https://wodolei.ru/catalog/unitazy/
Хотела поехать на поезде, но эти засранцы железнодорожники бастуют.
– Они защищают свой кусок говядины, – заметил Эдуар.
– Ты смотри, сказываются уроки мамаши Рашель! – проворчала Розина. – Я как раз хотела просить тебя навестить ее вечерком, потому что я наверняка вернусь поздно. Папаша Монготье обещал мне позаботиться о старухе, но я знаю, что они нажрутся, как два поляка. Ты и представить себе не можешь, насколько трудно мне крутиться между этими пьяницами! До скорой встречи, мой Дуду.
Такси отъехало. Сквозь заднее стекло Эдуару еще была видна сложная прическа Розины. Во время короткого разговора матери с сыном Охальник успел поставить «ситроен» в бокс за гаражом. Он спер эту машину двумя днями раньше из гаража (хотя и защищенного) одного коллекционера и не очень хотел, чтобы тачка долго красовалась на людях: Охальнику слишком хорошо были известны превратности судьбы.
Маклер любил выдавать себя за человека, связанного с преступным миром, на самом же деле он был удачливым вором-одиночкой. А его любовные победы ограничивались общением с легкодоступными девицами, но он приукрашивал эти истории, чтобы показать, насколько свободен в этой жизни.
Эдуар редко прибегал к банковским услугам, он вел себя, как старый крестьянин прежних времен, храня наличность в хитроумных тайниках. Попросив Охальника подождать, Бланвен ушел за сорока тысячами франков, находившимися в двойном дне жестяной лейки, которую он смастерил собственными руками несколько лет назад.
Мужчины отправились обмыть сделку в сельскую лавочку мамаши Тайяр, у которой можно было найти все, что заблагорассудится. Охальник часто смотрел на часы, объяснив Эдуару, что он попросил одну из своих воздыхательниц заехать за ним и отвезти в город. Бланвен знал, что это вранье. При каждой сделке маклер то и дело глядел на часы и, пританцовывая, говорил: «Из-за этой сучки я опоздаю, а у меня важная встреча на Елисейских полях с одним американцем, под завязку набитым долларами!» И в результате Охальнику удавалось расколоть Эдуара, чтобы тот оплатил ему поездку в такси. Но на этот раз у маклера не выгорело. Бланвен сказал:
– У меня тоже встреча. Вызвать тебе такси?
– Да они сейчас такие цены ломят!
– Не скупись, у тебя ведь есть бабки. Но Охальник оставался недоволен.
Приход Банана все уладил. Эдуар попросил паренька подвезти маклера.
– Как себя чувствует сестричка? – спросил Бланвен.
– Все без изменений. Такое впечатление, что она в сознании, но никаких реакций. Они разрешили матери остаться в ее палате.
Отогнав грустные мысли, подмастерье спросил у Охальника:
– Она уже здесь?
– Все в полном порядке! – ответил тот. – Такая соблазнительная, что хочется засунуть ей член в выхлопную трубу!
Маклер наклонился к уху Бланвена.
– Имеет смысл перекрасить ее, – сказал он с таким видом, будто идея только что пришла ему в голову, настолько она была малозначима.
Охальник любил прибегать к эвфемизмам, отчего разговор выходил гладким.
Воришка положил восемьдесят купюр по пятьсот франков в брючный карман, прикрыв их носовым платком; он всегда так делал – брюки вздувались, и можно было подумать, что у него опухоль.
– Мне шепнули, где стоит еще одна коллекционная штучка, – сказал перед уходом маклер, – поговорим о ней после. Заметь, что на купленной тобой красотке кардан марки «Спайсер».
* * *
Розина как в воду глядела: когда Эдуар приехал на стройку, Рашель и папаша Монготье лыка не вязали. Старики высосали на двоих три литра вина и пустились в разговоры о прошлой жизни, запутавшись в них, как сборщики крабов в скользких песках после отлива. Они кивали головами, на мгновение замолкали, затем один из них выуживал из глубин своей памяти какое-нибудь воспоминание и с триумфальным видом являл его на свет.
Приход Бланвена положил конец этой саге. Бульдозерист пробормотал что-то невнятное и ушел, выписывая ногами кренделя. Старик хотел было оседлать свой велосипед, но – увы! – не смог даже поднять его с земли и отправился домой пешком. Через несколько сот метров он нашел приют в кустах орешника.
– Ну ты даешь, ба! – разозлился Эдуар. – Набралась как сапожник! Когда вернется Розина, готов спорить, что она устроит тебе корриду!
Рашель с трудом ответила, что срать она хотела на свою дочь и, если Розина будет ей надоедать, она отправится подыхать в приют, где уж никак не хуже, чем в вагончике для деревенских бездомных.
– Переезжай ко мне, – предложил Эдуар, – я отдам тебе спальню, а сам размещусь в гостиной. У меня тепло, и ты сможешь смотреть телевизор.
Рашель отказалась: учитывая ее состояние, она не могла обойтись без женской помощи, да и старуха-калека не лучшая компания для красивого холостяка.
– Какого черта матери понадобилось в Париже? – спросил Эдуар. – Когда она говорила о каких-то бумажках, у нее был такой лживый вид…
– Она что-то готовит! – изрекла пророчески Рашель. – Утром сюда приезжал мэр, и она уехала вместе с ним. Ничего хорошего я от этого не жду.
Приход внука обрадовал старуху, и она доблестно боролась с опьянением.
– Что ты думаешь? – продолжал расспрашивать Эдуар.
– Я не думаю, у меня дурные предчувствия. Этот дерьмовый пустырь и работы, которые затеяла моя доченька, вконец разорят ее.
– Ты так считаешь?
– Да. Если уж твоя мать затевает какую-то глупость, то все выходит на славу. И прежде всего – твое появление на свет!
– Спасибо, – ответил Эдуар.
Рашель расхохоталась, причем из ее беззубого рта появилась пена.
– Да брось ты, Дуду; я рада, что ты есть у меня, но тогда, когда эту идиотку обрюхатили, ты себе и представить не можешь, что творилось! Розина уже ушла из дома: вечно у нее в жопе шило! И вот результат: в семнадцать лет она уже с пузом. Пришлось возвращаться домой. А ведь ты не знал Шарля, моего мужа. Старая выучка! Можно быть активным коммунистом и иметь при этом буржуазные предрассудки!
У меня сердце разрывалось при виде этой девчонки на сносях, которую, как собачонку, выбросили на улицу. Но Шарль был неумолим: или она, или я! И мои уговоры ничуть не помогли.
Голос Рашели становился все тише, она начала клевать носом. Эдуар слушал как зачарованный: подобные откровения были для него в диковинку. И мать, и бабка не любили распространяться о семейных делах. Лучше всегда держать язык за зубами: чисто крестьянское убеждение, впрочем, они и происходили из крестьян.
Рашель перевернула пустой стакан и умоляюще взглянула на внука.
– В бутылке должна еще остаться капелька. Взгляни-ка, Дуду!
Пусто. Он открыл новую бутылку.
– Ведь ты нажрешься вусмерть, ба!
– Скажешь тоже! Эдуар налил Рашели вина.
– Так что ты говорила?
– А я что-то говорила?
– Ты говорила, что беременная Розина очутилась на улице.
– Ах, ну да! Не знаю, как уж Розина устроилась, но рожала она в шикарном родильном доме в Булонь-Бийанкуре. Что было потом, я не знаю. Так прошел год. Она никогда не рассказывала мне, что делала все это время. И вдруг однажды – бац! – и она оказывается в тюряге! Мы получаем письмо, в котором говорится, что она находится в тюрьме города Лиона, и администрация спрашивает нас, что мы собираемся делать с ребенком. Надо было видеть Шарля! Впервые в жизни он поколотил меня. Именно так – поколотил, потому что я произвела на свет дочь, которую посадили в тюрьму. Какие же идиоты мужчины! Разве не так?
– А что же Розина натворила? – спросил Эдуар. Рашель уклончиво махнула рукой:
– Точно я ничего не знаю. Твоя хитрюга-мать всегда умела одурачивать стариков. Давала им пощупать себя и – гони монету! Ну, и правильно, я так считаю. После твоего рождения она переехала в Лион, где и связалась с одним ювелиром. А у этого старика жена еще была жива. И эта стерва застукала их. Могу себе представить, как она поливала Розину! В обвинении говорилось, что Розина вроде бы прихватила напоследок несколько ценных украшений. Старый мерзавец под влиянием своей карги подал жалобу, и Розина огребла два года.
Шарль не разрешил мне забрать тебя, и твоя мать взяла тебя с собой. У нее было такое право. Вместе с ней в камере сидела одна бабенка, зарезавшая своего мужа, потому что он изменял ей. А с этой женщиной была ее маленькая дочка, Барбара. Ангелочек! Я видела ее фотографии. Ты все время дрался с ней. И вот еще что: как только ты научился ходить, ты подходил к двери камеры и стучал, чтобы тебе открыли. Вот ведь инстинкт свободы, правда?
– Точно! – ответил Эдуар; сердце у него сжалось. Откровения бабки поразили его. Значит, он прожил первые годы своей жизни в тюремной камере! Напрягая память, Эдуар прикрыл глаза, надеясь вызвать какие-нибудь картины из прошлого. Он представлял себя малышом в камере, где, наверное, воняло грязным женским телом и скисшим молоком. Его чувства пришли в смятение. Жалко было Розину, а еще жальче себя самого. Эдуар понял, что для него самым большим счастьем в жизни будет рождение ребенка, но он заранее жалел это дитя – ведь его отец был заключен в тюремную камеру!
– Ну и побледнел же ты, – отметила Рашель, – наверное, мне не следовало рассказывать тебе об этом.
Главное, не говори ничего толстухе, а то она мне глаза выцарапает!
– Не беспокойся, ничего не скажу. А после выхода из тюрьмы?
– Она снова начала крутить со стариками, но теперь стала осторожней. Всякие у нее были: скряги, развратники, гуляки. Но Розина всегда успевала уносить ноги подобру-поздорову. Ее специальностью были вдовцы без детей; как только у этих недоделков помирает их мегера, так за них тут же принимаются снохи, проверяют, сколько денежек они тратят. Обычно ругают свекровей, но снохи – те похлеще. Они накручивают своих мужей, заставляют стариков делать им подарки, подписывать дарственные. А за всем их притворством скрывается настоящая подлость. Я даже знавала одну такую, она заводила своего свекра, чтобы добиться от него подарков: серебра, драгоценностей и всего такого прочего. Да это наша бакалейщица. Я собственными глазами видела, как она показывала старику свои прелести, дергая его при этом за пипиську.
Эдуар вернул Рашель к интересующему его сюжету:
– А что же я делал на этом параде стариков?
– Все случилось как нельзя лучше: умер твой дед, я смогла возобновить отношения с Розиной и взять тебя к себе, как ты уже знаешь.
Выпив маленькими глотками весь стакан, Рашель с мольбой протянула его внуку. Эдуару не хватило мужества отказать ей.
– А ты не выпьешь, Дуду?
– У меня нет жажды.
– А это можно пить и просто так. Если пьешь, чтобы утолить жажду, это не считается.
И старуха сделала солидный глоток, жидкость прошла по пищеводу с утробным звуком.
– Знаешь, что я скажу тебе, Дуду! Розина дорожит своим хахалем, потому что он единственный молодой тип в ее жизни. У него мускулистые ноги, выглядит он на двадцать шесть лет, вот она в нем души и не чает. Этот гонщик трахает ее три или четыре раза подряд, а она-то привыкла иметь дело со старой рухлядью, закутанной до фланелевое одеяло. Так что настал праздник и для ее пиписьки! Нужно войти в ее положение.
Старуха отрывисто рассмеялась.
– Ну, точно – передача мыслей на расстоянии: смотри, кто явился!
Обернувшись, Эдуар увидел Фаусто Коппи на своем сверкающем фиолетовом велосипеде.
– Представляешь, а ведь я только что о нем говорила! – пришла в восторг от совпадения старуха.
Гонщик слез с велосипеда и, держа его за руль, подошел к двери.
– Здравствуйте! – сухо сказал он. – А Розины нету?
Эдуар обратился к бабке:
– Моей бедненькой мамочки нет дома?
Старая пьянчуга икнула и подмигнула внуку.
– По-моему, она отправилась в Париж отсосать у одного своего хахаля, – сказала Рашель.
Хладнокровие покинуло Фаусто.
– Когда я был здесь в последний раз, какой-то шутник намазал мне седло клеем, – заявил он.
– Наверное, не сладко пришлось на спуске, ведь там нужно привставать! – высказал свое мнение Эдуар.
– Если кто-то нарывается на неприятности, то я готов их устроить! – сказал «чемпион» со своим прекрасным лигурийским акцентом.
Фаусто был худ, почти тщедушен в верхней части тела, что резко контрастировало с чудовищно выпирающими на ногах мускулами. Он состоял как бы из двух частей, как и мадам Лаважоль, сидевшая за учительским столом.
– Милый крутильщик педалей занервничал? – спросила Рашель, предвкушая наслаждение: в воздухе запахло порохом.
Эдуар покачал головой.
– Да что ты, ба! С какой стати ему нервничать? Ведь ты не нервничаешь, а, гонщик?
Побледневший Фаусто Феррари вцепился в руль велосипеда.
– Я тебя спрашиваю, нервничаешь ты или нет, понял, ты, Гонщик-быстрее-ветра? – переспросил Эдуар с любезной улыбкой.
– Вы ищете неприятностей! – вяло повторил гонщик.
Бланвен наградил его такой мощной пощечиной, что Фаусто выпустил из рук руль велосипеда и упал.
– Вот что называется «искать неприятностей»! – заявил Эдуар. – С таким ничтожеством, как ты, даже кулаки пускать в дело не требуется, достаточно и пощечины! А теперь катись, от тебя воняет!
Подняв велосипед, Бланвен передал его Фаусто.
– Когда-нибудь я намажу тебе седло не клеем, а серной кислотой. Посмотрим, как задымятся твои яйца!
«Чемпион» поднялся, глядя на врага с ненавистью и страхом.
– Но ведь я ничего вам не сделал! – сказал Фаусто; других аргументов он не нашел.
– Откуда ты знаешь?
Феррари схватил велосипед и вскарабкался на него без своей обычной удали. Его левая щека начала вспухать.
Противники смерили друг друга взглядами.
– Забудь сюда дорогу, – посоветовал Эдуар, – мне так хочется стать по отношению к тебе несправедливым.
6
Глядя на плачущую Нину, Розина удивлялась, что страдания кузины не трогают ее – она считала их преувеличенными. Нина всхлипывала, как мышка, губы у нее кривились. От переживаний ее экзема проступила еще больше.
– Ну же, ну же, – не выдержала Розина, обнимая Нину за шею, – необратимой бывает только смерть.
Это была любимая формулировка одного из бывших любовников Розины, и она часто прибегала к ней благодаря слову «необратимый», которое, по ее мнению, служило свидетельством «высокого класса».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Они защищают свой кусок говядины, – заметил Эдуар.
– Ты смотри, сказываются уроки мамаши Рашель! – проворчала Розина. – Я как раз хотела просить тебя навестить ее вечерком, потому что я наверняка вернусь поздно. Папаша Монготье обещал мне позаботиться о старухе, но я знаю, что они нажрутся, как два поляка. Ты и представить себе не можешь, насколько трудно мне крутиться между этими пьяницами! До скорой встречи, мой Дуду.
Такси отъехало. Сквозь заднее стекло Эдуару еще была видна сложная прическа Розины. Во время короткого разговора матери с сыном Охальник успел поставить «ситроен» в бокс за гаражом. Он спер эту машину двумя днями раньше из гаража (хотя и защищенного) одного коллекционера и не очень хотел, чтобы тачка долго красовалась на людях: Охальнику слишком хорошо были известны превратности судьбы.
Маклер любил выдавать себя за человека, связанного с преступным миром, на самом же деле он был удачливым вором-одиночкой. А его любовные победы ограничивались общением с легкодоступными девицами, но он приукрашивал эти истории, чтобы показать, насколько свободен в этой жизни.
Эдуар редко прибегал к банковским услугам, он вел себя, как старый крестьянин прежних времен, храня наличность в хитроумных тайниках. Попросив Охальника подождать, Бланвен ушел за сорока тысячами франков, находившимися в двойном дне жестяной лейки, которую он смастерил собственными руками несколько лет назад.
Мужчины отправились обмыть сделку в сельскую лавочку мамаши Тайяр, у которой можно было найти все, что заблагорассудится. Охальник часто смотрел на часы, объяснив Эдуару, что он попросил одну из своих воздыхательниц заехать за ним и отвезти в город. Бланвен знал, что это вранье. При каждой сделке маклер то и дело глядел на часы и, пританцовывая, говорил: «Из-за этой сучки я опоздаю, а у меня важная встреча на Елисейских полях с одним американцем, под завязку набитым долларами!» И в результате Охальнику удавалось расколоть Эдуара, чтобы тот оплатил ему поездку в такси. Но на этот раз у маклера не выгорело. Бланвен сказал:
– У меня тоже встреча. Вызвать тебе такси?
– Да они сейчас такие цены ломят!
– Не скупись, у тебя ведь есть бабки. Но Охальник оставался недоволен.
Приход Банана все уладил. Эдуар попросил паренька подвезти маклера.
– Как себя чувствует сестричка? – спросил Бланвен.
– Все без изменений. Такое впечатление, что она в сознании, но никаких реакций. Они разрешили матери остаться в ее палате.
Отогнав грустные мысли, подмастерье спросил у Охальника:
– Она уже здесь?
– Все в полном порядке! – ответил тот. – Такая соблазнительная, что хочется засунуть ей член в выхлопную трубу!
Маклер наклонился к уху Бланвена.
– Имеет смысл перекрасить ее, – сказал он с таким видом, будто идея только что пришла ему в голову, настолько она была малозначима.
Охальник любил прибегать к эвфемизмам, отчего разговор выходил гладким.
Воришка положил восемьдесят купюр по пятьсот франков в брючный карман, прикрыв их носовым платком; он всегда так делал – брюки вздувались, и можно было подумать, что у него опухоль.
– Мне шепнули, где стоит еще одна коллекционная штучка, – сказал перед уходом маклер, – поговорим о ней после. Заметь, что на купленной тобой красотке кардан марки «Спайсер».
* * *
Розина как в воду глядела: когда Эдуар приехал на стройку, Рашель и папаша Монготье лыка не вязали. Старики высосали на двоих три литра вина и пустились в разговоры о прошлой жизни, запутавшись в них, как сборщики крабов в скользких песках после отлива. Они кивали головами, на мгновение замолкали, затем один из них выуживал из глубин своей памяти какое-нибудь воспоминание и с триумфальным видом являл его на свет.
Приход Бланвена положил конец этой саге. Бульдозерист пробормотал что-то невнятное и ушел, выписывая ногами кренделя. Старик хотел было оседлать свой велосипед, но – увы! – не смог даже поднять его с земли и отправился домой пешком. Через несколько сот метров он нашел приют в кустах орешника.
– Ну ты даешь, ба! – разозлился Эдуар. – Набралась как сапожник! Когда вернется Розина, готов спорить, что она устроит тебе корриду!
Рашель с трудом ответила, что срать она хотела на свою дочь и, если Розина будет ей надоедать, она отправится подыхать в приют, где уж никак не хуже, чем в вагончике для деревенских бездомных.
– Переезжай ко мне, – предложил Эдуар, – я отдам тебе спальню, а сам размещусь в гостиной. У меня тепло, и ты сможешь смотреть телевизор.
Рашель отказалась: учитывая ее состояние, она не могла обойтись без женской помощи, да и старуха-калека не лучшая компания для красивого холостяка.
– Какого черта матери понадобилось в Париже? – спросил Эдуар. – Когда она говорила о каких-то бумажках, у нее был такой лживый вид…
– Она что-то готовит! – изрекла пророчески Рашель. – Утром сюда приезжал мэр, и она уехала вместе с ним. Ничего хорошего я от этого не жду.
Приход внука обрадовал старуху, и она доблестно боролась с опьянением.
– Что ты думаешь? – продолжал расспрашивать Эдуар.
– Я не думаю, у меня дурные предчувствия. Этот дерьмовый пустырь и работы, которые затеяла моя доченька, вконец разорят ее.
– Ты так считаешь?
– Да. Если уж твоя мать затевает какую-то глупость, то все выходит на славу. И прежде всего – твое появление на свет!
– Спасибо, – ответил Эдуар.
Рашель расхохоталась, причем из ее беззубого рта появилась пена.
– Да брось ты, Дуду; я рада, что ты есть у меня, но тогда, когда эту идиотку обрюхатили, ты себе и представить не можешь, что творилось! Розина уже ушла из дома: вечно у нее в жопе шило! И вот результат: в семнадцать лет она уже с пузом. Пришлось возвращаться домой. А ведь ты не знал Шарля, моего мужа. Старая выучка! Можно быть активным коммунистом и иметь при этом буржуазные предрассудки!
У меня сердце разрывалось при виде этой девчонки на сносях, которую, как собачонку, выбросили на улицу. Но Шарль был неумолим: или она, или я! И мои уговоры ничуть не помогли.
Голос Рашели становился все тише, она начала клевать носом. Эдуар слушал как зачарованный: подобные откровения были для него в диковинку. И мать, и бабка не любили распространяться о семейных делах. Лучше всегда держать язык за зубами: чисто крестьянское убеждение, впрочем, они и происходили из крестьян.
Рашель перевернула пустой стакан и умоляюще взглянула на внука.
– В бутылке должна еще остаться капелька. Взгляни-ка, Дуду!
Пусто. Он открыл новую бутылку.
– Ведь ты нажрешься вусмерть, ба!
– Скажешь тоже! Эдуар налил Рашели вина.
– Так что ты говорила?
– А я что-то говорила?
– Ты говорила, что беременная Розина очутилась на улице.
– Ах, ну да! Не знаю, как уж Розина устроилась, но рожала она в шикарном родильном доме в Булонь-Бийанкуре. Что было потом, я не знаю. Так прошел год. Она никогда не рассказывала мне, что делала все это время. И вдруг однажды – бац! – и она оказывается в тюряге! Мы получаем письмо, в котором говорится, что она находится в тюрьме города Лиона, и администрация спрашивает нас, что мы собираемся делать с ребенком. Надо было видеть Шарля! Впервые в жизни он поколотил меня. Именно так – поколотил, потому что я произвела на свет дочь, которую посадили в тюрьму. Какие же идиоты мужчины! Разве не так?
– А что же Розина натворила? – спросил Эдуар. Рашель уклончиво махнула рукой:
– Точно я ничего не знаю. Твоя хитрюга-мать всегда умела одурачивать стариков. Давала им пощупать себя и – гони монету! Ну, и правильно, я так считаю. После твоего рождения она переехала в Лион, где и связалась с одним ювелиром. А у этого старика жена еще была жива. И эта стерва застукала их. Могу себе представить, как она поливала Розину! В обвинении говорилось, что Розина вроде бы прихватила напоследок несколько ценных украшений. Старый мерзавец под влиянием своей карги подал жалобу, и Розина огребла два года.
Шарль не разрешил мне забрать тебя, и твоя мать взяла тебя с собой. У нее было такое право. Вместе с ней в камере сидела одна бабенка, зарезавшая своего мужа, потому что он изменял ей. А с этой женщиной была ее маленькая дочка, Барбара. Ангелочек! Я видела ее фотографии. Ты все время дрался с ней. И вот еще что: как только ты научился ходить, ты подходил к двери камеры и стучал, чтобы тебе открыли. Вот ведь инстинкт свободы, правда?
– Точно! – ответил Эдуар; сердце у него сжалось. Откровения бабки поразили его. Значит, он прожил первые годы своей жизни в тюремной камере! Напрягая память, Эдуар прикрыл глаза, надеясь вызвать какие-нибудь картины из прошлого. Он представлял себя малышом в камере, где, наверное, воняло грязным женским телом и скисшим молоком. Его чувства пришли в смятение. Жалко было Розину, а еще жальче себя самого. Эдуар понял, что для него самым большим счастьем в жизни будет рождение ребенка, но он заранее жалел это дитя – ведь его отец был заключен в тюремную камеру!
– Ну и побледнел же ты, – отметила Рашель, – наверное, мне не следовало рассказывать тебе об этом.
Главное, не говори ничего толстухе, а то она мне глаза выцарапает!
– Не беспокойся, ничего не скажу. А после выхода из тюрьмы?
– Она снова начала крутить со стариками, но теперь стала осторожней. Всякие у нее были: скряги, развратники, гуляки. Но Розина всегда успевала уносить ноги подобру-поздорову. Ее специальностью были вдовцы без детей; как только у этих недоделков помирает их мегера, так за них тут же принимаются снохи, проверяют, сколько денежек они тратят. Обычно ругают свекровей, но снохи – те похлеще. Они накручивают своих мужей, заставляют стариков делать им подарки, подписывать дарственные. А за всем их притворством скрывается настоящая подлость. Я даже знавала одну такую, она заводила своего свекра, чтобы добиться от него подарков: серебра, драгоценностей и всего такого прочего. Да это наша бакалейщица. Я собственными глазами видела, как она показывала старику свои прелести, дергая его при этом за пипиську.
Эдуар вернул Рашель к интересующему его сюжету:
– А что же я делал на этом параде стариков?
– Все случилось как нельзя лучше: умер твой дед, я смогла возобновить отношения с Розиной и взять тебя к себе, как ты уже знаешь.
Выпив маленькими глотками весь стакан, Рашель с мольбой протянула его внуку. Эдуару не хватило мужества отказать ей.
– А ты не выпьешь, Дуду?
– У меня нет жажды.
– А это можно пить и просто так. Если пьешь, чтобы утолить жажду, это не считается.
И старуха сделала солидный глоток, жидкость прошла по пищеводу с утробным звуком.
– Знаешь, что я скажу тебе, Дуду! Розина дорожит своим хахалем, потому что он единственный молодой тип в ее жизни. У него мускулистые ноги, выглядит он на двадцать шесть лет, вот она в нем души и не чает. Этот гонщик трахает ее три или четыре раза подряд, а она-то привыкла иметь дело со старой рухлядью, закутанной до фланелевое одеяло. Так что настал праздник и для ее пиписьки! Нужно войти в ее положение.
Старуха отрывисто рассмеялась.
– Ну, точно – передача мыслей на расстоянии: смотри, кто явился!
Обернувшись, Эдуар увидел Фаусто Коппи на своем сверкающем фиолетовом велосипеде.
– Представляешь, а ведь я только что о нем говорила! – пришла в восторг от совпадения старуха.
Гонщик слез с велосипеда и, держа его за руль, подошел к двери.
– Здравствуйте! – сухо сказал он. – А Розины нету?
Эдуар обратился к бабке:
– Моей бедненькой мамочки нет дома?
Старая пьянчуга икнула и подмигнула внуку.
– По-моему, она отправилась в Париж отсосать у одного своего хахаля, – сказала Рашель.
Хладнокровие покинуло Фаусто.
– Когда я был здесь в последний раз, какой-то шутник намазал мне седло клеем, – заявил он.
– Наверное, не сладко пришлось на спуске, ведь там нужно привставать! – высказал свое мнение Эдуар.
– Если кто-то нарывается на неприятности, то я готов их устроить! – сказал «чемпион» со своим прекрасным лигурийским акцентом.
Фаусто был худ, почти тщедушен в верхней части тела, что резко контрастировало с чудовищно выпирающими на ногах мускулами. Он состоял как бы из двух частей, как и мадам Лаважоль, сидевшая за учительским столом.
– Милый крутильщик педалей занервничал? – спросила Рашель, предвкушая наслаждение: в воздухе запахло порохом.
Эдуар покачал головой.
– Да что ты, ба! С какой стати ему нервничать? Ведь ты не нервничаешь, а, гонщик?
Побледневший Фаусто Феррари вцепился в руль велосипеда.
– Я тебя спрашиваю, нервничаешь ты или нет, понял, ты, Гонщик-быстрее-ветра? – переспросил Эдуар с любезной улыбкой.
– Вы ищете неприятностей! – вяло повторил гонщик.
Бланвен наградил его такой мощной пощечиной, что Фаусто выпустил из рук руль велосипеда и упал.
– Вот что называется «искать неприятностей»! – заявил Эдуар. – С таким ничтожеством, как ты, даже кулаки пускать в дело не требуется, достаточно и пощечины! А теперь катись, от тебя воняет!
Подняв велосипед, Бланвен передал его Фаусто.
– Когда-нибудь я намажу тебе седло не клеем, а серной кислотой. Посмотрим, как задымятся твои яйца!
«Чемпион» поднялся, глядя на врага с ненавистью и страхом.
– Но ведь я ничего вам не сделал! – сказал Фаусто; других аргументов он не нашел.
– Откуда ты знаешь?
Феррари схватил велосипед и вскарабкался на него без своей обычной удали. Его левая щека начала вспухать.
Противники смерили друг друга взглядами.
– Забудь сюда дорогу, – посоветовал Эдуар, – мне так хочется стать по отношению к тебе несправедливым.
6
Глядя на плачущую Нину, Розина удивлялась, что страдания кузины не трогают ее – она считала их преувеличенными. Нина всхлипывала, как мышка, губы у нее кривились. От переживаний ее экзема проступила еще больше.
– Ну же, ну же, – не выдержала Розина, обнимая Нину за шею, – необратимой бывает только смерть.
Это была любимая формулировка одного из бывших любовников Розины, и она часто прибегала к ней благодаря слову «необратимый», которое, по ее мнению, служило свидетельством «высокого класса».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47