— Матрос как-то с опаской посмотрел на репортера. — Полчаса ведь тоже скоро пролетят, смотрите не застряньте насовсем.
— Теперь уж я использую эти полчаса. Скажи, как побыстрее отсюда пройти к ходовой рубке?
— К ходовой? К рубке?
— Именно, Гарри.
Матрос покачал головой:
— Туда сейчас не пройти ни за какие деньги. Сами понимаете, судно идет по бухте, гляньте, сколько судов на рейде, яхты мельтешат, катера, паромы, а вы со своими вопросами. Раньше надо было.
— Гарри! — В голосе Томаса Кейри слышалась мольба.
— Мое дело маленькое. Я предупредил, а там как знаете. Только кто вам там нужен, в ходовой?
— Сам капитан, Гарри.
— Сам капитан? Да если хотите знать, наш капитан с репортерами никогда и не разговаривает. Этим делом занимается старший офицер, и то в свое время.
— Ну хорошо, пусть старший офицер. Опять я теряю время. Вы только скажите, как побыстрее пройти, чтобы я не плутал по судну.
— Мое дело предупредить. Спускайтесь на пятую и дальше прямо к носу, через концертный салон, потом через ресторан и опять прямо, там увидите лифт и надпись: «Вход запрещен». Еще раз желаю! Но лучше всего спуститесь в бар, выпейте на дорожку и жарьте на правый борт. Нет, постойте. Вот что.
— Матрос подошел к Томасу Кейри вплотную. — Плюньте на все начальство. Я ведь тоже наше судно знаю и, может, кое-что еще, чего начальство и не нюхало…
— Нет, нет, Гарри. Потом. Прощайте!

ОКЕАН ПРОСВЕТЛЕЛ
Хотя стояла мгла глухой зимней ночи, гребни волн тускло поблескивали. Иногда в тучах вспыхивал рассеянный свет, выхватывая на несколько секунд из темноты кипящую воду и низко летящие облака. Когда проблеск мерк, казалось, мрак, еще плотнее окутав суденышко, мчит его в пропасть. В эти мгновения лоб Горшкова покрывался холодным потом. Но потом снова светлело.
Старшина Асхатов для бодрости стал что-то мурлыкать себе под нос; из машинного отделения по-прежнему доносилось ритмичное постукивание помпы.
«Как же Петрасу там жутко одному! — подумал Горшков, мысленно переносясь в свой мокрый темный кубрик. И неожиданно решил: — Там, в машинном отсеке, должно быть, тепло, не сквозит, как в рубке, и не так страшно, потому что не видно, что творится вокруг».
Работа помпы прекратилась. Горшков весь напрягся, стараясь не слушать воплей урагана и различить успокаивающее тик-так. Прошло больше минуты, пока он опять уловил ритмичное постукивание всасывающих поршней.
Снова океан посветлел. Тучи летели, едва не задевая гребней волн, вспыхивали и гасли тусклые искорки звезд. Ветер подул ровнее. Плавучий якорь почти остановил катер. Волны сильно подбрасывали корму. КР-16 начал рыскать из стороны в сторону, плохо слушаясь руля, его снова клало с борта на борт. Так продолжалось минут двадцать, потом налетел шквал со снегом, катер увеличил скорость и опять стал носом к волне.
Старшина крикнул в переговорную трубку:
— Петрас! Ну как ты там?.. Держись, брат!.. Воды много в машинном?.. Чуть-чуть? Это хорошо. Корпус у нас что надо! Ты качай, да не выматывайся… Мы здесь с Алексеем. Его шторм поднял с постели… И я говорю — спал бы до Антарктиды… Да, он молодец. Тебе шлет привет. Стоит за штурвалом. Я курю твои сигареты, спасибо… Ветер как будто унимается. Волну, конечно, развело, как положено… Вот чудак, не морожено, а положено! Ну как полагается в океане… Ах, у тебя все гудит, как в барабане? Это тоже обыкновенно. Корпус стальной, ну и звенит от волны… Вот что, Петрас, если новый шквал налетит, придется моторы запустить… Знаю, ненадолго, пока пройдет, а то трос может на винты намотать… Очень просто. Тогда повертимся…
— Еще этого нам не хватало, — сказал Горшков.
— А ты что думал? Швырнет в бок, развернет. Трос на винты. Да мало ли что может случиться! Мы, Алексей, должны все предусмотреть. Ух ты… « Очень высокая волна так вознесла их к черному небу, что у обоих захватило дух. Старшина умолк, откинувшись к задней стенке рубки. Горшков же упал грудью на штурвал и с ужасом смотрел, как запрокидывается широкий нос катера.
— КР-16! КР-16!.. — безнадежно взывал радист Павел Крутиков.
Горшков попросил старшину:
— Выключите. Пусть он душу не рвет.
— Душу! — выкрикнул старшина. — Да ты что? Кореш зовет, переживает, заботу оказывает. И когда мы его вот так слышим, что получается? А то, что мы не одни! Ты нервы свои, Алексей, попридержи. — И уже мягче: — Все образуется, Алеша. Самое серьезное позади осталось, теперь только качка, да она нам вроде удовольствия. И то надо знать, что океан расходился, разволновался, ему тоже требуется время успокоиться…
Хотя Асхатов стоял рядом, Горшкову казалось, что слова его невнятно доносятся откуда-то издалека и самого старшины нет в рубке, и вообще никого нет на катере, кроме него самого. Все внимание рулевого было захвачено неистовством воды и ветра за стеклом рубки. Ему казалось, что уж теперь-то океан решил окончательно разделаться с катером. Суденышко чем-то мешало его всесокрушающей работе, мешало, не подчиняясь ему, и вот теперь океан решил разделаться с ним раз и навсегда.
Слева по борту стала расти темно-фиолетовая громада. Словно со дна океана поднималась базальтовая скала, она заслонила звезду, блеснувшую было в прогалине между тучами. Все ближе, ближе страшная волна, вот сейчас, через какие-то мгновения, она рухнет на катер, раздавит его своей тяжестью.
— Ух ты! — прошептал Горшков и не обнаружил в себе страха. Наоборот, у него, как на ринге во время атаки, напряглись все мускулы. Он уверенно повернул штурвал вправо, уходя от удара волны, она рухнула в двадцати метрах и, потеряв уже силу, накрыла палубу, хлестанула в рубку. Катер осел под ее тяжестью, затем стал медленно всплывать, отряхиваясь, как чайка, вода стекала с него густыми потоками.
Старшина, следивший за маневром рулевого, со свистом выдохнул воздух из широкой груди:
— Ну, Алексей! Я только хотел сказать, а ты уже… — На самом же деле Асхатов посчитал, что на этот раз их катер не увернется, и даже с ужасом подумал: «Накроет, и все…» — Теперь так держи! — крикнул он на ухо Горшкову. — Видал, какая волнища кинулась на нас? Все оттого, что зыбь, видно, с запада еще пошла. Вот и горбятся волны…
Горшков все еще плохо слышал старшину, все внимание отдавая своеобразной игре с волнами, и подумал, что все это похоже на детские пятнашки: «Что, если такая волнища запятнает? Не выйдет!» Он теперь раньше положил руль право на борт, и почти такой же высоты волна даже не накрыла палубу, а только высоко подбросила катер. Горшков торжествующе глянул на старшину:
— Идем ровней!
— Ровней, да не очень. Чуешь, больше якорь не держит? Сорвало этими волнами, хорошо хоть наша бригантина все еще слушается руля. Ветерок ход дает… Только бы лагом не развернуло.
И тут же катер повернуло боком к волне и стало класть с борта на борт. Старшина приказал запустить моторы. Катер с трудом развернулся кормой к ветру и стал быстро набирать ход.
— Своих шесть узлов, да ветерок добавляет добрых парочку, смотри, как пена пролетает по борту, — сказал Асхатов и крикнул в моторный отсек: — Петрас, глуши!
С четверть часа катер двигался, подгоняемый ветром, затем рыскнул влево, и все повторилось вновь.
Временами слышался голос радиста, сменившего Крутикова.
— Буравин Олег заступил, — сказал старшина. — Хороший парень этот Олег. Мы с ним по выходным бычков и камбалу ловили. Держи левей. Вот так… Пропасть этой рыбы в бухте у консервного завода. Бери руками. Раз палтуса вытянули. Это уже не в бухте, а в открытом море, у берега, конечно. Вот был палтус! Держись!..
Начало светать. Океан катил бесконечные гряды седых от пены волн. Грязно-серые тучи, посветлевшие по краям, стремительно летели низко над водой.
Среди треска и свиста разрядов опять раздался голос радиста Буравина:
— КР-16! Старшина Асхатов! Вам на помощь вышел эсминец, и при первой возможности вылетят самолеты…
Старшина, сменивший Горшкова за штурвалом, повернул к матросу уставшее лицо, улыбнулся:
— Ну что я говорил! Теперь все будет отлично. Эсминец живо нас догонит. Нас поднимут на борт. Катер возьмут на буксир. Ну как ты, Алексей?
— Ничего.
— Вижу, что хорошо. Ты, брат, рулил здорово и тогда ловко увернулся от волны. Ничего страшнее я не видал. Прямо гора встала, и на вершине белая стружка. Как там наш Петрас? Все качает воду. Упорный мужик. Петрас! Ты бы отдохнул, браток! — крикнул он в переговорную трубу.
Петрас ответил, и его услышал Горшков:
— Нельзя, старшина. Только перестану, как она начинает прибывать. Через лючины просачивается. Сейчас пошла на убыль. Еще с полчаса покачаю, и, думаю, можно будет соснуть часок.
— Пока нельзя, Петрас. Теперь скажи, сколько у тебя там бензина осталось.
— Наверное, с четверть бака.
— И это все?
— Было еще в канистрах.
— Где они у тебя?
— Как всегда — в гнездах, в трюме. Думаю, целы. Только сейчас их не достать.
— И не надо. Покачай еще малость. Я бы к тебе Алеху прислал, да здесь дела поважней. А спать, Петрас, пока нельзя.
— Понятно. Ты не бойся, Ришат, выдержу. Мне приходилось по двое суток не спать, правда не в такой обстановке, да ничего — сдюжу. Ты только почаще покрикивай мне в трубку. Как там наш якорь? Похоже, сорвало?
— Да, Петрас. Сеть прорвалась, начинка уплыла. У тебя брезент цел?
— Какой брезент?
— Тот, что под трапом у тебя лежал.
— Наверное, там и лежит, между переборками. Ты прав, старшина. Брезент можно приспособить для якоря вместо матрасов. Он попрочнее.
— Займитесь с Алексеем. Он сейчас выйдет на корму.
Моторист Петрас Авижус и Алексей Горшков, с трудом удерживаясь на скользкой корме, сооружали новый плавучий якорь. Обод трала оказался цел, к нему Петрас крепил брезентовый конус. Ветер рвал из рук брезент и даже линь, которым они принайтовывали брезент на ободе. Волны окатывали палубу. Надо было выжидать затишья, чтобы сделать несколько торопливых стяжков. Горшков поскользнулся и чуть было не свалился за борт.
— Так дело не пойдет! — прокричал Петрас. — Давай я тебя привяжу! Линя у нас хватит.
— И себя тоже!
— Надо для страховки… Ну вот, теперь можешь спокойно падать, — сказал Петрас, прихватывая линь к лебедке и завязывая его морским узлом. — Теперь и себя подстрахую…
Через час неимоверного напряжения они сбросили новый якорь и, гордые делом своих рук, стояли на мостике и смотрели, как натянулся трос и катер, перестав рыскать по сторонам, развернулся кормой к ветру.
Петрас сказал:
— Вот теперь идем в полный фордевинд. Валяй грейся в свою рубку, или, хочешь, идем ко мне, у меня нагрелось от моторов.
— Нет, старшина приказал идти к нему в рубку. Да сейчас и не так холодно. Смотри, весь лед уже растаял, и вода теплая, только ветер жжет.
Петрас шагнул к люку моторного отсека и замер, подняв лицо к небу. Где-то над облаками промчался реактивный самолет. Скоро рев турбин поглотили голоса шторма. Петрас вернулся к дверям рубки, распахнул двери:
— Самолет! Старшина, самолет над нами пролетел!
Асхатов крикнул:
— Горшков, иди постой на руле!
Старшина и моторист долго стояли возле рубки, задрав голову к небу. Наконец Асхатов сказал:
— Правильно ищут. Теперь, как тучи разгонит, они снова появятся… Не пора ли перекусить?
— Хорошая мысль, Ришат. В трюме лежат консервы, тушенка, сгущенное молоко, — проглотил слюну Петрас.
— Это потом. На первый случай в кубрике есть колбаса, хлеб и сыр в рундуке.
— Сейчас приволоку!
Старшина вернулся в рубку. Стал рядом с Горшковым. Посмотрел на его сосредоточенное красивое лицо, на сильные руки, сжимающие рулевое колесо. Мысленно одобрил: «Правильно держишься, Алексей».
Горшков спросил:
— Ну как там?
— Пролетел. Где ему нас заметить в такую хмарь. Курс поиска они верный взяли. Теперь, как совсем развиднеется, еще пришлют машину. Думаю, нас эсминец догонит. Должен нас найти эсминец. Да и не один, наверное, уже вышел за нами. Ты как, Алексей, насчет еды?
— Еды? — Горшков почувствовал голодную спазму в желудке. — Как-то до этого не думал, а надо бы. Да есть ли у нас что?
— Найдется. У меня там в каюте колбаса, сыр и буханка хлеба. Сейчас Петрас доставит.
— Мне шибко пить хочется.
— Будет и вода. Водяной запас у нас в норме. Вчера слить бак хотел. Ведь на зиму становились.
В рубку ударил мокрый ветер. Вошедший Петрас протянул сетку с продуктами, чайник с водой.
Старшина пригласил:
— Заходи, похарчим вместе.
— И то дело. Хотя я себе оставил. У вас тут хорошо, светло, удобства, как на прогулочной яхте.
— Закрой двери плотней. Ты вот посмеиваешься, а не каждая океанская яхта такой шторм выдержит. Сейчас что — и волна поменьше стала, и ветер не такой, что ночью налетел. Кусай и ты, Алексей, со штурвалом и одной рукой управишься. Колбаса краковская, ребята, купил вчера в ларьке, а сам подумал: зачем столько на один ужин, — пригодилось, оказывается. Жалко, чайку сейчас нельзя разогреть, на камбузе — все летит. Да ничего, холодная вода, говорят, полезней…
Хорошее настроение старшины Асхатова передалось и его маленькой команде. Петрас стал рассказывать, как мальчишкой попал в первый сильный шторм на Балтике.
— Мне было тогда семь лет, только первый класс окончил. Отец с дедом в награду за хорошие отметки взяли меня на путину. Погода стояла тихая, теплая. Салака хорошо ловилась. А тут вдруг со стороны Швеции налетел ветер. Волну развело, конечно, не такую, как сейчас, да мне тогда казалось, что выше и страшней ничего не бывает. Дед мой стоял на руле, с потухшей трубкой в зубах. Шли мы на моторном баркасе. Отец находился в машине, старший брат с дядей отливали воду черпаками, только я один без дела оказался и ждал, когда нас совсем зальет волной или перевернет вверх дном. Дед мне головой кивает, улыбается: ничего, дескать, малыш, все это пустяки, а мне все хуже и хуже делается. Тогда дед говорит: «Бери ведро и выливай воду». Схватился я за ведро, зачерпнул в него воды со дна баркаса, стал выливать за борт, да ветер вырвал из рук ведро и утопил. Вот, думаю, влетит мне теперь за новое ведро. А дед смеется и кричит: «Бери котелок!» С котелком дело лучше пошло, и страх мой тоже как ветром унесло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47