- удивилась Кейси.
Я попыталась справиться с собой, но слезы теперь уже катились по щекам.
- Ни в чем… я только… чтобы кто-то… ради меня… Я бросилась в ванную, оторвала от рулона побольше бумажных полотенец, вытерла лицо, высморкалась и сочла наконец возможным вернуться.
- Вы, взрослые, такие странные, ей-богу, - высказалась девочка. - Что такого особенного я сделала? Ты же почти член семьи!
- Хватит! - взмолилась я, понимая, что сейчас последует новый фонтан слез. - Ты что, хочешь сжить меня со свету?
- Вот я и говорю, странный вы народ, взрослые, - философски заметила Кейси. - Чуть что - в слезы.
- Да, мы такие, - согласилась я, улыбаясь дрожащими губами. - Не смотри так, ничего страшного не происходит. Я не рассопливилась и не спятила, просто… - Слезы набежали снова, но на этот раз мне все же удалось сладить с расшалившимися эмоциями. - Просто я люблю тебя, вот и все!
- Ах это. - Кейси рассмеялась, прыгнула на мою сторону кровати, повалила меня и стиснула в объятиях. - Я тоже люблю тебя. И что тут особенного?
Отвечая на ее объятия, я вдруг испытала первый в своей жизни момент сокрушительной, безрассудной, всеобъемлющей любви, которую свойственно испытывать только родителям к детям. Это было как удар молнии, как ослепительная вспышка, мощная сила, подчинившая себе все остальные чувства. В этот миг я не колеблясь встала бы на пути несущегося экспресса в попытке заслонить Кейси собой. Не раздумывая, я убила бы любого, кому взбрело бы в голову причинить ей вред. В этот миг я знала, что не перестану любить ее, сколько бы ошибок она ни совершила, с каким бы уродом и неудачником ни укатила от меня на мотоцикле.
Ну как тут было удержаться от слез! Я поспешно бросилась к сильно похудевшему рулону бумажных полотенец.
- Это слезы счастья!
- Да? Ну тогда ладно. Тогда, значит, с тобой все в порядке.
Слова Кейси заставили меня призадуматься. Когда девочка понесла поднос к двери, я поднялась ее проводить.
- А знаешь, ты права, со мной действительно все в полном порядке.
Когда Кейси ушла, я снова легла на постель и обратила взгляд к четырем наклейкам, упрямо торчавшим на стене. Сияла ту, где значилось «Повидаться с родителями», и долго смотрела на нее, удивляясь тому, что несколько простых слов могут иметь такое громадное значение.
Однако цель еще не была достигнута, поэтому наклейка вернулась на свое место, а я взялась за телефон, чтобы заказать билет до Нью-Йорка на ближайшую субботу.
Летать я просто ненавижу - не могу взять в толк, как многотонная стальная махина, набитая сложным оборудованием и сотнями человеческих тел, может часами оставаться в воздухе только потому, что движется достаточно быстро. Нет, я, конечно, понимаю, что миллионы и миллионы таких махин взлетают и приземляются в самых разных точках света, понимаю и то, что, по данным статистики, самолет безопаснее автомобиля, по все равно не могу удержаться, чтобы, судорожно вонзив ногти в подлокотники, с ужасом не думать о том, что он с воем и ревом ринется вниз, стоит мне хоть на миг отвести взгляд от облаков за окошком.
Однако вопреки всем страхам и в полном соответствии с заверениями стюардессы мы без проблем приземлились в аэропорту Нью-Йорка. Кстати, я и не знала, что теперь они именуются бортпроводницами. Я попыталась придумать какой-нибудь заковыристый синоним к слову «пассажир», но вскоре поняла, что это ничуть не отвлекает от страхов и дурных предчувствий, махнула на все рукой и переключилась на кроссворды.
Мой обратный рейс был оплачен, однако дата не была фиксирована. Я могла улететь сегодня же, а могла задержаться, на сколько сочту нужным. Боне и мои подчиненные (то есть феи и эльфы) заверили, что уголок некоторое время обойдется и без моего участия, Элизабет и дети пожелали мне доброго пути, и теперь единственным поводом для тревоги оставалась неопределенность: было абсолютно неизвестно, что меня ожидает - счастливое воссоединение или ледяное неприятие.
Итак, мы приземлились, и время пошло.
Уже на полпути к Чаппакуа, сидя за рулем взятой напрокат машины, я усомнилась в правильности своего решения нагрянуть, как снег на голову, без предварительного звонка. Двадцать третьего декабря родители могли быть где угодно. Отец давно отказался от хлопотной практики в мегаполисе, основал небольшой бизнес в родном городе и завел привычку на Рождество брать долгий отпуск. Родители могли отправиться в Гобокен, к тете Маргарет. Могли поддаться жажде развлечений и купить рождественский тур по Нью-Йорку. Могли просто выйти, скажем, в кино. Иными словами, они могли оказаться где угодно, только не дома.
В таком случае вся поездка пойдет кошке под хвост, думала я. Вернусь ни с чем, наклейка останется на стене и…
Цепь мрачных мыслей оборвалась - я увидела освещенные окна.
Мои родители были дома.
Сквозь громадное окно гостиной, на котором отродясь не водилось гардин, можно было видеть отца, который, сидя в кресле, читал газету. Из кухни вышла мама, добавила ему в бокал немного вина и склонилась, чтобы принять поцелуй благодарности - милый ритуал, который помнился мне с незапамятных времен. Мое сердце внезапно кольнула острая тоска по всем этим семейным ритуалам, по всему тому, кто когда-то воспринималось как рутина. Забросив сумку на плечо, я приказала ногам двигаться, нести меня на знакомое крыльцо, к двери. Я и не предполагала, что они вдруг так ослабеют и будут буквально подкашиваться.
Нажав кнопку звонка, я прикинула, не смыться ли, пока не поздно, но, увидев отца, который, как обычно, выглянул в узкое боковое окно, чтобы узнать, кто у дверей, тут же забыла обо всем. Он сдвинул брови, отошел, но тут же выглянул снова, и я поняла, что наконец узнана.
Не без труда - видимо, из-за морковных волос. Разумеется, он не припоминал, чтобы они с мамой произвели на свет серную спичку. Я сконфуженно поежилась. Дверь отворилась, и отец появился передо мной - высокий, седой и безмолвный.
Не зная, с чего начать, я сняла с плеча сумку, достала бутылку «Шивас ригал» и протянула ему, как трубку мира.
- Вот, это тебе…
Это прозвучало придушенно. Отец принял бутылку и некоторое время разглядывал, словно не зная, что с пей делать. Потом посмотрел на меня.
- Спасибо! - сказал он и улыбнулся.
Просто чудо, какой великий смысл, какая сила заключена в отцовской улыбке. Я даже не сразу заметила, что плачу, - не женщина, а неиссякаемый источник слез. Однако надо было приступать к тому, ради чего все и затевалось.
- Прости… - прошептала я. - Мне так жаль, так жаль…
Тут по щеке отца скатилась одинокая слезинка, и это подкосило меня окончательно. Я разрыдалась в голос, а он привлек меня к себе и поцеловал в макушку, как делал всегда в момент моих величайших побед и поражений.
- Тебе не о чем сожалеть, моя хорошая, - сказал он куда-то в мои невозможные морковные волосы.
- Джонатан!
Голос у мамы был встревоженный, и она безуспешно пыталась заглянуть через плечо отца. Тот разжал руки и слегка отступил, предоставляя ей свободный обзор.
Мне показалось, что мы смотрели друг на друга очень долго. Оно и понятно: восемь долгих лет и совсем иная прическа могут изменить кого угодно до неузнаваемости, даже в глазах близких. Затем мамины брови взлетели вверх. В поисках подтверждения она посмотрела на отца, и когда тот кивнул, замерла, комкая передник.
Вынув из сумки первое издание «Анны Карениной» (Боне сделал для меня такую грандиозную скидку, что я до сих пор с трудом верила), я протянула книгу маме:
- Вот, это тебе.
Она перестала комкать передник, бережно взяла книгу и стояла, поглаживая обложку, как бы в нерешительности, меж тем как я старалась не думать ни о чем, сосредоточившись на дыхательном процессе. Только удостоверившись, что нового потока слез не будет, я отважилась посмотреть на маму.
- Я все поняла. Честное слово, все! - Теперь я старалась сконцентрироваться на многократно отрепетированной речи. - Долгое время мне не удавалось понять, но теперь все иначе. Джорджа больше нет, его давным-давно нет в моей жизни. Я все еще живу в Теннеси, но своей собственной жизнью, которая мне по душе. А приехала я, чтобы сказать вам, что глубоко сожалею.
Мама отошла к столику для шляп, осторожно положила на него книгу и вернулась. Лицо у нее было очень спокойное, даже когда она обняла меня и привлекла к себе невыразимо материнским жестом.
- Мы тебя любим, Ванда. Надеюсь, ты и это понимаешь.
- Да, конечно. Я знала это всегда…
Неправда, я не знала этого всегда, а если честно, поняла только теперь, услышав из уст мамы.
Потом мы прошли в дом. Меня усадили в гостиной в любимое кресло, мама ушла за стаканами и льдом, а папа стал откупоривать бутылку.
- У тебя, как я вижу, развился вкус в отношении спиртного. Помнишь, я говорил, что нет ничего лучше хорошего виски, а ты брезгливо морщилась?
- Многое изменилось, папа.
- Да уж, - усмехнулся он. - Но этот цвет волос тебе к лицу.
Вошла мама со стаканами, папа их наполнил, и лед окрасился в янтарный цвет. Происходящее - каждый момент его - было исполнено безмятежности. Только когда мы уже сидели со стаканами в руках, я заметила, что у мамы красные глаза - она потихоньку от нас плакала на кухне. Ни я, ни отец ничего не сказали по этому поводу; я только подумала, что и сама охотнее занималась бы этим в укромном уголке, а не на людях, как в последнее время.
- Так как же ты живешь? - спросила мама.
- Хорошо. Я разведена. Одинока, как перст. Подруга приютила меня в комнате над гаражом.
Родители обменялись взглядами, и я отругала себя за то, что снова проверяю их на прочность. Что делать, привычка - вторая натура.
- Не расстраивайтесь, - сказал я с улыбкой, - все не так страшно. У меня теперь свое дело. И приятель есть. Адвокат.
- Правда? - обрадовался отец.
- Чистейшая, - заверила я, не вдаваясь в подробности.
Строго говоря, у нас с Уолтером сейчас был сложный период, что-то вроде пробной разлуки - ну и что? Нельзя же рваться сразу ко всем целям. Разумная очередность прежде всего.
- Ну и как он? - допытывался отец.
- Хороший человек. Немного похож на тебя.
- Тогда, значит, очень хороший, - усмехнулся он.
- Что верно, то верно, - признала я с невольной улыбкой. - И вообще, другого мне не надо.
Среди ночи я проснулась в своей прежней постели, в прежней комнате, которая за восемь лет не изменилась ни на йоту. Уселась, глядя на потускневшие, кое-где загнувшиеся постеры восьмидесятых, слыша тот же до чертиков надоевший фрагмент музыки.
Ну как же без него!
А ведь я надеялась, что паломничество домой (так сказать, возвращение блудной дочери под родимый кров) и в этом столкнет дело с мертвой точки, и когда отношения с родителями будут улажены, проклятый отрывок перестанет меня преследовать. Увы, я опять напоролась на то, о чем говорят «принимать желаемое за действительное».
Спустив ноги с кровати, я привычным движением нашарила старые шлепанцы. Засмеялась - это ж надо, даже такие обноски, и те на прежнем месте!
Выглянув на лестницу, я увидела в гостиной яркие сполохи телевизионного экрана. Для меня не было неожиданностью, что отец сидел перед ним, поглощенный извечной рождественской «Филадельфией». Все вернулось на круги свои.
- Эй! - окликнула я.
- Разбудил тебя? - Он виновато развел руками. - Дистанционное управление барахлит, а вставать, чтобы убавить звук, было лень.
- Они по-прежнему дают на праздники «Филадельфийскую историю»? Без тебя я ее ни разу не смотрела.
- Я, можно сказать, тоже. Между прочим, это кассета. Я ею обзавелся сразу после твоего отъезда, но вот смотреть все было как-то не под настроение.
- Тогда, может, перемотаешь на начало и посмотрим вместе? Особенно если у вас припасено мороженое.
- Отличная идея.
Прошлепав на кухню, я сунула нос в холодильник и обнаружила здоровенную упаковку «Баскии Роббинс».
- Ты тоже очень хороший человек, мамуля, - с чувством прошептала я, взяла коробку и две ложки побольше и направилась в гостиную…
И остолбенела на пороге.
Музыка! Та, что месяцами изводила меня своими звуками. Моя несуществующая музыка!
Основная музыкальная тема из «Филадельфии».
- Боже правый!
- В чем дело? - с тревогой осведомился отец, взглянув на меня. - Что-то не так?
- Все очень даже так, - заверила я его в безмерном облегчении и плюхнулась на диван рядом с ним. - Все прекрасно, папа.
И я зачерпнула полную ложку мороженого, решив ни в чем себе не отказывать.
- Ты не помнишь, когда у нас появилась эта традиция? Я имею в виду, смотреть на Рождество «Филадельфию»?
- Точно не скажу. - Отец задумчиво облизал сладкую ложку. - По-моему, ты была тогда еще ребенком.
- Вот как?
Краем глаза я видела, что он за мной наблюдает, однако некоторое время прошло в молчании.
- У тебя действительно все в порядке? - наконец не выдержал он.
Я только улыбнулась, придвинувшись поближе к отцу, как делала в детстве в поисках уюта. Он обнял меня за плечо, тоже как тогда, и я полностью и окончательно ощутила себя дома.
Дома и под родительским крылом.
Самое интересное, что именно в этот миг мне впервые стало ясно, чего я хочу от жизни и кто мне для этого нужен.
- Музыка к этому фильму… ты не находишь ее странной, папа? Я хочу сказать, что это ведь не классический стиль.
- И близко не стоял к классике, - со смехом признал он.
Мороженое было упоительное. Я понимала, что мне уже достаточно, но остановиться не могла.
- Хорошо, что ты приехала, Ванда. Нам тебя очень недоставало все эти годы. Может, останешься на все праздники?
- Рада бы, но не могу. У меня большие планы на завтрашний день. Но… знаешь что? - Я выпрямилась, осененная идеей. - В феврале у мамы день рождения. Может, пора и вам нанести мне визит? Нет, правда, приезжайте! Я вас познакомлю с друзьями.
- И со своим адвокатом, - подмигнул отец.
- Само собой.
Вопрос был решен. Мы снова устроились поуютнее и последующие два часа в удовлетворенном молчании смотрели любимый фильм.
- Мэри Энн все время забывает то, что должна сказать перед приземлением космического корабля, - пожаловался Алекс, не в силах скрыть волнение.
В самый канун Рождества магазин был набит до отказа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30