Она по-прежнему была в трауре, но прицепила к платью брошку, а на шею надела жемчужную нитку. После трагической гибели Сигизмонда она никогда не носила драгоценностей. В этот день старая княгиня впервые после долгого перерыва изменила своим правилам.
– Милые мои верные друзья, – начала старушка, – сегодняшний национальный праздник, который мы отмечаем, для меня праздник вдвойне. Как я уже писала вам, Господь ниспослал мне моего внука, единственного и чудесного отпрыска моего дорогого Сигизмонда. Ради Бога, спрячьте ваш скептицизм. Если я клянусь вам сегодня памятью Оттона, что речь идет о моем внуке, то у вас не должно быть ни малейших сомнений по этому поводу.
По причине, о которой вы легко догадаетесь, наш кузен Игнаций хотел оспорить эту очевидность – мы попросили его покинуть наш дом. А сейчас Эдуар появится здесь. Всмотритесь в него хорошенько – и вы увидите, насколько он похож на моего супруга и моего сына. Когда-нибудь, если Бог даст мне еще немного времени, я прикажу вычеканить медаль с этими тремя профилями. А теперь от всей души рада приветствовать вас в этот благословенный день. Пусть дарует вам Господь долгие годы жизни, вам, тем, кто является честью Черногории.
Гости зааплодировали, причем вышло это у них тепло и элегантно. В это же время послышался голос графа Раменоффа, спросившего у своей жены:
– Что она сказала?
– Ничего, – ответила графиня. Присутствующие рассмеялись.
– Вальтер! – позвала княгиня Гертруда. – Скажите князю Эдуару, что мы ждем его!
Гертруда и Эдуар договорились, что внук будет ожидать в будуаре княгини, торопиться с появлением ему не стоит: надо, чтобы все выглядело пристойно. Он здесь хозяин, и главенствовать должны его желания. Бабушка попросила Эдуара надеть темный костюм и однотонный галстук – именно то, что он ненавидел, проведя большую часть жизни в комбинезоне автомеханика, надетым на голое тело. Да и прическа должна была выглядеть безукоризненно.
Гертруда пригласила в замок свою собственную маникюршу, чтобы привести в пристойный вид загрубевшие рабочие руки в шрамах от кислот. Презентабельный вид был достигнут благодаря ванночкам и массажу. Эдуар вытягивал руки перед собой и не узнавал их в нынешнем, бледном виде. Девушка выдернула все рыжие волоски, отполировала ногти, сделав их совершенно овальными, промассировала грубые рубцы, обязанные своим появлением тяжелой работе.
Сидя в будуаре-кабинете бабушки, Эдуар перелистывал словарь. Этот словарь стал его главным чтивом, как только Бланвен поселился в замке; он жадно глотал страницы, насыщая свой словарный запас, как некоторые страдающие ожирением люди, не могущие обойтись без сладостей.
Старый Вальтер постучал в дверь.
– Я готов, – отозвался Эдуар.
Он открыл, и старый слуга аж подскочил.
– Монсеньор! – воскликнул он. – Вот уж не ожидал!
Загадочно улыбнувшись, Эдуар подмигнул славному старику.
– Все козыри у меня на руках, – сказал Бланвен.
– Вы считаете, что и это является козырем, монсеньор?
– Если бы я так не считал, то я бы не сделал этого.
– Но ведь княгиня ничего не знает! В конце концов, она попросила вас надеть цивильный костюм.
– Я хочу сделать ей сюрприз.
Скептически хмыкнув, Вальтер не сказал больше ни слова и проводил Эдуара в салон.
Следуя инструкциям, полученным от старой княгини, слуга распахнул обе створки двери и объявил:
– Его светлость князь Эдуар Первый!
Затем Вальтер посторонился, и Эдуар вошел в просторный зал, заставленный цветами. Он чувствовал себя совершенно спокойно, не испытывал ни малейшего напряжения, как будто на него снизошел Святой Дух, о котором рассказывала ему мисс Маргарет.
При виде внука Гертруда вздрогнула. В конце концов, бабка решила, что в этот вечер Эдуар должен появиться в обычном темном костюме, а он надел военную форму своего покойного отца; в большой тайне Бланвен отдал ее подогнать по своей фигуре портняжке-итальянцу из Женевы, рекомендованному маникюршей.
– Это для костюмированного бала? – спросил портной, маленький кругленький человечек, болтливый, как попугай.
Эдуар молча кивнул.
Затянутый в военную форму, князь походил на актера из исторического фильма. От него исходило какое-то сияние; он был красив, непринужден, одновременно любезный и властный, с его лица не сходила улыбка.
Эдуар отвесил присутствующим короткий поклон.
– Уважаемые гости, – заявил он, – я понимаю, что моя персона внушает вам противоречивые чувства. Прошу вас не идти наперекор собственной натуре и выказывать мне те чувства, которые вы действительно испытываете к моей персоне. Вы являетесь свидетелями удивительного факта, я знаю это так же хорошо, как и вы. Может статься, вы не ощущаете меня вашим князем, но главное – это то, что я ощущаю себя таковым. Клянусь вам перед Богом, что я не авантюрист, а гражданин Франции, поздно узнавший о тайне своего происхождения, поэтому-то я и стал так поспешно черногорцем. Моя глубокоуважаемая бабушка, княгиня Гертруда, сделала все необходимое, чтобы свершилось это чудесное рождение.
Подойдя к монаху-картезианцу, Эдуар преклонил перед ним колена.
– Вы благочестивый отец Франциско Устрих, а ваша жизнь – я знаю это – является восхождением к святости. Я бы попросил вас найти время в течение дня, чтобы исповедовать меня, многоуважаемый святой отец, но уже сейчас я молю вас о благословении.
Священник долго вглядывался в Эдуара, затем улыбка осветила его серьезное лицо. Протянув руку, он перекрестил лоб князя.
«Этот уже у меня в кармане!» – с восторгом подумал Бланвен.
Устрих встал, поднял с колен Эдуара и дружески хлопнул его по плечу.
– Я знаю, что ты князь, – заявил святой отец, – да хранит тебя Господь и направляет тебя по жизни!
У присутствующих на глаза навернулись слезы, и они зааплодировали.
Тогда Эдуар обратился к княгине Лодовой:
– А вы, княгиня, моя тетушка, – сказал он. Племянник взял руку княгини и склонился над ней в поцелуе, затем он продолжал:
– Я знаю все о вашей жизни, о вашем таланте, и мне доставит великое счастье поцеловать вас.
Взволнованная, эта распутная, каких еще поискать, бабенка прижалась к крепкому мужскому телу. Эдуар в свою очередь крепко обнял собственную тетку.
Затем настала очередь других гостей. Эдуар поздравлял их по старшинству, называл по имени, хотя никто не представлял их ему, в одной фразе выражал восхищение их великими деяниями, сыпал титулами или прежними должностями, осведомлялся об отсутствующих членах семьи, короче говоря, самым чудным образом покорил всех гостей.
Не ожидавшая ничего подобного Гертруда не проронила ни одного слова, оцепенев от удивления. Когда приглашенные вышли, чтобы приветствовать флаги, она взяла Эдуара за руку и прошептала ему на ухо:
– Ты был восхитителен, мой милый мальчик. Откуда ты смог узнать столько вещей об этих людях?
Внук погладил бабушку по руке:
– Мисс Маргарет обучает меня не только богословию, матушка. Она показывала мне фотографии или описывала будущих гостей, дала мне необходимую информацию о них.
– Они все очарованы тобой, – вздохнула Гертруда.
– Вот как! Это поможет сгладить враждебность князя Игнация!
– О! Никогда не говори мне об этом человеке. Я надеюсь, что его постигнет участь короля Фарука, этого отвратительного прожигателя жизни: он умер во время одного из праздников, и его тело пришлось завернуть в скатерть, чтобы вынести.
Когда флаг Черногории достиг вершины мачты, а кассета, запущенная Вальтером Воланте, заиграла национальный гимн, раздался сильный тенор: Эдуар первый запел во всю мощь песнь «своей страны»:
День занимается, черногорец.
Встань и иди навстречу своей судьбе…
Не спуская глаз с флага, Эдуар, казалось, пребывал в экстазе.
24
Когда церемония заканчивалась, Лола зашла в часовню предупредить Эдуара, что ему звонили и что это срочно. Он незаметно ускользнул и добрался до телефона. Снятая трубка болталась на проводе. Старое оборудование позволяло передавать сообщения с одной почты на другую лишь ценой искусных замысловатых приемов, которые Лола никак не могла вбить в свою голову.
Он не сомневался, что ему звонил Банан, и, действительно, это был он, необычайно возбужденный, путавший французские и арабские слова, настолько сильно он волновался.
Князь предполагал, что дело с переднеприводным бежевым автомобилем Охальника примет неприятный оборот.
– Что происходит, малыш Селим?
Эти ласковые слова заставили Селима разрыдаться.
– Мерзавцы, подлецы! – жаловался Банан.
– Говори, черт возьми!
– Это стерва и ее банда!
– Мари-Шарлотт?
В ответ Банан зарыдал еще сильнее. Хотя Эдуару не терпелось расспросить подмастерье, он предпочел подождать, пока тот успокоится.
Это молчание Эдуара подействовало на Селима как болеутоляющее средство. Банан икнул, словно заглохший мотор, прежде чем вновь обрел дар речи:
– Они только что приехали вчетвером на двух мотоциклах. Я сразу же узнал маленькую гадину, несмотря на ее шлем. Они поднялись в квартиру с шумом и гамом, круша и разбивая все на своем пути. У них были хлысты из бычьих жил, и они дубасили нас как диких зверей. У Наджибы сломан нос, у меня – челюсть… они оглушили нас и выстригли полголовы; полголовы, ты понимаешь, парень? Нас невозможно узнать, меня и сестренку. Мы не осмеливаемся показаться на улице. После этого они спустились в гаражи и взорвали четыре машины. Ты знаешь, что они написали большими буквами на дверцах? «Убийца!» Они вдребезги разбили ветровые стекла на других машинах. Если эти негодяи не покалечили все машины, то только потому, что привезли почту, и это им помешало. Я стоял у окна и видел, как они убегали. Шлюха мне крикнула: «В следующий раз мы вернемся, чтобы кокнуть старшего!» Что с нами будет, Дуду? Если я пойду в полицию и ее арестуют, эта тварь свалит на нас историю с таксистом.
Эдуар сохранял спокойствие и быстро просчитывал ситуацию.
– Для начала вам надо подлечиться, мой милый. Скажите прежде всего в больнице, а в случае необходимости – и полиции, что на вас напали неизвестные мотоциклисты. Я считаю, что вы должны состричь то, что у вас осталось от волос. Наджибе купишь красивый парик на деньги из кассы. После этого попытайся стереть надписи на машинах; ветровые стекла заменим позже. Закрой гаражи и повесь табличку на дверях: «Закрыто на время отпуска». Я приеду на этой неделе, и мы решим, что делать дальше. А пока перебирайтесь к родителям, но, ради Бога, приди в себя. Ты ведь мужчина, Банан, ну так и докажи это!
Он почувствовал, что Банана успокоили его слова и решительность тона.
– Ладно! Ладно! – сказал молодой араб.
– Я глубоко опечален из-за Наджибы, для нее действительно настали отвратительные времена, – продолжал Эдуар. – Я попытаюсь вам компенсировать ваши неприятности, малыш.
– Однажды она тебя укокошит! – предсказал Селим. – Я это чувствую.
– Ну ладно! Она меня укокошит! Умереть от ее руки или от холеры… Ты видел мою мать в последнее время?
– Не далее чем вчера. Она и ее хахаль зашли поздороваться! Можно было принять ее за новобрачную.
Телефонный звонок к патрону, казалось, его приободрил. Он спросил:
– А ты?
– У меня все нормально, – ответил Эдуар.
– Что ты делаешь?
Князь посмотрелся в старинное зеркало в поломанной раме, которое Лола притащила с чердака. Он увидел себя в красивом черно-голубом мундире.
– Что я делаю? – повторил он, как бы спрашивая самого себя. – Да ни хрена, Селим, ни хрена. Но мне это нравится.
Это был грандиозный пир, вообще день получился прекрасным. Завтрак начался с гусиной печенки жирарде, под Империаль Шато д'Икем (единственное вино, к которому притрагивалась княгиня Гертруда). Затем следовал роскошный лосось, поданный с самым лучшим белым швейцарским вином; потом запеченное филе из говядины, соус с трюфелями, сопровождаемое Грюо-Лароз 78-го года. Приглашенные, которые жили скорее бедно и скудно, поскольку вынуждены были стремительно покинуть Черногорию без вещей и без своих дворянских гербов, отдали должное еде. После десерта, состоящего из мороженого и экзотических фруктов, щеки у всех раскраснелись, слова стали тяжеловесными и вязкими, не имеющими окончаний. Черногорская знать удалилась во второй половине дня, она наелась до отвала и была просто покорена живостью Эдуара Первого.
Когда ушел последний приглашенный, Гертруда раскрыла Эдуару объятия и прижала его к груди.
– Мой малыш, тебе я обязана одним из самых прекрасных дней в моей жизни. Наблюдая за тем, как ты ведешь себя, слушая тебя, мне казалось, что я вижу и слышу моего дорогого Оттона. У тебя его горячность, смелость, убедительная сила. Он мог бы покинуть дворец Токор до прихода так называемых патриотов, которые его и убили, но он был владетельным князем и поэтому остался, как капитан корабля, решивший пойти ко дну вместе со своим судном. Ты из той же породы, и я горжусь тобой.
Она поцеловала его в губы. Ее тонкие, увядшие, но твердые губы отпечатались на его губах, как печать.
– Теперь пойдем поблагодарим мисс Маргарет, которая нам так помогла. Она необыкновенная девушка, еще один подарок, посланный мне небесами.
* * *
Во время приема Маргарет держалась так скромно, что ее почти не было видно. Она умела раствориться в окружающей обстановке, появлялась незаметно – деятельная, невозмутимая, внимательная к гостям.
Она жила в левом крыле замка, противоположном тому, где находилась комната Гертруды, что удивляло, ибо пожилые дамы не имели привычки отпускать далеко от себя своих компаньонок.
Ее жилище состояло из огромной комнаты, разделенной на две половины: альков, в котором царствовала кровать с балдахином, и рабочий кабинет с письменным столом в стиле Мазарини и картотекой с вращающимися табличками. Здесь она проводила все свободное время, записывая воспоминания, которыми княгиня, когда бывала в настроении, делилась с ней. Это были разрозненные замечания, относящиеся к жизни при черногорском дворе в пору последней войны.
Эдуар никогда не переступал порога этой комнаты, и вот в ту минуту, когда ему надо было постучать, его охватила смутная радость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47