваете. Ординарец останется, чтобы быть под рукой, но если он вам не нужен, скажите.
— Я уверена, что он понадобится.
— Хорошо. Тогда я оставляю полковника Фаррелла на ваше попечение. Видит Бог, от вас будет больше пользы, чем от Педро.
Кратко и четко изложив инструкции, доктор подхватил свой кожаный саквояж и большими шагами направился к двери, придерживая трепещущие полы белого халата.
Джон Барклай коснулся плеча Элеоноры.
— Вы уверены, что хотите этим заняться?
— Я должна, — ответила она. — Но вам нет нужды здесь оставаться. Труппа ждет завтрака.
— Да, — кивнул он, печально посмотрев на корзинку, которую он оставил в углу возле двери. — Мне бы очень не хотелось вас оставлять.
— Все будет хорошо. Я же не одна.
— Это так. Но я должен что-то объяснить Мейзи, — он мягко улыбнулся в усы. — Возможно, она прибежит сюда и попробует отговорить вас.
— Вы можете сразу сказать ей, что у нее ничего не получится, — предупредила Элеонора.
— Что касается Мейзи, вряд ли на нее повлияют мои слова. В этом смысле вы похожи. Она все равно попытается.
Взяв Элеонору за подбородок, Джон Барклай наклонился и поцеловал ее в щеку. Затем повернулся, подхватил плетеную корзинку и вышел.
Стук закрывшейся двери нарушил тишину. Элеонора глубоко вздохнула. Ординарец терпеливо наблюдал за ней. Она улыбнулась.
— Я думаю, Педро, первое, что мы сделаем, это попытаемся умыть его холодной водой.
После умывания жар спал, но Грант не пришел в сознание. Такой же изможденный, он все же выглядел лучше: на его лице появились признаки жизни. Когда и нюхательная соль, поднесенная ему Элеонорой, не помогла, она прекратила попытки. Отправив ординарца из комнаты, она поставила стул к кровати и села. И сидела до тех пор, пока сеньора Паредес не принесла ей на подносе еду.
Женщина опустила поднос на стол и только после этого прямо посмотрела на Элеонору. Сложив на груди руки, она сказала:
— Я приготовила полковнику немного бульона — очень хороший бульон, крепкий, из хорошего мяса.
— Я постараюсь накормить его, если он придет в сознание.
— Он очень плох?
— Похоже, доктор так не считает. Но то, что в его представлении хорошо или плохо, отличается от того, что об этом думаем мы.
— Этот Педро сейчас у меня на кухне, набивает желудок. Он вам нужен?
— Не сейчас.
— Тогда я его не отпущу. Если он понадобится, выйдите на галерею и крикните — я его сразу пошлю к вам.
— Спасибо, — несколько удивившись, сказала Элеонора.
Женщина молча вышла.
К вечеру температура у Гранта снова поднялась. А еще позднее он принялся беспокойно водить руками по простыне, протягивая руку к плечу; Элеонора ослабила повязку, и на какое-то время это помогло. Но вскоре его голова заметалась по подушке, он скинул с себя простыню, будто пытался освободиться от пут, удерживающих его в бессознательном состоянии.
Что еще можно было бы сделать, кроме того, как еще раз умыть? Элеонора молча сидела, смотрела на него и думала. Что она натворила? Глупо было снова возвращаться сюда. Все это щупая сентиментальность, ей могло просто показаться, что именно ее звал Грант, когда упал. Может, она выдает желаемое за действительное? Смешно. Ну, а может, и правда так было? И она, не колеблясь ни секунды, вернулась. А то, что она якобы должна была это сделать, — лишь оправдание? Конечно, нет. Элеонора чувствовала, что это ее долг. Грант не пострадал бы, если бы не она. Любой бы проникся сочувствием к сильному мужчине в столь беспомощном состоянии. И то, что Элеонора чуть не расплакалась, вовсе не значило, что она в него влюблена.
А когда он снова придет в себя, встанет на ноги, все изменится. Он уж точно не будет в ней нуждаться, и ей надо будет исчезнуть, прежде чем это время наступит.
Четыре раза присылали курьера из Дома правительства, генерал просил встречи с ее пациентом. И каждый раз Элеонора отвечала, что полковника нельзя беспокоить. В четвертый раз, когда стук в дверь помешал Гранту заснуть уже естественным сном, Элеонора потеряла терпение.
— Передайте генералу Уокеру, что полковник Фаррелл без сознания. Он не в состоянии отвечать на вопросы, готовить отчеты или вообще быть ему полезным в каком-либо качестве. И если он хочет, чтобы полковник скорее вернулся к своим обязанностям, пусть оставит его в покое.
— И как мне сказать, от чьего имени все это? — спросил солдат, улыбаясь.
— От Элеоноры Виллар, его любовницы.
Итак, она еще раз произнесла это слово. Когда солдат ушел, она села на свое место возле кровати, прижала руки к губам и взглянула в лицо человека, лежавшего перед ней. У нее на сердце было так тяжело, точно на него давил свинцовый груз. Сердце взволнованно билось, и постепенно, в ритм с биением сердца, застучало в висках. Желание считать себя любовницей мужчины опасно и близко к признанию в любви. Этот человек взял ее силой, удерживал в заточении, а устав от нее, отправил прочь, и все же она не отвергает его… Не доказательство ли это любви?
Грант пошевельнулся. Потянувшись к нему, она отвела со лба его черные волосы и положила свою холодную ладонь на его горячий лоб. Еле слышно он что-то прошептал. Элеонора наклонилась, но полковник лежал тихо и ничего больше не говорил. Однако когда она попыталась отнять руку, он снова начал ворочаться. Элеонора оставила руку на месте и держала ее до тех пор, пока у нее не заломило спину. Спустя какое-то время в потемневшую комнату вошел ординарец с зажженной свечой, чтобы сменить ее, если она пойдет ужинать.
Ночь тянулась бесконечно. С каждым часом Гранту становилось хуже. В бреду ему казалось, что он снова шел маршем на Сонору. Мысль о воде преследовала его. И хотя Элеонора и ординарец постоянно смачивали ему губы, силясь по каплям влить воду в рот, он не успокаивался.
Сначала от ее прикосновений ему делалось лучше. Но ближе к рассвету это уже не помогало, и его приходилось удерживать силой, чтобы он не упал с постели. Повязка, которую они уже один раз ослабили, снова натянулась — плечо распухло, и струйки крови потекли по руке и груди.
Подняв рубашку, Элеонора посмотрела и закусила губу — надо что-то делать, и немедленно. Иначе он умрет. Несмотря на слова Луиса, а может, как раз именно поэтому, она мало доверяла мнению доктора и его уверениям в том, что организм справится сам. Его отношение к больному было слишком небрежным, это не внушало доверия. Ее отец не был таким, он работал с больным неспешно и тщательно. И еще он был фанатично привержен стерильности.
Воспоминания толклись в голове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50