– Ладно, ничего не утаю. Хорошо было бы, если б я взяла с собой письмо, но я покажу его тебе, когда вернемся.
Эдуар не спросил, о каком письме идет речь, понимая, что в нем ключ к этому делу.
– Отметь, – прибавила Розина, – что письмо я знаю наизусть, я ведь столько раз перечитывала его.
Она допила остатки вина. И сразу начала свой рассказ:
– Мама умерла сегодня. Я не знаю точно, какое у нас число, но этот день я запомню навсегда. Именно сегодня я тебе все расскажу.
Розина становилась говорливой, ярко-пунцовые круглые пятна появились у нее на скулах, как у русских матрешек.
– Прежде всего я хочу попросить тебя об одной вещи, Дуду. Конечно, для тебя как для сына это нелегко, но я бы хотела, чтобы ты смирился с тем, что в моей жизни есть Фаусто. Почему ты злишься, ведь ты никогда не знал своего отца? Тебе мешает твой инстинкт, поскольку речь идет о моем ухажере. Заглуши свою обиду. Я привязалась к этому парню, это не моя вина. В моей гадкой жизни мне было хорошо всего лишь с двумя мужчинами: с тем, что зачал тебя, и с Феррари. Я стану совершенно счастливой, если вы подружитесь. Эдуар вздохнул.
– Какие же вы, женщины, хитрюги! Все норовите что-нибудь урвать. Ни одного удобного случая не упустите. Ба умерла, от горя можно свихнуться, а ты плетешь мне о своем хахале!
– Да в чем ты меня упрекаешь? – рассердилась Розина.
Сын задумался.
– Возможно в том, что он моложе меня. Когда этот мудак родился, я уже ходил в школу! На что ты надеешься? О будущем ты подумала? Сейчас ты выглядишь отлично, но что будет через десять лет? А через пятнадцать?
– Я люблю его не из-за того, что он будет трахать меня через двадцать лет, пусть он трахает меня сейчас! Плевать мне на будущее! Может, я до завтра и не доживу.
Розина решительно налила себе вина, не замечая стакана Эдуара, и выпила одним махом. Ее скулы набухли, в глазах появился блеск. Она специально решила напиться. Рашель была мертва; она, застывшая, лежала в морге, где щелкал кондиционер. Значит, самое милое дело – напиться.
– Ладно, я согласен, – сказал Бланвен. – В один из ближайших вечеров пойдем поужинать вместе с твоим Фаусто Коппи. Его можно пригласить сюда! Он возьмет антрекот вместо петуха в вине, ведь соусы вредят спортивной форме.
Розина, как девчонка, бросилась сыну на шею.
– Я уверена, он тебе понравится. Ты увидишь, что я была права. Ладно, приступаю к делу.
Эдуар глубоко вздохнул, будто спортсмен перед соревнованием. Он предчувствовал, что его ожидает тягостный рассказ.
Похоже было, что свою речь Розина приготовила заранее: для связного рассказа ей требовалась путеводная нить.
– Начать нужно с самого начала, – с сожалением сказала она.
– Тебе решать.
– Ладно, значит так. Мне шестнадцать лет, я хожу в лицей, но на учебу мне плевать. Мой отец – жесткий человек, коммунист, который не может поступиться своими принципами, в общем, хуже не придумаешь. Он мечтает, чтобы я стала адвокатом. Эта мысль не выходит у него из головы: я должна стать адвокатом, чтобы защищать угнетенных! Я и адвокатура! Стоит мне представить себя в черной мантии, как я помираю от смеха! А мой старикан все сражается против капитализма. Он очень дружен с Мобюиссоном, «мозговым центром» их ячейки. Тот же – интеллектуал, у которого шило в одном месте, прежде учился медицине, бросил занятия и поступил на работу в коммунистическую газету. Он часто бывает у нас. Папа считает, что ради него, я же уверена – из-за меня: он так смотрит на меня, хватает за руку, когда никто не видит…
Однажды в четверг, во второй половине дня, когда я осталась одна дома, чтобы подготовиться к занятиям, без всякого приглашения заявляется Мобюиссон. Мама работала в химчистке на улице Гренель. Стоило мне открыть дверь, и парень бросился на меня, обнял, задрал юбку. Мы, как клоуны, скакали по квартире. Ну и видок у нас был, взглянул бы кто со стороны! Не мужчина, а ураган! Наверное, прежде чем заявиться к нам, он прокручивал все в своей голове! Его руки, казалось, были повсюду на моем теле одновременно.
– Ты не забываешь, что я твой сын? – прервал ее Эдуар.
Розина нахмурилась.
– Не корчь из себя оскорбленную невинность. Да и потом, в то время я еще не была твоей матерью! Так о чем я говорила? Ах, да: Мобюиссон. Он вел себя, как буйно помешанный, мне даже страшно стало. Я была еще девушкой, его приставания так напугали меня, что я готова была позвать на помощь. Но все это время он говорил, хрипел слова любви, очень красивые, и они успокаивали меня. Больше я никогда таких слов не слышала. Иногда, если не идет сон, я пытаюсь вспомнить какие-то фразы. Но ты сам знаешь, какая у меня память! Только и лезет на ум всякое дерьмо, какая-нибудь надоедливая мелодия, а то стишки с почтовых открыток.
В общем, я позволила ему делать все, что он захочет. Да, вот еще что: мой отец души в нем не чаял, считал его гением нашей эпохи. Значит, этот негодяй обхватил меня своими щупальцами, как у спрута, и принялся трахать меня на кухонном столе. Настоящий половой гигант, а по виду не скажешь! Голова у меня запрокинулась назад. И вдруг, знаешь, что я вижу? Глядя снизу вверх? Моего старика! Представляешь себе? Стоит как статуя! Крепко стоит, но руки повисли. Они начали у себя на работе забастовку, и он вернулся домой за транспарантами и прочей ерундой.
Я могу прожить так же долго, как и королева Виктория, но это мгновение всегда будет самым отвратительным в моей жизни. Я, голая, перед отцом, а меня трахает его далай-лама! А мой-то старикан всякий раз отворачивался, когда я поправляла чулок, или называл меня сучкой, если я выходила из своей комнаты в лифчике! А тогда мне оставалось только умереть. Мобюиссон быстренько спрятал свою пипиську, позеленел, как яблоко, и на него напала смешная икота.
Парень он был не дурак, сразу понял, что не стоит и рта раскрывать. У него была одна мечта: чтобы ему указали на дверь, ему хотелось бежать сломя голову до его родного Ардеша. Только бы добраться до двери! Отец не двигался, раздумывая, кого убивать первым. Я вспомнила, что за чемоданами, с которыми мы отправлялись в отпуск, он прятал револьвер. Лишь бы он не вспомнил о нем!
Столько времени прошло с тех пор, столько лет! Наконец отец заговорил, но чужим голосом: «Мобюиссон, ты подашь заявление о выходе из партии и сегодня же уедешь из Парижа, или завтра к вечеру ты будешь мертвецом. Согласен?» Для парня эти слова прозвучали как музыка. Еще бы! «Согласен!» – ответил он.
Тогда мой старик посторонился, и трахальщик-неудачник в мгновение ока скрылся. Плевать мне было на его трусость. Я-то оставалась наедине с папашей и поняла, что тут-то мне и крышка. Мне не хватало рук, чтобы прикрыться перед скорым на расправу отцом, к тому же размеров он был весьма внушительных. Я закуталась в клеенку. Славно же я переспала с первым в моей жизни мужиком, сынок, можешь себе представить! Хороша я была в этой клеенке! На ней были нарисованы какие-то голландцы в деревянных башмаках и шароварах на фоне ветряных мельниц.
«У тебя есть три минуты, чтобы собрать чемодан и исчезнуть», – заявил отец. Он намертво вцепился в эту ситуацию: такой случай подвернулся, и это ему, человеку, обожающему всякого рода драмы! Падшая, обесчещенная дочь! Прямо спектакль на дому. Всю оставшуюся жизнь он мусолил эту историю, рассказывал каждому встречному-поперечному о своих переживаниях в духе Корнеля.
Но когда он сказал, чтобы я собрала чемодан и исчезла, у меня сразу настроение поднялось. Мне больше не было стыдно. От ярости у меня даже зубы заскрипели. В мгновение ока я оделась, взяла сумку из-за занавески – там в нише у нас было нечто вроде кладовки. Что уж я в нее побросала – сейчас и не вспомню. Какие-то шмотки, туфли, книгу, которую читала в тот момент. Три минуты, говоришь? Да я управилась быстрее. А этот Иван Грозный ждал. Я была готова ринуться в бой. «До свидания, папа», – бросила я любезным голоском.
Я была уже на лестнице, когда он кинулся на меня и закатил мне такую оплеуху, что у меня из глаз искры посыпались. Полпролета я съехала на заднице. Сумка осталась наверху. Я убежала, а он орал, что его дочь – шлюха.
У Розины пересохло в горле, и она протянула свой стакан Эдуару, тот налил матери вина.
– Интересно, – сказал он. – Твой рассказ взволновал меня. Если я правильно понял, дед был еще той сволочью?
– Абсолютно верно.
– Что же было дальше?
– Конечно, я сразу подумала, что надо отправиться к Рашели на работу и все ей рассказать. Но, странное дело, я разозлилась на нее за то, что она выбрала себе такого мужа! Они оба стали мне отвратительны, будто я не их дочь. В кошельке у меня был только билет на метро, удостоверение личности, десять франков да еще фотокарточка Жоашим, приятеля по лицею, который писал мне стихи. Я доехала на метро до Порт д'Итали, а затем отправилась в сторону автострады № 7.
Язык Розины начал заплетаться.
– Твою мать, как же меня тошнит, – вдруг пробормотала она. – Все из-за того, что я слишком много выпила. Как ты считаешь, это хорошее вино? С твоего дружка Шарика станется подать клиентам древесный спирт, одна его рожа чего стоит!
Лицо Розины мертвенно побледнело, она боролась со спазмами в желудке. Эдуар вывел ее на воздух. Мать и сын прошлись по бечевой дороге, заросшей сорняками. Рядом с ними почти бесшумно текла Сена. На баржах по-прежнему горели огни; ночную тишину разорвала донесшаяся из телевизоров мелодия: передача закончилась.
Сделав Эдуару знак отойти, Розина принялась бурно блевать. Он хотел помочь ей, поддержать за голову, как часто делала она, когда сын был еще маленьким и мучился от несварения желудка.
Розина грубо оттолкнула Эдуара. Он отошел, не желая смущать мать, посмотрел на небо – оно было тяжелым, хмурым, с бледными проблесками, – представил себе девчонку подростка, выгнанную из дома, бредущую по автостраде № 7 тридцать с лишним лет тому назад. Девушка, которую грубо превратили в женщину, шла навстречу своей судьбе. А так ли уж изменилась ее жизнь после оплеухи, которой ее наградил отец? Несколькими часами раньше она учила математику или французский в безрадостном жилище.
На ум Эдуару пришли строки Арагона, превращенные Брассансом в песню: «Скажите одно: моя жизнь, и сдержите слезы».
Бланвен взглянул в сторону матери: ее спина содрогалась. Розину по-прежнему отчаянно тошнило.
13
Хотя Розина и отказывалась, Эдуар отвез ее к себе, довел до спальни, уступив ей свою постель. Сам же разделся до трусов и отправился в «гостиную».
Устроившись, он принялся пить прямо из бутылки минеральную воду, прерывая это занятие только для того, чтобы рыгнуть. В общем, вел себя, как мужчина, пребывающий в одиночестве и посему отбросивший все условности, включая благовоспитанность. Бланвен догадывался, какое значение будет иметь прошедший день для всей его будущей жизни. Образы, окружившие его, не могли не угнетать. Ба, скрючившаяся в своем кресле, умершая под дождем. Маленькая сучка Мари-Шарлотт, которой он надавал по заднице, его мать, еще совсем девчонка, которой овладевает какой-то фанатик на глазах сурового отца. Но одна картина, самая трогательная, никак не отпускала его: лицеисточка, бредущая по тротуару в районе Порт д'Итали; она же, запертая в тюремной камере вместе со своим дитя и другой матерью-одиночкой; и совсем недавняя – Розина, которую рвет в траве у бечевой дороги.
Бедная женщина! Бедное создание, ободравшее свою жизнь о колючую проволоку бытия. Эдуар решил, что отныне будет более любезным с Фаусто Коппи. Мать заслужила это.
* * *
Эдуар проснулся рано от холода, потому что спал на полу, а одеялом ему послужил старый плащ.
Чтобы согреться, он отправился приготовить себе кофе. Пока он возился у плиты, его вдруг поразила одна мысль: маленькая белая болонка Рашели исчезла. В той суматохе и при том волнении никто и не подумал о животном. Эдуар был уверен, что, когда Банан и он приехали на стройку, собаки там не было. Сбежала ли она после смерти Рашели? Вокруг рассказывают так много душещипательных историй о трогательной привязанности собак к своим хозяевам. Бланвен решил, что, приехав на стройку вместе с Розиной, тотчас же отправится на поиски болонки, если только собачонка уже не вернулась и не ждет их, дрожа всем тельцем, выгнув спину и грустно опустив усы.
Эдуар налил себе чашку кофе. Как говорила ба, первая чашка – всегда самая лучшая. Она с самого раннего детства приучила внука к этому напитку, и с тех пор он уже не мог обходиться без него.
С улицы кто-то позвал Эдуара. Подойдя к окну, он увидел старого седоусого магрибинца в шерстяной шапочке.
Бланвен натянул джинсы, майку и спустился.
– Здравствуйте, мисью Дуду, – поприветствовал араб.
– В чем дело? – забеспокоился Эдуар.
– Я есть отца Селим.
– Извините, что сразу не узнал вас, месье Лараби. Ваш сын не заболел?
– Сегодня ночь он не возвращаться домой, – ответил старик.
– Ах, вот как! – проворчал Эдуар.
Он обозлился на Мари-Шарлотт: вне всякого сомнения, именно она наложила лапу на Банана.
– Он всегда возвращаться, – подтвердил Лараби, – поздно, но возвращаться.
– Вчера я отправил его в Париж отвезти кое-кого, – объяснил Эдуар. – Не беспокойтесь, я сам займусь этим делом, и в течение дня все выяснится.
– Пжалста, мисью Дуду. Жена бояться несчастный случай. С тех пор как это случиться с Наджибой, она теперь ждать новых несчастий.
– Как чувствует себя ваша дочь?
– Завтра она выходить из больница, почти здорова, только голова иногда плохо варить.
– Все образуется.
Отец Банана пожал плечами, и в этом жесте было столько же скептицизма, сколько и фатализма.
– Инш'Алла, – прошептал старик.
Он уселся на свой мопед, к которому была прицеплена тележка, нагруженная ящиками, и уехал.
* * *
Лицо Розины было серого цвета, она не накрасилась, волосы растрепаны. Жестокое похмелье удерживало ее от разговоров. Понимая состояние матери, Эдуар вел машину осторожно. К Нине-кузине они попали достаточно рано, в тот момент, когда та закрывала дверь, собираясь идти на работу.
Увидев Бланвенов, Нина побледнела.
– Что-то случилось с Мари-Шарлотт?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47