.. Но теперь толпа желающих распять насчитывает три миллиарда, да и
мир значительно уменьшился, так что им придется научиться более простым
методам распятия и без приводящей в замешательство гласности. Три
миллиарда ползают по беспомощной земле, разрушая и оскверняя природу,
убивая леса, загрязняя дымом и радиоактивной пылью воздух, заполняя мир
раздражающим шумом машин. Вместо лугов - заправочные станции. Озера
превратились в лужи человеческих отходов. Два года назад вся гавань
Сан-Франциско была покрыта дохлой рыбой - даже океан болен от
человеческого гниения. И это они называют прогрессом. Я сделал то, что
мог, Элмис, и надеюсь, моя смерть будет приемлемо чистой. Пол в этой
комнате изготовлен из какого-то нового вида стекла... Граната вряд ли
повредит его. Я всегда ненавидел беспорядок.
- Что ж, обоснованный обвинительный акт имеется, - сказал я. - Но все
держится на фундаменте отвлеченных понятий. Думаю, у такой ненависти к
людям, как ваша, должны быть более личные причины.
- Нет. - Полуприкрытые сальваянские глаза следили за мной с
любопытством, искренностью и, полагаю, даже временной заинтересованностью.
- Нет, это не так. Будучи Наблюдателем, я внезапно осознал все
безрассудство сальваянских надежд, тщетность любых усилий, рассчитанных на
человеческую натуру. Я стал Отказником, потому что понял: единственное
лекарство для людей - это истребление. Разумеется однажды и вы объявите
войну человеческой расе. Это неизбежно становится личным делом каждого. -
Он добродушно пожал плечами. - Возможно, через некоторое время стали
сказываться мое собственное тщеславие и амбиции. Неважно. Ох, сколько я
проработал над Джо Максом! - Намир зевнул. - Не проглядел я жалкую
неустойчивость таких типов, как Уолкер и Ходдинг... Это был материал, с
которым мне пришлось работать, шанс, которым я воспользовался... Из
уважения ко мне, Элмис, не избавите ли вы меня от речей в защиту
обвиняемого и не воспользуетесь ли своим оружием сразу? Я устал.
- Можно обойтись и без речей в защиту. Я согласен почти со всеми
материалами, представленными обвинением. Единственное скажу - все слишком
пристрастно и слишком банально. Вы потратили свою жизнь на попытки
отыскать в куче сокровищ фальшивые монеты. Чтобы доказать свою правоту, вы
всю жизнь разыскивали зло... Естественно, вы его нашли, а там, где зла не
было, вы его создали. Это может сделать любой дурак. Я разыскивал добро -
и в человеческой натуре, и везде, где можно. Естественно, я нашел его,
накопленное и текущее через край. Это тоже может сделать любой дурак.
Разница в том только, что добро заметить чуть труднее, потому что оно
вокруг нас повсюду - в ближайшем листке, в ближайшей улыбке или добром
слове, в каждом дуновении ветра. Вы говорите, в людях нет истины. А что вы
знаете об истине такого, чего не знал Пилат? Человеческие существа
находятся на ранних стадиях стремления принять и понять эмпирическую
истину. Это сложно. Это все равно, что пробираться через джунгли без
оружия и не зная дороги. Ни одно другое земное животное никогда не
пыталось двинуться в подобный путь или хотя бы догадаться, что вокруг
джунгли. В общем-то, Намир, ваш взгляд на человека в целом не отличается
от моего. Мы оба представляем его себе как некое ковыляющее через джунгли
существо. Но вы хотите вонзить ему нож в спину, потому что оно вам не
нравится. А я бы скорее взял его за руку, потому что понимаю: и он, и я, и
вы, и все-все остальные - все мы живем в одних и тех же джунглях, а
джунгли эти - всего лишь малая частица мироздания. Что же касается
справедливости, то это идеал. Это свет, который они видят впереди себя и
которого стараются достичь. Конечно, они спотыкаются - потому что
стараются. А если бы не старались, то вряд ли бы даже придумали слово
"справедливость". Все вышесказанное верно и для их видения любви и мира.
Страх преследует их, потому что они из плоти и крови. И когда вы обвиняете
их в том, что они напуганы, вы обвиняете их всего лишь в том, что они живы
и способны страдать. Порождения страха - война, ненависть, зависть (даже
жадность рождена страхом) - ослабнут тогда, когда ослабнет страх. У них
было слишком мало времени, чтобы научиться преодолевать страх. Столетия
коротки для нас, но достаточно длины для них, Намир. И в целом, я думаю,
люди не глупее марсиан. Что же касается различных безобразных сторон их
двадцативекового прогресса, то это, я думаю, еще одно временное
заболевание, такое же, как заболевания, присущие, скажем, девятому веку.
Земля выздоровеет... моя планета Земля, Намир. Кстати, она могла бы стать
и вашей планетой, если бы вы не ослепили себя сугубо человеческой болезнью
- ненавистью... Она выздоровеет, когда они научатся жить с ней в согласии.
Возможно, потребуется еще один век, чтобы научиться контролировать
механизм...
- Да-да-да! - Он выплюнул сигарету на пол. - Им ведь нужны звезды.
Убейте меня, Элмис. Меня тошнит при мысли о человеке, достигшем звезд.
Защитить звезды - акт милосердия, если это вас волнует.
- Волнует, - сказал я.
Я не мог защитить звезды иным путем. К тому же, я только сейчас,
наконец, вспомнил кладбище в Байфилде, и потому пуля в лоб была, полагаю,
достаточно милосердной защитой. Если смерть может быть вообще
милосердной...
Потом я скатал ковер. Пол и в самом деле был изготовлен из
неорганического материала. Я положил мертвое тело на спину и отошел
подальше. Пурпурные вспышки и шипение быстро прекратились, и на полу
остались только несколько монет из его кармана да деформированная пуля.
Остальное превратилось в пыль, которую ковер вполне мог спрятать. Кусочек
свинца, полдоллара, два четвертака, один дайм [четвертак - монета в 25
центов, дайм - монета в 10 центов] и пригоршня пыли - Намира больше не
существовало.
Впрочем, от него осталось главное - его сын.
Я прошел в дальние комнаты, желая собственными органами чувств
убедиться в том, что Джозеф Макс тоже мертв.
Я нашел его в спальне. Он лежал на спине, бледный как смерть, но в
позе его все еще ощущалось чувство собственного достоинства. Впрочем, у
мертвых ничего другого и не остается. У кого-то хватило учтивости закрыть
ему рот и глаза. Наверно, это сделала Мириам, потому что она была жива.
Пока еще была жива. Она сидела на кровати, рядом с Максом, и рука ее слепо
шарила по его волосам и щеке. Нос Мириам был красным, но виной тому
явились не слезы - глаза ее были сухи, лишь лихорадочно блестели. Первые
симптомы - как при обычной простуде...
Мне вдруг стало ясно, что она любила Джозефа Макса, любила по-женски,
как мужчину. И ее помолвка с Абрахамом была жертвой на алтарь политики,
жертвой, которую она приносила ради любимого человека. И не вызывало
больше сомнения, что идея эта принадлежала Келлеру и Николасу, и ее
реализация должна была связать Абрахама с партией в надежде на
использование его талантов. Впрочем, я догадывался об этом и раньше,
теперь же это знание едва ли имело даже академическое значение. Когда
история движется быстро, она обгоняет всех - и людей, и марсиан. Мириам
сказала что-то, хрипло, с трудом. Я не смог понять, но думаю, это было
слово "уйдите". Ответных слов у меня не нашлось - что можно сказать
раздавленному насекомому, которого судьба наказала несколькими
дополнительными секундами агонии? В этой комнате милосердием был и
останется пара.
Абрахама дома не оказалось. Когда я добрался до нашей квартиры, дело
шло к полудню. Метрополитен все еще функционировал, и пассажиров там стало
больше, хотя ничего похожего на обычную толпу не было и в помине. По
дороге от метро до дома я не увидел ничего, о чем стоило бы упомянуть.
Другие Наблюдатели, Дрозма, расскажут вам обо всех мелочах. Придя домой, я
знал одно: это только самое начало эпидемии. Вскоре - через день или через
неделю - в сточных канавах будут лежать тысячи умирающих стариков. И не
останется в городе ни одной стены, за которой не скрывалась бы смерть
человека. Нарушится работа средств связи и транспорта - для Нью-Йорка и
большинства остальных современных городов это означает голод. Начнутся
бунты. Некоторые будут умирать, швыряя камнями в тех, кого они сочтут
своими врагами. И будут вырыты простые ямы, присыпанные известью. Если от
пара мрут даже крысы...
Абрахама не было целый день. В три я позвонил Шэрон. Она тут же сняла
трубку, спросила, здоров ли я. Абрахам был у них утром и ушел чуть раньше
полудня. Она считала само собой разумеющимся, что он отправился домой,
хотя он и не говорил этого. Она здорова. Они обе здоровы - Шэрон и
София...
В следующие шесть часов не случилось ничего особенного. Я пережил их.
Абрахам Явился в девять. Прохромал к дивану, скинул свой ботинок-протез и
принялся нянчить колено левой ноги.
- Слишком многое зависит от всякой чертовщины, - сказал он. - Целый
день хотел позвонить вам из госпиталя, но никак не мог дозвониться.
- Из госпиталя?..
- Работаю там. В "Корнелл-центре". Порыв... Ему бы давно следовало
явиться, да только мозг, который по вашим словам, у меня есть, не работал.
Просто взял и стал волонтером. Наверное, должен разразиться мор, чтобы
исчезли бюрократы. Они там готовы использовать любого, кто пока способен
передвигать ноги, быть на посылках, выносить горшки. Я должен вернуться к
трем часам ночи... Поесть бы чего-нибудь да немного поспать.
Наполовину ослепший от усталости, он с жадностью проглотил выпивку,
которую я ему принес. Но устало у него не только тело, потому что,
справившись с выпивкой, он сказал:
- Уилл, мне бы и в голову не пришло... Вы не представляете... Дети,
старики, крупные сильные мужчины - все валятся, как пшеница под градом.
Там нет ни одной пустой койки, понимаете? Мы собираемся класть их на пол,
пока не кончатся запасные матрасы, а затем... придется просто на голый
пол. Мы стараемся убедиться, что они действительно мертвы, и только после
этого... только после этого... - Он захлебнулся.
- К трем я пойду вместе с тобой.
Не в первый раз человеческая натура повергла меня в стыд, но
случившееся сегодня я запомню навсегда.

9. 20 МАРТА, ПОНЕДЕЛЬНИК, НЬЮ-ЙОРК
Сегодня утром умерла София Вилькановска. Умер еще и президент
Клиффорд, Но я думаю о Софии. И еще об одном человеке.
Да, этим утром умер президент Соединенных Штатов. По утверждению
газеты, он ушел как джентльмен. Последние трое суток он практически не
спал, неся на себе тяжкое бремя обязанностей и решений. Он принимал эти
решения даже после того, как появились первые признаки простуды и он
понял, что заразился. Беда, как сказали бы человеческие существа, всегда
делит общество на мальчиков и мужчин. Он был совсем еще молод - пятьдесят
девять. Мир праху твоему!.. Вице-президент Борден - обычный политический
незнакомец. Если он переживет происходящее, о нем еще будет время
поразмыслить. А пока что я думаю о Софии и еще об одном человеке.
Мы с Абрахамом пришли домой в воскресение, в час дня, после почти
десяти часов, проведенных в госпитале. Возвращаться нам надо было к восьми
вечера. Телефон Шэрон не отвечал. Думаю, для Абрахама эти девять часов
стали темным туннелем со светом в его конце, и светом была возможность
поговорить с Шэрон. Но телефон не отвечал, и я видел, как погас этот свет.
Слышались лишь мертвые безликие гудки. Он положил трубку.
- Быть может, я ошибся номером. - Он сделал еще одну попытку
дозвониться.
Он не ошибся номером.
- Я поеду туда, - сказал он. - А вам лучше поспать немного.
- Как нога?
На его левой ноге, на лодыжке, возникла опухоль. В госпитале он не
хромал, но дома мог себе позволить похромать немного - пока пересекал
комнату, чтобы взять не успевший высохнуть плащ. На улице шел унылый
мелкий дождь, и вернулась мартовская прохлада.
- Что?.. Да черт с ней, она не отказывает. Вы пойдете в госпиталь,
Уилл?
- Да, думаю, так будет лучше. Но тебе следует остаться с Шэрон. Вот
увидишь - она просто куда-то вышла, но... В любом случае оставайся с нею.
- София... почти никогда не выходит. Шэрон говорила: из-за слепоты...
- Знаю. Ты останешься с ними. Это более важно.
- Да... "Важность" не более чем слово, - он шатался от усталости, - а
вы учили меня не поддаваться магии слов.
- Абрахам, еще десять часов, и ты не можешь ходить... Согласись с
тем, что я тебе говорю.
Он обрел второе дыхание... а может быть, третье или четвертое. Во
всяком случае, когда он вдруг отвернулся от двери и схватился за лацканы
моего пальто, это вовсе не была попытка удержаться на ногах.
- Уилл... Спасибо за все!
Я попытался разыграть раздражение:
- Отцепись!.. Я вовсе не собираюсь с тобой прощаться. Завтра, как
только освобожусь в госпитале, я тут же приеду в Бруклин. Ты останешься с
ними. И береги ногу.
- Все равно спасибо! - Его темные глаза смотрели в сторону, и в них
пылало невысказанное. - Шэрон говорила мне, как случилось, что мисс Уилкс
открыла свою школу. А еще я вспоминал леса... леса под Латимером.
Он внезапно усмехнулся, стиснул лацкан моего пальто и быстро похромал
к лифту, оставив меня в... нет, это нельзя назвать одиночеством.
Позвонил он ближе к вечеру, но слова приветствия показались мне
натужными. И я спросил:
- Шэрон?
- С нею все в порядке. С нею все в порядке, Уилл, но...
- София?
- У нее пара... Шэрон выходила как раз тогда, когда я пытался
дозвониться. Она искала доктора. И не нашла. Ни одного.
- Да, до этого и должно было дойти к сегодняшнему дню. Думаю, лучше
ее оставить там.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36