Я зажмурилась и позволила заговорить опьянению:
- По-моему, дело идет к поцелую. Ведь ты хочешь меня поцеловать, правда?
Боже милосердный, избавь меня от этой пытки, любым способом! Можешь испепелить молнией, да и аневризма аорты тоже сойдет.
- Хочу. А что, не стоит?
- Еще как стоит! - заявила я, открывая глаза, чтобы решительно и без страха заглянуть в лицо неизбежности.
- Уверена? - с улыбкой поддразнил Уолтер.
- Нет.
- Какая ты все-таки странная! - Он потянулся, чтобы отвести с моих глаз упавшую прядь.
- Не обращай внимания, так, некоторая прелюдия. - Если бы можно было возненавидеть себя еще сильнее, я бы возненавидела, сейчас же я просто закрыла лицо руками. Боже мой, что я несу!
Рука снова опустилась на мое плечо. Вся на нервах, я соскочила с дивана как ужаленная, по-прежнему прижимая ладони к лицу.
- Ванда!
Услышав, что Уолтер встает с дивана, я приготовилась снова шарахнуться, но он взял мои руки и отвел их от лица. Это пригвоздило меня к месту. Приподняв мое лицо за подбородок, он заглянул мне в глаза. Я дышала как загнанный зверь, кровь бешено билась в висках. Уолтер скользнул взглядом по моему пылающему лицу, задержавшись на губах.
- Я ничего, ничего не понимаю…
- Ты подожди, я сейчас! Где-то в машине у меня валяется руководство по сексу.
- Вот и отлично! - засмеялся он. - Очень кстати. Я что-то совсем вышел из формы, просто никак не соображу, что делать. То ты на меня бросаешься, то шарахаешься. Наверное, правила изменились, а я и не заметил.
Он провел кончиком пальца по моему лицу. Ой, мамочка!
- Все дело в том, что… - я сглотнула, - тогда, у меня в квартире, мы были, можно сказать, совсем чужие. А сейчас…
- Что сейчас? - поощрил Уолтер, когда я запнулась.
- Сейчас… - Я сделала попытку поймать ускользающую мысль, но дыхание, овевающее щеку и ухо, мешало мне сосредоточиться. - Сейчас… ты мне не совсем чужой.
- Интересная мысль. - Уолтер помолчал, раздумывая. - Что ж, в этом есть какой-то смысл.
- Для меня уж точно.
- Тогда вот что. Давай притворимся, будто мы по-прежнему чужие, и поскорее. Потому что если мы не начнем целоваться самое большее через минуту, мне придется покинуть помещение.
- А ты уверен, что поцелуи требуют обсуждения? Нормальные люди просто приступают, и все.
- Я и сам раньше так думал…
Рука прошлась по моим волосам, раздвигая пряди, щекоча кожу, посылая всюду волны жара. Когда ладонь легла на щеку, я прижалась к ней, впитывая тепло, я потянулась следом, когда она отстранилась. Очень близко был слышен звук дыхания, такого же частого, как мое.
- Но с тобой все иначе… - прошептал Уолтер мне на ухо. - Так что ты просто обязана как-нибудь дать мне понять, что настал момент перейти к поцелуям.
- Момент настал.
Рука тотчас обвилась вокруг талии и привлекла меня, с силой и в то же время осторожно.
У него были на редкость мягкие и сладкие губы, но я скоро убедилась, что они умеют быть и требовательными. Как это говорится? Первая волна пришла и подняла нас на своем гребне. Господи, до чего же точно! Когда она отхлынула, у меня подкосились ноги от неожиданного изнеможения, и пришлось ухватиться за плечи Уолтера, чтобы устоять.
- Ты что?
Мне не сразу удалось ответить. Сердце металось в груди, как обезумевшая птица по клетке. Мы достигли точки невозврата. Дороги назад не было.
- Конченый я человек, вот что.
Опять мой болтливый язык! Уолтер сделал попытку отстраниться, но я только крепче прижалась к нему, потому что новая волна уже грозила накрыть меня с головой. Наши губы снова встретились. До чего свежим было его дыхание! Привкус вина был как привкус спелого винограда, сорванного прямо с кисти в благоуханном осеннем саду. Этот красивый образ оказался удивительно кстати, он провоцировал, и я обвилась вокруг Уолтера, как виноградная лоза вокруг надежного и крепкого ствола. Когда он оторвался от моих губ, я не сразу нашла в себе силы поднять тяжелые веки, а когда посмотрела на него, он улыбался.
- На этот раз можешь быть спокойна - я не стану верещать, как девчонка, которой лезут под юбку.
Разгоряченный, он выглядел еще привлекательнее, еще сексуальнее. Хотелось стиснуть его в объятиях изо всех сил, чтобы он понял, до чего он мне нравится, и я наконец позволила себе это, оттеснив некстати всплывший в памяти образ: бутылка дорогого французского вина рядом с пакетом бормотухи. Я даже ухитрилась хихикнуть над этим образом.
- Только учти, я не занималась любовью три года.
- Ничего страшного. Это как умение ездить на велосипеде - в нужный момент всплывает в памяти.
- Да я не об этом, глупый! Три года, понимаешь? Три года!
Я подчеркнула невообразимую продолжительность этого срока, в два рывка сдернув с Уолтера галстук.
- Ты потрясающая!
- Ни слова больше, мой Ромео. Надеюсь, ты проникся тем, сколько времени я потеряла? Давай наверстывать!..
В первый раз это было как утоление давнего и мучительного голода: скорей, скорей, все один сплошной неистовый рывок. Второй раз был более медленным, осознаннее, более протяженный и гармоничный (во всяком случае, мы не сшибли журнальный столик). Третий длился еще дольше, этакая долгая дорога к познанию друг друга, полная прикосновений и ласк. Потом, так и не разжав объятий, мы впали в сладостное оцепенение прямо на ковре перед камином, где теперь лениво мерцали последние угольки.
Когда мы продрогли, Уолтер снова развел огонь. Принес покрывало и набросил на меня. Затем забрался под него и с удовлетворенным вздохом устроился поуютнее, прижавшись грудью к моей спине и зарывшись лицом в волосы.
- Было здорово, правда? - Он не столько спрашивал, сколько констатировал факт.
- Мм… - только и удалось вымолвить мне в знак согласия.
Некоторое время мы лежали молча, глядя на огонь и наслаждаясь чувством покоя и довольства, когда вдруг, уже в полусне, Уолтер проговорил: «Люблю тебя…»
Он, должно быть, уснул сразу после этого, но мои глаза раскрылись на всю ширь, и никакое усилие уже не заставило бы их закрыться.
Он обращался не ко мне. Я не так много для него значила, чтобы говорить такое. Для меня, я знала, не было места в его жизни и скорее всего не могло быть в принципе. Это вырвалось случайно, по привычке - наверное, именно с этими словами он засыпал, когда была жива Мэгги. Он даже не сознавал, конечно, что говорит.
Зато я сознавала, и еще как. Лежала, смотрела на огонь и пыталась остановить слезы, но они все равно текли. Не скажи он это, я бы осталась и с радостью уснула в его объятиях. Однако слова прозвучали и разрушили уютный кокон, в котором я находилась. Снова вспомнилось, что я всего лишь временно занимаю чужое место, а тот факт, что оно уже никому не принадлежит, дела не менял. Надо бежать, думала я. На этом доме свет клином не сошелся, есть и другие места, где можно укрыться от Джорджа. Оставшись здесь, я поставлю на карту больше, чем могу себе позволить потерять.
И я покинула уютное кольцо мужских рук, каменея каждый раз, стоило лишь Уолтеру шевельнуться. Но он повернулся на спину и уснул еще глубже. Торопливо одевшись, я укрыла его получше. Он только вздохнул во сне. Тогда я опустилась на колени и коснулась губами его губ, давая ему шанс все-таки проснуться и удержать меня. Но и это его не разбудило. Минут пять я сидела рядом, стараясь запомнить его мирно спящим, потом поднялась к себе за вещами. Ключ оставила на кухонном столе. Словно сговорившись с судьбой, дверь закрылась за мной совершенно бесшумно. Слезы полились снова, когда я шла к машине, и не иссякали почти шесть часов, пока я кружила по извилистым улицам Хейстингса в ожидании утра.
В девять часов, измученная сверх всякой меры, я решила, что уже можно нанести визит, и постучалась в дверь дома Элизабет. Одного взгляда на меня ей было до-статочно, чтобы понять, что дело плохо. Она молча отвела меня в комнату над гаражом и ушла, а я впала в тяжелый сон, который длился почти двенадцать часов.
В дверь постучали. На часах было семнадцать минут десятого.
- Войдите! - прохрипела я.
Вошла Элизабет с кружкой чего-то горячего. Язык был как пергаментный, поэтому я ограничилась тем, что приглашающим жестом похлопала по постели. Она уселась и протянула мне кружку. Это был горячий шоколад.
Довольно долго царило молчание. Я прихлебывала напиток, прислушиваясь к тому, как сознание пробуждается от дремотного оцепенения.
- Хочешь поговорить? - спросила Элизабет, когда кружка опустела. - Я вроде как неплохой психоаналитик.
- А не о чем говорить, - усмехнулась я. - Просто пришло в голову, что самое время удалиться по-английски, пока дело не зашло слишком далеко.
- Зашла дальше, чем собиралась? - с пониманием уточнила она.
- Упс! В точку! - Я залихватски прищелкнула пальцами и расхохоталась как можно циничнее.
* * *
Элизабет обвела взглядом комнату, предоставленную мне для ночлега.
- Извини за все это. Свекровь постаралась. Мне бы и в голову не пришло сделать стены желтыми. - Она передернулась. - Фу!
Вселяясь, я совершенно не обратила внимания на окружающее и лишь теперь огляделась. Это было просторное помещение с двумя дверями: порог одной я переступила, поднявшись по лестнице на крышу гаража и оказавшись на крохотной лестничной площадке; другая, как выяснилось, вела в ванную. Двуспальная кровать не торчала посредине, а уютно пристроилась в углу. У окна стоял простой стол, в другом углу - шкаф в том же стиле, рядом с ним - комод, одновременно служивший туалетным столиком. Дощатый пол был прикрыт тканым ковром, очень похожим на деревенский половик, только большим и квадратным. Общее впечатление складывалось на редкость приветливое, как от чистенького деревенского домика. Лучшего места, где женщина может спрятаться от злого мужа, нельзя было и придумать.
- А мне нравится, даже очень, - честно призналась я. - Сколько возьмешь за постой?
- За постой ничего, - пожала плечами Элизабет. - Вот если захочешь остаться насовсем, тогда и поговорим. Давай не будем далеко заглядывать.
- Давай не будем. - Я благодарно улыбнулась.
- Вот ключи абсолютно от всего. - Она положила на стол целую связку. - Кухня и гостиная в твоем распоряжении, будь там как дома. И вообще, заходи в любое время. Детям не терпится с тобой познакомиться.
Когда дверь за Элизабет закрылась, я полежала, вначале прислушиваясь к затихающим шагам по лестнице, потом провожая взглядом сполохи огней проезжающих машин на потолке, и сама не заметила, как снова уснула.
Следующие три дня я провела в добровольном затворничестве, выходя только в магазин за питьевой водой и апельсинами, на которых могла сидеть месяцами. Не хотелось ни видеть кого-то, ни говорить с кем-то. Уважая мое настроение, Элизабет не навязывала свое общество.
В ящике стола нашлись бумага и ручка, и на третий день я отдала должное эпистолярному жанру: писала письма без адреса, просто чтобы высказать то, что приходило на ум или вспоминалось.
О том, например, как мы с отцом на Рождество засиживались допоздна в ожидании фильма «Филадельфийская история» (того прежнего, с Кэтрин Хепберн), который почему-то каждый раз показывал один из каналов. Или о том, как однажды мы с мамой (мне тогда было двенадцать) решили сами сшить костюм на Хэллоуин и какой это был жуткий провал. О школе танцев и о том, как мисс Мария (по-настоящему Магда, эмигрантка из Венгрии) хватала мой многострадальный подбородок всей пятерней и провозглашала басом: «Никогда, никогда я не видела такого жизнерадостного ребенка!»
И это была чистая правда. Я росла на редкость жизнерадостной и имела к тому все основания - единственный ребенок любящих, счастливых в браке родителей. Отцовская практика разрасталась, я могла позволить себе все, что хотела, и тем не менее рано научилась ценить радость собственного приработка, своих небольших, но независимых денег, научилась тратить их со вкусом и удовольствием (к примеру, на джинсы от лучших модельеров и деликатесы из фирменных магазинов). Почему же все так обернулось? Каким образом беззаботная, грациозная девочка, восхищавшая своими пируэтами строгую мисс Марию, превратилась в сварливую, озлобленную на весь мир женщину?
Снова и снова я задавала себе этот вопрос, но ответа не находила. Помнится, учителя предсказывали мне блестящее будущее, а потому считали своим долгом придираться по поводу и без повода. «Ты очень одаренная, Ванда, и, приложив достаточные усилия, сможешь стать кем захочешь. Ты уже выбрала себе профессию? С твоими способностями следует с детства стремиться к цели».
Увы, такой цели у меня не было. Мне легко давались как точные, так и гуманитарные науки, но не было особых предпочтений. По математике и родному языку я шла блестяще, неплохо справлялась и с факультативными предметами, но ничто не привлекало меня больше остального. Я даже не понимала, чего от меня, в сущности, хотят, почему все время повторяют, что я могу добиться того и этого, достигнуть той и этой высоты. Когда по результатам школьного опроса «Кто из выпускного класса добьется в жизни успеха» я обошла Анни Маги, претендентку на золотую медаль, и снова попала под ливень восхвалений, то так прямо и спросила преподавательницу английского: почему ко мне лезут, почему не оставят в покое?
- Потому что за такими, как ты, будущее, - ответила миссис Никки, заговорщицки мне подмигнув. - Талантами нельзя разбрасываться. Мы хотим гордиться тобой, так что, уж пожалуйста, не разочаруй нас.
Гордиться, ха-ха! Свои лучшие годы я потратила на никчемный брак и в тридцать два не могу похвастаться ничем, вообще ничем. Живу из милости под чужой крышей, прячусь от человека, который мечтает меня убить, а в голове ничего, кроме несуществующей музыки. Интересно, что бы сказала миссис Никки, если бы нам довелось встретиться? Вряд ли бы ей удалось выразить свое разочарование с помощью одних только допустимых в обществе выражений.
Излагая все это на бумаге (так сказать, выражая весь ужас в словах), я пришла к выводу, что существует две точки зрения на ситуацию. Первая: я - неудачник по определению, а значит, все было просто обязано пойти кошке под хвост. Вторая: из страха не оправдать чужих ожиданий я снова и снова бросала в сортир свои шансы, снова и снова спускала воду, пока не смыла без остатка все, чем меня так щедро облагодетельствовала природа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30