Пойду посмотрю,
не могу ли я что-нибудь сделать.

21 МАРТА, ВТОРНИК, ДЕНЬ
Сегодня утром, в четыре часа, продолжавшийся более полусуток жар у
Шэрон наконец спал. Не было зловещего выравнивания температуры на высоком
уровне. Она все еще без сознания, но теперь ее состояние почти может быть
принято за естественный сон. 99,1F [37,2С]. Утром я вышел купить газету
(радиопередачи - не более чем сводящая с ума болтовня, а две лучших
станции и вовсе уже замолчали) и даже отыскал киоск, в котором продавались
несколько четырех- и восьмиполосных газет. На киоскере красовалась
пресловутая бесполезная марлевая повязка, и он бросил мне сдачу, изо всех
сил стараясь не касаться моих пальцев...
В понедельник днем толпа разгромила офис Партии органического
единства. Охранявший вход полисмен (я всегда буду думать, не был ли он тем
самым славным великаном-ирландцем) попытался - в качестве последнего
средства - применить оружие, но толпа не обратила на выстрелы ни малейшего
внимания и попросту растоптала его. Они сожгли все помещения и вырезали
еще несколько человек, которые, по-видимому, оказались всего лишь
невинными сторожами. Можно считать, что отчасти это было делом моих рук. Я
больше никогда не смогу быть Наблюдателем. Я выкинул газету и сказал
Абрахаму, что их больше не продают.
Он наконец заставил себя поспать. Я пообещал разбудить его, если в
состоянии Шэрон наступят какие-нибудь изменения. Конечно я его разбужу.
Невероятно, но, несмотря на всю марсианскую и человеческую науку последних
тридцати тысячелетий, я совершенно бессилен. Все, что мне остается, - это
сидеть здесь, смачивать ее губы, смотреть и ждать.

21 МАРТА, ВТОРНИК, НОЧЬ
Она все еще без сознания, но температура упала до 98,7F [37С].
Дыхание отличное, да и дышит она теперь не только ртом. Было несколько
очевидных глотательных движений. Вечером видел, как слабо шевельнулась ее
рука, но возможно, это всего-навсего плод моего воображения. Абрахам не
видел, а я промолчал из боязни выдать желаемое за действительное. Думаю
также, что несколько минут назад, когда я щупал ее пульс, было слабое
ответное движение, но и здесь я мог ошибиться. В любом случае пульс хорош:
постоянный, сильный, слегка замедленный - никакой неравномерности, которая
была так заметна при высокой температуре.
Они рекомендуют стимуляторы и жидкую пищу, как только больной сможет
глотать. Но сначала она должна прийти в сознание. Долгожданный момент
наступит. И ужасные впадины на ее щеках, которые появились в последние
сорок восемь часов, исчезнут. У нас все время наготове кофе и теплое
молоко. Покупка пищевых продуктов снаружи, вероятно, оказалась бы сложным
делом, но мы нашли на кухне доверху наполненный холодильник, да и подача
энергии до сих пор не прерывалась. Кроме того, есть еще
четырех-пятидневный запас консервов. И когда мы обессиленно перекинулись
Абрахамом несколькими словами, мы уже считали само собой разумеющимся, что
она очень скоро откроет глаза и увидит нас. Абрахам часто разговаривает с
нею. Разумеется, она не отвечает, но мне показалось, что когда он
поцеловал ее, маска непонимания на ее лице чуть дрогнула.
Мы коснулись в этот вечер и другой темы. Я хотел вывести Абрахама из
состояния внутреннего неистового самосуда. Я говорил о том, что когда
пандемия пройдет, человеческое общество, насколько мы его знаем, уже
никогда не сможет быть таким, каким оно было до катастрофы.
- Оно должно знать, - сказал Абрахам, - что пандемия явилась делом
рук человеческих. Этот факт должен дойти до них, войти в их плоть и кровь.
А их праправнуки, думаю, должны помнить о случившимся еще лучше.
- Люди уже знают. - И я рассказал ему о том, что содеял сам и что
совершила толпа.
- Думаю, вы были правы...
- Этого я никогда не узнаю, Абрахам. Содеянное содеяно, и мне
остается только судить себя до конца жизни... и, вероятнее всего,
приговорить к повешению.
- Если мое мнение хоть чего-нибудь стоит, вы поступили правильно. Но
этого мало. Когда все закончится, Уилл, я должен буду обо всем написать,
обо всем что знаю... В конце концов Ходдинг и Макс мертвы - кто еще может
рассказать? И каким-то образом мне надо будет проследить, чтобы не планете
не осталось уголка, которого не достигла бы правда.
- А нужна ли будет людям правда, Абрахам, когда все закончится? Что
если ты, например, обратишься к властям, а они скажут: "Где
доказательства?"
- Ну, тогда я мог бы соврать и заявить, что сам приложил к
случившемуся руку. Если это единственный способ предать факты гласности...
- Плохо по нескольким причинам... - О, Уилл, разве важна судьба отдельной
личности, когда все, что...
- Важна, но не в этом главная причина. Ты посмотри на свое
предложение с другой точки зрения... Если ты поступишь таким образом, ты
станешь козлом отпущения и ничем больше. Ты знаешь, зачем людям нужны
козлы отпущения? Чтобы избежать необходимости смотреть на самих себя! Ведь
именно в нашем мире может процветать Джозеф Макс. И все граждане - ты, я,
любой - ответственны за то, что они допускают существование такого мира,
за то, что они не стремятся жить в другом, лучшем мире. Мы прекрасно
понимаем этические требования. Мы способны понимать их на протяжении уже
нескольких тысячелетий. Но мы никогда не хотели, чтобы этим требованиям
подчинялись наши собственные поступки. Вот и все... Реализуй себя в долгом
труде, Абрахам, а не в красивом жесте или в оставшейся никем не замеченной
жертвенности. На уровне личности... Я всегда видел в себе особое пламя,
более яркое, чем в других. Я всегда любил тебя... И потому я запрещаю тебе
отдавать себя на бессмысленное распятие!
Через некоторое время он спросил меня, себя и безжизненно лежащую, но
живую девочку:
- Принятие противоречий - это зрелость?
А я тихо - только себе самому - ответил: "Миссия завершена".

22 МАРТА, СРЕДА
Рано утром, перед самым рассветом, она подняла к лицу руку, и глаза
ее открылись - огромные, понимающие, полные узнавания.
- Шэрон!..
- Я в порядке, - прошептала она. - Я в порядке. Эйб.
- Да, ты выкарабкалась. Ты...
- Дорогой, не шепчи. Я хочу слышать твой голос.
- Шэрон! Шэрон!..
- Я не слышу тебя, Эйб, - сказала Шэрон Брэнд. - Я тебя не слышу!!!

10. 34 ИЮЛЯ 30972 ГОДА, БОРТ ПАРОХОДА
"ДЖЕНСЕН", РЕЙС ГОНОЛУЛУ - МАНИЛА
Вечно меняющийся и вечно неизменный океан этой ночью был разбужен
серьезной музыкой. Я был одинок и не совсем одинок. А вообще-то, и совсем
не одинок, потому что несколько часов смотрел вниз с носа плывущего
корабля, видел искорки медленно поднимающихся и опускающихся светящихся
микроорганизмов, этих живых морских бриллиантиков. Их свечение сто же
мимолетно, как океанская пена, и столь же вечно, как жизнь. Если жизнь
вечна... Все плыло со мной - и хранимые в памяти лица, и по-прежнему
звучащие слова, хотя рядом со мной уже нет тех, кто их произносил. Вместо
них говорит без умолку океан да непрерывно шумит западный ветер. Нет, я не
одинок.
По нашим оценкам времени, мой второй отец, не так уж много прошло с
тех пор, как я расстался с вами в Северном Городе: десять лет - миг, не
более... А когда, через несколько недель или месяцев, я снова окажусь с
вами, это покажется и вовсе ничем.
У вас есть мой дневник. Теперь, когда время притупило боль и погасило
ярость, я должен попросить, чтобы вы уничтожили письмо, которым я
сопроводил свой дневник. Я написал его всего через день после того, как
выяснилось, что Шэрон оглохла. Мне бы следовало сто раз подумать, прежде
чем писать что-либо в такой момент. Это было за несколько недель до того,
как я отважился поручить мой дневник искалеченной транспортной системе
человечества, не имея ни малейшей надежды на то, что до он доберется до
Торонто и будет препровожден к вам. Впрочем, за те недели гнев и отчаяние
так и не отпустили мою душу, и, по-видимому, я и позже не смог бы написать
ничего лучшего. Теперь, однако, я прошу вас уничтожить мое письмо. Из
гордости и тщеславия, а также в виду того, что мои дети уже достаточно
взрослы, чтобы изучить мою работу. Мне бы не хотелось, чтобы настроение
тех дней осталось увековеченным. Приложите к дневнику послание, которое я
пишу сейчас, и выкиньте письмо, родившееся в ту пору, когда я был слишком
подавлен, чтобы осознавать, о чем говорю.
Что бы ни совершили человеческие существа, я не могу их ненавидеть
искренне. И если я говорил о своей ненависти к ним, то это было
заблуждение, обусловленное слабостью, потому что я люблю Шэрон больше, чем
мог бы позволить себе любить Наблюдатель, и потому что я знаю, каких жертв
стоило ей становление, сколько усилий приложила она, чтобы из маленькой
латимерской девочки в белых штанишках превратиться в отличную пианистку.
"Я живы грезами", - говорила она. Да, так оно и было. И всем, кто мог ее
слышать, она дарила эти грезы. Мир заплатил ей за подарки, заплатил пара и
постоянной глухотой неизлечимой и не облегчаемой никакими техническими
приспособлениями, потому что пара разрушил самые прекрасные, самые
волшебные нервы. И она должна прожить остаток дней в абсолютной тишине. А
я на какой-то момент - сейчас остается только признаться в этом - вышел из
себя, потому что вынести такое просто невозможно.
Мой рассудок спас Абрахам. Как, наверное, и рассудок Шэрон. Он
поддерживал нас - да и себя, - заставляя понять, какие богатства жизни еще
ждут впереди, несмотря на удары судьбы. Позвольте мне рассказать, что
предпринял он с того момента, как я написал вышеупомянутое гнусное письмо.
В апреле, едва Шэрон встала на ноги, он женился на ней и увез в маленький
городок в Вермонте. Сейчас он работает в обычном магазине: галантерея,
рыболовные крючки, фунт того, фунт сего. Смейтесь над этим, Дрозма, - как
смеется он - и вы поймете, что такой поступок имеет смысл. Впрочем, я
вернусь к нему позже.
Наше судно - старый медлительный грузовой корабль. Снова летают
воздушные лайнеры. Есть и быстроходные суда. Весь громадный человеческий
транспортно-торговый комплекс, пошатнувшийся во время пандемии, вновь
набирает обороты и достиг, по-видимому, сорока процентов от обычных
объемов. К концу года, полагаю, все будет казаться таким же, как и год
назад. По крайней мере, внешне. Я предпочел это старое корыто, потому что
хотел провести месяц наедине с океаном или рядом с ним. Я хотел не просто
скользить через него на огромном, движимом атомом судне-городе и не
мчаться над ним быстрее звука, но быть здесь, внизу, в зыби, в запасе
соли, в голубом, зеленом и сером - там, где можно слышать его голос. Мне
хотелось смотреть на забавную поступь глупышей, чей полет сродни пению; на
стремительное сверкание летучих рыб; на громадные, неспешные, вызывающие
ощущение опасности плавники, следующие порой за нашим кораблем; на
отдаленные фонтаны левиафанов. Я хотел видеть солнечный свет, отражающийся
в воде Тихого океана в жаркий полдень, и беззаботное великолепие закатов
по вечерам... Видеть и чувствовать, что я нахожусь внутри этих закатов, не
застигаю их врасплох и не бросаю им вызов, с моим мелким пониманием
времени и движения. Узнаю ли я когда-нибудь, что человеческие существа
успокоились, расслабились и обнаружили, что вечность - это очень долгий
срок?..
Если смогу, Дрозма, я поговорю с вами прямо из Манилы. Если же не
удастся, то думаю, эти строки найдут вас раньше, чем мы встретимся. Я хочу
организовать мою "смерть" так, чтобы известие о ней не слишком расстроило
Абрахама и Шэрон, но в то же время не оставляло сомнений по поводу ее
истинности. Они знают, что я собрался в Манилу - "что-то вроде отпуска и
повидать старых друзей". Однажды я мимоходом сказал Абрахаму о своей
надежде на то, что смерть моя произойдет в океане - как я уйду, не
прощаясь, туда, где не нужно рыть могилу. Конечно, это неправда... Я хочу
умереть в Северном Городе, после многих и многих лет интересной работы. Но
это было настолько по-человечески, что не показалось Абрахаму странным, а
я сказал так, чтобы подготовить пути отхода. Я проведу в Маниле около двух
месяцев. Потом сяду на другое неторопливое судно, направляющееся в Штаты.
Сможет ли одна из наших маленьких исследовательских субмарин встретить
судно, скажем, милях в тридцати от Кавите? [населенный пункт на острове
Лусон (Филиппины)] Я мог бы без особых хлопот оказаться "человеком за
бортом", и Абрахам подумал бы, что старик умер именно так, как хотел.
Впрочем, если этот вариант слишком дорог и хлопотен с точки зрения
организации, мы можем проработать другой, когда я свяжусь с вами, Дрозма.
Самое худшее завершилось в конце апреля. Постепенно, хоть и неохотно,
кривая на графиках пошла вниз. К концу мая пандемия сошла на нет: о новых
случаях не сообщалось, а выжившие обнаружили, что цивилизация все еще
существует. Насколько случившееся может воспрепятствовать "прогрессу",
который так ненавидел Намир, я не знаю. Примерно через десять лет с
настоящего момента, думаю, мы могли бы попытаться определить, как пандемия
повлияла на человеческое мышление.
Как и хотел Абрахам, сведения о том, что эта трагедия - дело рук
человеческих, оказались обнародованными. Причем источник информации
довольно неожиданен: сын Джейсона Ходдинга обнаружил дневник, который вел
в последние недели своей работы старик. Сын Ходдинга передал дневник отца
властям и... застрелился. Должно быть, он, как и Абрахам, Чувствовал, что
люди должны узнать о причинах случившегося. Он был сыном человека, который
оказался ни хорошим, ни плохим - просто человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36