Стихи понравились.
Ц Кажется, вы начинаете браться за ум, Ц сказал редактор, обычно скупой
на похвалу.
Романов тоже похвалил.
Ц Вот это и есть то, что называется настоящей социалистической поэзией,
Ц сказал он. Ц Горжусь тобой, мой мальчик. Все-таки это я тебя, черта, откр
ыл.
Отрывок был принят. Таранец обрадовался. Но какое-то неясное сомнение од
олевало его, что-то скребло и скребло на сердце…
Ц Надо бы прочесть этот фрагмент Гармашу, Ц сказал он Тане.
Ц Хочешь, я позвоню ему сейчас и попрошу послушать.
Ц Пожалуйста, позвони.
Сергей Романович охотно согласился.
Ц Приходите в воскресенье после обеда, Ц сказал он. Ц Буду ждать.

30

Гриша читал свой отрывок на память стоя. Сергею нравилась эта его манера
читать именно так Ц стоя и на память. Стихи только так и надо читать.
Гармаш любил стихи. Его всегда поражала могучая сила слов, заключенных в
строгие рамки стихотворных строк и облеченных в музыку ритма. Может быть
, потому его всегда так злила профанация в этой области. Потому и ненавиде
л он рифмоплетов, глубоко убежденных, что достаточно зарифмовать нескол
ько злободневных лозунгов, чтобы получить право на публикацию, на высоко
е звание поэта.
У Таранца был приятный голос и великолепная дикция. И это настораживало.
Но сейчас обычное чувство настороженности быстро уступило место искре
ннему интересу и удивлению. Стихи воспринимались на редкость легко, как
всегда воспринимается все очень простое и до прозрачности ясное.
Сергею нравилась поэзия Таранца. Но в ней зачастую была какая-то легкове
сность. И это огорчало. Сейчас же он слушал не просто мастерски сделанные
стихи, а нечто значительное, произведение, в котором на фоне в общем-то не
замысловатого сюжета четко вырисовывались очень сложные психологичес
кие конфликты и злободневные проблемы.
Ц Не понимаю, что вас тревожит? Ц спросил Гармаш. Ц Хорошо, отличные сти
хи.
Ц А что я говорила? Ц радостно воскликнула Таня.
Ц Подожди, Ц остановил ее жестом руки Таранец и, обернувшись к Сергею Р
омановичу, спросил: Ц Вы можете сказать, чем именно вам нравятся эти стих
и?
Ц Могу, Ц ответил Гармаш. Он помолчал, раздумывая, с чего начать, чувству
я, как смотрит на него Таня, как настороженно ждет Таранец. Ц Понимаете, Г
риша, в мире сейчас происходят очень важные и сложные события. Вы хотите п
омочь людям осмыслить их. Человек вырвался в космос, говорите вы. И теперь
он должен найти свое место среди других людей уже не в масштабе своей сем
ьи или своего аула, а в мировом. Вы говорите, что сейчас самое важное Ц под
няться над мелочами, поступиться ими во имя более важного. Это очень прос
то и в то же время очень трудно… Наши враги всю свою политику так называем
ого «совращения умов» строят на титанических усилиях опутать это «само
е главное» паутиной мелочей. Конечно, их очень много, этих мелочей. И часто
они кажутся весьма значительными. Но вы правы: чтобы увидеть самое главн
ое и показать его людям, надо подняться над мелочами. Не всем это удается.
Вам удалось. И вы зовете к тому же своих сверстников. Ваша «Свобода» Ц эт
о призыв избавиться от всего, что мешает счастью: от пошлости и эгоизма, от
зависти и обывательства, от суетности, от плена мелочей, которые могут за
сосать, как болото. Вы меня обрадовали.
Ц Не знаю, Ц задумчиво произнес Таранец, Ц но с тех пор, как я взялся за э
ту поэму, я никак не могу отделаться от ощущения, будто меня сорвало с якор
я и несет неведомо куда, как лодку в бурю.
Гармаш улыбнулся Ц он уже догадывался, что творится в душе этого челове
ка. Надо бы поговорить с ним с глазу на глаз. И не откладывая. Его стихи Ц к
ак исповедь, и с ним сейчас надо как с грешником в минуту полной откровенн
ости.
Ц Танечка, Ц попросил он. Ц Сделайте милость, приготовьте нам кофе.
Ц С удовольствием.
Сергею показалось, что она обрадовалась возможности оставить их вдвоем.
«Она чувствует, Ц подумал он, Ц что с близким ей человеком творится что-
то неладное, что он в плену сомнений и тревог. И надеется, что я помогу ей. Зн
ала бы она, как трудно с такими, как ее Гриша. С такими, как он, всегда нелегк
о. Они терпеть не могут словесных штампов, их всегда раздражает нравоуче
ние. Они восстают против деклараций, как и против политической трескотни
. Их может покорить только искренность и душевная теплота. То, что он напис
ал, и впрямь не просто хорошие стихи, такие обычно пишут после долгих разд
умий. Это исповедь и проповедь в одно и то же время. Проповедь в лучшем смы
сле этого слова Ц действием. И тут нужна фанатическая убежденность: мал
о провозглашать свои принципы, надо быть до конца преданным им. А поэзия, н
астоящая поэзия Ц всегда святыня. И чтобы стать жрецом ее, нужно самому б
ыть очень чистым».
Гриша слушал молча. Обветренное, энергичное лицо его сначала пошло красн
ыми пятнами, потом стало бледнеть. Несколько раз он хотел прервать Гарма
ша, но сдерживался. Сергей Романович закончил. В комнате несколько минут
стояла тишина.
Ц Так вы считаете, Ц Гриша указал на свою рукопись, Ц вы считаете, Ц по
вторил он, Ц что это все Ц ложь? Лицемерие и ложь? Ц Голос его дрогнул.
Ц Лицемеры и лжецы никогда не испытывают того, что тяготит вас, Ц произ
нес Гармаш. Ц Они вершат свое подлое дело и остаются спокойными. У них ни
когда не бывает такого ощущения, «будто их сорвало с якоря и несет неведо
мо куда». Они всегда знают, что делают. Мне кажется, вам надо хорошенько по
думать над тем, что вы написали.
Таранец кивнул. Гармаш продолжал, по-прежнему осторожно подбирая слова:

Ц Я хотел сказать, Гриша, что талант, подлинный талант, прежде всего Ц бо
льшая ответственность, и в первую очередь перед самим собой, родными, бли
зкими… Конечно, он дает и преимущества. Но как ничтожны они, эти преимущес
тва, по сравнению с ответственностью. Вас не обижает, что я говорю?
Ц Нет. Конечно, все это очень горько, но вы правы. Вы правы: мне надо хороше
нько подумать.
Вернулась Таня. Она была в пестром фартуке Галины. В руках Ц поднос, на не
м чашки, сахарница.
Ц Вот и кофе, Ц обрадовался Гармаш. Ц Сейчас мы подкрепимся, потом еще п
очитаем. Мне бы очень хотелось прослушать еще хоть один фрагмент из этой
поэмы.
Ц Сегодня я больше читать не стану, Ц хмуро произнес Гриша.
Ц Ладно, не станем читать, будем пить кофе.
Прихлебывая из чашки, Гриша попросил Сергея Романовича показать что-ниб
удь из его новых набросков. Сергей протянул ему несколько страниц Ц тол
ько сегодня утром отредактированных и переписанных начисто:
Ц Опять про войну.
Ц Сегодня, когда мы добирались к вам и проезжали мимо кинотеатра, одна да
мочка, глядя на афишу, ворчала: «Господи, опять о войне. Ну сколько можно?!»

Ц Так я ведь не для этой дамочки пишу.
Ц И я бы написал про войну. А только… Я ведь тогда, как это говорится, пешко
м под стол ходил. Помню, когда немцы впервые появились у нас на селе, мать с
хватила меня на руки Ц и бегом в хату. Она дрожит от испуга, а я смотрел в о
кно и ничего страшного не видел. Солдаты как солдаты. Только и того, что ши
нели другого цвета. Так неужели об этом писать? Ц Он протянул рукопись Та
не: Ц Читай, у тебя лучше получится. Ц Он знал, что Гармаш любил слушать с
вои наброски в чужом чтении. Сергей Романович на литературных четвергах
часто утверждал, что только так лучше всего воспринимаются все недостат
ки сюжета и стиля.
Гармаш отодвинул машинку, уперся локтями в стол, положил подбородок на л
адони, стал слушать.
…Таня сделала паузу между двумя главами. Гриша вздохнул. Произнес огорче
нно:
Ц Обидно.
Ц Что обидно? Ц спросила Таня.
Ц Что поздно родился, Ц ответил Григорий. Ц Читай.
«Если вдуматься, то он прав, Ц подумал Сергей. Ц О войне писать легче. Тру
дности, острые конфликты… Характеры вырисовываются сами собой. Но, с дру
гой стороны, эта женщина в троллейбусе… «Господи, опять о войне. Ну скольк
о можно!» Нет, надо писать. Как получилось, что немецкий народ, такой велик
олепный народ, был так обманут. Как это случилось? И еще. Ведь по нашей земл
е шагали не только молодчики в черных мундирах со свастикой на рукаве. Ша
гали крестьяне. Шагали рабочие. Шагали служащие Ц бухгалтеры, счетовод
ы, сборщики податей… Учителя, которым конечно же не из автоматов строчит
ь, а обучать ребят уму-разуму. Наконец, конструкторы, техники, ученые, черт
их возьми. Эти не могли не понимать, что делают. Этих не одурачишь теориями
о преимуществе арийской расы. Вся Европа лежала у их ног, покоренная и, ка
залось, покорная. А впереди, за Кавказским перевалом, мерещились им белые
храмы и тихие реки сказочной Индии. Они…»
Ц Не было этого! Ц громко, со злостью сказал Гриша.
Ц Чего не было? Ц спросил Сергей.
Ц Того, о чем вы пишете здесь. Наши люди всегда верили в победу. С первых дн
ей. С первых часов. Никто не задумывался над тем, что будет, если немцы побе
дят. Ц Я задумывался, Ц спокойно сказал Сергей. Ц А почему вы полагаете
, что они не могли победить?
Ц Потому что история подчиняется закономерностям. И потом, кто сомнева
ется у вас? Коммунист? Если бы такой вопрос задал трус или предатель, куда
ни шло. А то ведь коммунист. Сын участника штурма Зимнего. Не мог такой сом
неваться. Не имел права.
Ц Немцы дошли до Волги. Они были в Кисловодске… Вдумайтесь, Гриша, в Кисл
оводске. На них работали все заводы Европы. С ними были армии многих стран
. А мы потеряли хлеб, металл и уголь Украины, Белоруссию, Ленинград блокиро
ван, тысячи городов Ц в руинах…
Ц Все равно, не могли они победить.
Ц Вспомните Испанию. Если бы кто-нибудь сказал мне в тридцать шестом, чт
о фашисты в Испании победят, я бы ему проломил голову. А они ведь победили
и вот уж какой десяток лет все держатся и держатся.
Ц Ладно, Ц произнес Григорий и попросил: Ц Читай дальше, Таня.
«Имею ли я право так ставить вопрос в своей книге? Ц думал Сергей и решил:
Ц Имею. Так могло быть. И нужно показать, чего стоило нам, чтобы этого не сл
училось».
Таня закончила читать, положила рукопись на колени.
Ц Вот видите, Ц сказал Гриша. Ц У нее слезы.
Ц Ты скажи, Ц спросила его Таня чуть слышно, Ц надо писать об этом или н
е надо?
Григорий вдруг вспомнил Каретникова, его слова: «…Я, брат, войны попробов
ал… Мне жизни уже не будет…» Посмотрел на Гармаша, на Таню. И сказал так же
тихо:
Ц Надо.

31

Солнце садилось медленно, нехотя. Длинные мягкие тени ложились под ноги.
Песок, днем золотистый, сейчас казался розовым.
Теплоход появился из-за мыса, пыхтя, замедлил ход и наконец тяжело осевши
м бортом уперся в причал. Мостик дрогнул, сваи жалобно заскрипели. Полуоб
наженный матрос с традиционной татуировкой на груди и руках что-то пред
упреждающе крикнул осипшим голосом, легко приподнял тяжелый деревянны
й трап, уложил его чуть наискосок, стал сбоку, отряхнул ладони и принялся о
тбирать билеты.
Вадим Петрович и Багрий устроились внизу. Шарыгина оттеснили влево. Он с
тоял, держась за перила, любовался закатом.
Чаще застучал дизель. Послышалась команда отдать концы. Матрос убрал схо
дню, снова отряхнул ладони и куда-то исчез. Послышался нарастающий шум во
ды за кормой. Катер, постепенно набирая скорость, направился к фарватеру.

Дрожит мелкой дрожью палуба. И поручни тоже дрожат, еще теплые, не успевши
е остыть металлические поручни, отшлифованные сотнями тысяч рук за деся
ть лет.
Солнце висело над плавнями, оранжево-красное, остывающее, под ним лежало
облако, тонкое, нежное, будто сотканное из синей паутины. И над ним Ц обла
ко, но уже плотное, в разрывах. И в этих разрывах Ц ярко-золотистый багрян
ец. На палубе уже неясные вечерние тени. Они все время движутся, то приближ
аясь к борту, то отодвигаясь от него. Но вот солнце ушло за облако, и тени ра
стаяли, все вокруг покрылось легкой синеватой дымкой. У берега, под разве
систыми ивами, вода уже Ц совсем черная. И над этой лоснящейся тенью чуди
тся легкая кисея тумана. При закате солнца на реке все обманчиво, особенн
о цвет воды Ц не то густо-фиолетовый, не то оранжево-лиловый с таинствен
ными бликами на гребнях волн, покато расходящихся от теплохода к берегу.

Сквозь мерный стук машины и назойливый крик чаек слышно, как журчит вода
за бортом.
Когда теплоход причалил к пристани, над городом повисли сумерки. Зажглис
ь вечерние огни. У входа создалась толчея: пассажиры спешили к трамвайны
м и троллейбусным остановкам. У соседнего пирса тоже причалил большой ре
чной теплоход, переполненный дачниками.
Вадим Петрович проводил Багрия до трамвая, помог сесть Ц это было нелег
ко, Ц подождал, пока трамвай тронулся, и зашагал к своему троллейбусу. На
душе у него было легко и радостно: день прошел хорошо, натянутость в отнош
ениях с Андреем Григорьевичем, которая возникла вчера и еще сегодня дава
ла себя чувствовать, к вечеру совсем прошла, дома ждала газета с его стать
ей о витаминах, и вообще все шло как нельзя лучше.
Багрий стоял у окна площадки наполненного до отказа трамвая и думал, что
сегодня надо было бы ему вернуться пораньше, чтобы успеть поговорить с К
аретниковым, может быть, в больницу съездить Ц посмотреть Валентину Лу
киничну. Он и хотел выехать пораньше, но не получилось: сначала сосед в гос
ти пришел, потом другой пожаловал Ц пригласить его и Шарыгина отобедат
ь в семейном кругу за компанию, затем сняли с рейса дополнительный катер,
который всегда включался в график по выходным. «Ничего, Ц успокаивал се
бя Андрей Григорьевич, Ц времени еще много, успею все сделать».
Вернувшись домой, он принял душ, переоделся и направился к Назару Фомичу.

Каретников, как и вчера, сидел на верхней ступеньке лестничной площадки
и курил.
Ц Ну как? Ц подсел к нему Багрий. Ц Отошло маленько?
Ц Вы уж извините, Андрей Григорьевич, накуролесил я тут вчера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46