Увы, дорогая, я не нашел его. Могу ли встретиться с тобой?
Один на один, пожалуйста, и пока обо мне никому не говори. Ты - музыкант.
Я люблю тебя за понимательность".
Затем я нашел капельдинера, девушку, которая пообещала мне доставить
мисс Брэнд мою записку. Я бродил снаружи. Я смотрел на уплывающие в ночь
корабли. Я был абсолютно счастлив.
Когда я вернулся, капельдинер с широко распахнутыми глазами искала
меня. Она сунула в мою руку клочок бумаги и прошептала:
- Знаете, что она сделал, когда прочла вашу записку? Поцеловала меня!
Ну, я имею в виду...
Санта Клаус что-то пробубнил в ответ. Огни уже потускнели, но я сумел
разобрать огромные каракули:
"Кафе Голубая Река два квартала вниз от Эсплан прибрежная сторона
ждите меня бездельничая избегайте ранних полицейских О Бен Бен БЕН!!!"
Она могла попытаться разглядеть меня в зале, хотя я и упомянул про
изменившееся лицо. Она слепо посмотрела вокруг. Я испытал ужас,
испугавшись, что, по-видимому, взволновал ее и испортил все второе
отделение концерта. Однако она тут же вознесла пальцы над клавишами, как
будто "Стэйнвэй" обладал своей собственной волей и был способен сообщать,
утешать, снимать волнение и делать ее свободной. Мне не стоило
волноваться.
Сюита Эндрю Карра оказалась превосходной. Сложная, серьезная, юная;
возможно, слишком трудная, слишком необъятная, но с такой страстью,
которая оправдывает все. Вероятно, зрелость объяснит Карру цену легкого
касания. Помню, в программке говорилось, что наибольшее уважение он питает
к Брамсу. Что ж, все к лучшему - особенно, если это означает, что
композиторы 70-х окончательно похоронят пресловутое
"я-действительно-имел-в-виду-не-это" школы 30-х и 40-х. У раннего
Стравинского Карр научился большему, чем у позднего; поверх его плеча
глядит Бетховен; ему нужно побольше Моцарта...
Я не буду теперь играть "Вальдштейна". Все, что угодно, кроме него,
да... Я не отношусь с презрением к моему собственному таланту. Но никакого
опуса 53. Для любого другого исполнителя было бы настоящей глупостью
взяться за сонату после взрывных кульминаций и почти невозможных
физических усилий, необходимых для исполнения сюиты Карра. Любой бы другой
исполнитель сдался. Но не Шэрон. Она не устала. Сонатой она подвела итог,
сделала заключительное заявление, нанеся пламенеющие краски на все
предыдущее.
Возможно, мне приходилось слышать начальное аллегро с более техничным
исполнением концовки, но с большей искренностью - никогда! В меланхолии
кратко адажио я просто погиб. Я понял далеко не все, что имела в виду
Шэрон, - в любом случае, размышления Бетховена, в общем-то далеки от нас.
Шэрон взяла спокойное вступление в рондо более медленно, чем это сделал бы
я, но права была она. А ускоряющийся пассаж в ля миноре становился все
более устрашающей вспышкой, племенем внезапно открывающейся тоски...
Концовка сонаты ослепляла. Никто не способен смотреть на этот великий
свет.
Не буду много говорить об этих овациях, которыми ее одарили: это была
всеобщая истерия. Не помню точно сколько раз ее вызывали на бис. После
сонаты - семь. В конце концов мы позволили ей уйти только потому, что она
разыграла маленькую комическую пантомиму об усталости.
Вы никогда бы не смогли себе представить, Дрозма, какую фразу я
услышал от нее вместо приветствия. Потрясающе тонкая, сияющая, в
мышино-серой шали поверх платья, она проскользнула в кафе "Голубая Река",
непостижимым образом - сквозь все мои изменения - узнала меня, подбежала,
неловко, как ребенок, подхватив юбку, бросилась ко мне, ткнулась курносым
носом в мою рубашку и сказала:
- Бен, я запорола престиссимо, я запорола его, я сыграла слишком
быстро, я исковеркала его... Где, где же вы пропадали?
- Ты никогда ничего не запарывала.
Мне пришлось пробормотать немало подобных пустяков, пока мы изо всех
сил старались успокоиться.
Мы нашли кабинку с окном, вглядывающимся в ночную реку. Он спокойный
и цивилизованный, этот ресторан - мягкое освещение, ни суеты, ни спешки,
ни шума. Было уже позже одиннадцати, но они сумели обеспечить нас ужином
героических размеров. Шэрон, постившаяся перед концертом, с трогательным
изумлением посмотрела на омара и сказала:
- Могла ли я сознательно заказать это?
Тем не менее она ела его, ела со всеми гарнирами. Мы посмеивались,
жевали и нащупывали возможность обратиться к прошлому. Потом, когда с
омаром было покончено и с нами остались кофе и коньяк, Шэрон расправила
узкие плечи, вздохнула и сказала:
- Давайте!..
Если и было что за эти девять лет, о чем я не рассказал ей, то это
либо наше марсианское притворство, либо что-то и вовсе недостойное
воспоминаний. В настоящее время я зовусь "Уилл Майсел". Она нашла сложным
не называть меня Беном. Мое отбытие из Латимера было в какой-то степени
проявлением бессердечия - теперь я понял это. Впрямую она за него меня не
упрекала - как и за фальшивое известие о моей смерти, - но один раз взяла
мои пальцы и, прижавшись к ним щекой, сказала:
- Когда мисс Уилкс сообщила мне... понимаете, я до исчезновения
Анжело никогда никого не теряла... А потом вы... - И не позволив мне
запинаться и приносить извинения, быстро продолжила: - Ваши руки все те
же, те же самые. Разве возможно так изменить лицо? Я видела, что вы узнали
меня, да и я узнала бы вас в любом случае, но...
С рассеянной осторожностью и совершенно подлинным смущением я врал о
том, что якобы перенес когда-то, за многие годы до своего появления в
Латимере, серьезное повреждение лица. Якобы часть моей лицевой структуры
была после удачной пересадки кожи спротезирована, и что, мол, теперь я
способен на подобные фокусы. А потом намекнул, что обидчив и не люблю
говорить об этих вещах.
- Девять лет очень старят, Шэрон, так что белые волосы натуральные.
- Бен... Уилл... Неужели это было необходимо? Нет, дорогой, не
говорите, если не желаете. Главное, вы здесь. Иногда я это себе
представляла...
Я сказал ей, что мое исчезновение заставило полицию подозревать, что
я связан с исчезновением Анжело и Фермана. Она подтвердила, что Фермана
так и не нашли. В своих поисках я не хотел наталкиваться на препятствия,
сказал я, поэтому пришлось изменить имя и лицо, похоронив старую
индивидуальность. Такое поведение слишком далеко от человеческих норм, и
не думаю, что мои объяснения удовлетворили ее, но это было лучшее, что я
мог сделать. Впрочем, она слишком хорошо помнила Амагою, и ее душа не
питалась подозрениями. В свои десять лет Шэрон сумела каким-то образом
спрятаться от взрослых измышлений и слухов, смешивающих реальность и
нереальность в этом латимерском несчастье. Когда потеря Бена Майлза и
Анжело взорвала ее мир, Шэрон поддержали музыка и миссис Уилкс. А потом
прошло время и пришла юность. По глупости моей, до меня не совсем доходила
огромная разница между моими девятью годами и девятью годами Шэрон, тем
более в этом возрасте... Я поведал ей о своих подозрениях, что Анжело
попал в среду преступников - присоединился к бродягам или еще что-нибудь
подобное, - а может, и вовсе потерял память. Ведь ощущение вины за смерть
матери вполне могло привести к амнезии.
- Почему он так много значил для вас?
- Вероятно, я чувствовал ответственность за него. Мне следовало
оберегать его от неприятностей, потому что я знал о его необыкновенности и
ранимости, а я не сделал этого.
Она не удовлетворилась таким ответом.
- И я стал думать о нем как о сыне. - В этом было слишком много
правды. - Я должен был стать гораздо лучшей защитой, потому что не думал,
что кто-либо еще видит опасность.
Не в первый раз она хотела задать какой-то вопрос, но сдержалась,
нахмурила брови в дыму своей сигареты, по-прежнему лелея мою руку.
- Хорошо ли ты помнишь его, Шэрон?
- Не знаю. - Она продемонстрировала целую серию живых маленьких
манер, ни одна из которых была позой. Она то наклонялась вперед, запустив
руки в волосы и держа их там, пока не рождалась между бровями и не уходила
с ее ровного лба крошечная морщинка. То, не замечая этого, надувала губы
своего большого милого рта. То ее лицо трогала столь мимолетная улыбка,
что впоследствии вы никогда бы не были уверены, что она вообще улыбалась.
- Не знаю. Я знаю, что довольно сильно любила его. Это было в десятилетнем
возрасте и так давно, Бен... Боюсь, я даже не слишком хорошо понимаю, что
из себя представляет этот прославленный сильный пол. Они были... знаете,
как технические приспособления, а не люди... Попутчики, а не друзья. И
стоит ли... я не думала об этом.
- Прошло немало времени.
- Да, время... Мне кажется, я стала считать его мертвым после того,
как мама София... У меня что-то вроде привычки называть ее так, и ей это
нравиться... После того, как она рассказала мне, что вы затеяли... Я
никогда не забывала его, Бен, я только позволила ему уйти в прошлое... как
покинутая станция удаляется от тронувшегося поезда, понимаете? Кстати, я
не закончила старшие классы. Моя мать умерла, когда мне стукнуло
тринадцать, и па снова женился... Ну, я пошла по пути Золушки. И терпеть
не могла мачеху, а она, видит Бог, терпеть не могла меня, поэтому мама
София взяла меня жить к себе... Все, что мне оставалось, это молиться за
нее. Я... получала время от времени письма от па. Холодные маленькие
письма. Безупречные по грамматике.
- Его не было здесь сегодня?
- Ах нет, он... - Ее прекрасные пальчики снова крепко сжали ладонь. -
Он не нашего поля ягода, как сказала медуза морской змее [здесь в
оригинале игра слов; слово jellyfish (медуза) имеет еще и значение
"бесхарактерный и мягкотелый человек"]. В переводе означает, что когда эта
стерва, на которой он женился, бежит в магазин, но тут же отправляется
заливать за воротник. Хотите как на духу, дорогой? Он Брэнд Безымянный. И
маленькая дочь для него теперь... Да к черту все это! Он пишет только,
когда трезвый, примерно раз в два месяца. О Бен...
- Уилл!
- Извините... Уилл, Уилл. Я так много думала о Бене... Ну, он писал,
что хотел бы побывать на концерте, но очень занят и не очень здоров.
Наверно, писал под диктовку этой суки. Она знает, что он все еще по-своему
любит меня... А, это ее проблемы. Люди так... так... - Она махнула рукой.
Мы долго молчали, очень, очень долго. А потом я сказал:
- Фофифэ фофэфу?
И тут она разрыдалась. Судорожным движением она схватила протянутый
мною носовой платок и пробормотала:
- Сп'с'бо б'л'шое. Нельзя ли еще коньяку?..
- А мама София?
- Замечательная. - Она промокнула глаза и принялась подправлять
косметику. - О, бессмертие... Боже мой, если бы она жила всегда! Я не
знала, что ей сказать, когда уходила. Лгунишка гнусная... Заявила, что мне
хочется побыть одной. Думаю, она и не догадывается. Так и будет ждать до
поздней ночи сообщений прессы. Ни за что не заснет... Не хотите ли поехать
ко мне домой? Повидаете ее...
- Не сегодня голубушка. Как-нибудь попозже. - Я достал вырезанную из
газеты фотографию и показал ей. - Вот этот человек позади Макса, слева...
Он тебе никого не напоминает?
- Подождите-ка, подождите... Черт! - Она поворачивала вырезку под
разными углами. Затем откинулась на спинку кресла. На океанскую синеву ее
широко распахнутых глаз словно дымку набросили. - Билли Келл!
- Вполне возможно. И старый Уилл Майсел должен выяснить, он ли это.
Она некоторое время смотрела на меня, совершенно сбитая с толку. В ее
взгляде не было недоверия, скорее она была уверена, что я многое скрываю
от нее.
- Уилл! Зачем?.. Черт, неужели я должна сидеть тихо, как мышка, и
поигрывать на своем рояле, пока вы бьетесь головой о каменную стену?!
Неужели я нашла вас только для того, чтобы увидеть, как вы разобьете себе
голову?
- Анжело жив.
- О, вера, - сказала она мягко. - Уилл, дорогой, я никогда не видела
те горы, которые она, говорят, сдвигает с места... Ладно, вы думаете, что,
если Анжело жив, то он мог бы быть в контакте с... этим парнем?
- Вполне возможно.
- Я же помню Билли Келла и тот мерзкий поступок, который он
совершил... И совсем не потому, что он сделал мерзость мне самой... Чтобы
работать на Партию единства, он должен был повзрослеть. Я обязана сказать
вам... Что если вы разбиваете свое сердце чем-то... Я имею ввиду, что это
было так давно! И в любом случае в случившемся не было вашей вины. Ну же,
Бен... Уилл... Полиция должна была следить, именно для этого они
существуют, и средства у них есть. Они бы довели дело до конца. Вы
поймите... если его... если он умер, вы, вероятно, и не узнали бы об этом,
не так ли? А может, он сейчас банковский кассир или профессор-физик... или
вовсе занимается мерзкопакостями, а вы... Я бы на вашем месте...
- Я стар, - оборвал я ее. - У меня есть деньги. Я мог бы помочь ему.
Ты теперь взрослая девушка, а у меня не осталось ничего, чем бы я хотел
заняться.
- Тогда я буру свои слова назад. Если это то, чем бы вы хотели...
- Если я найду его, это немало значило бы и для тебя. Разве не так?
- Дорогой... Если уж быть отвратительно честной... Откуда я знаю!

2. 9 МАРТА, ЧЕТВЕРГ, НЬЮ-ЙОРК
Сегодня и вчера - это конец и начало. Дрозма, я почти уверен, что
Анжело жив. Расскажу, откуда взялась моя уверенность.
Черт бы побрал эту Партию органического единства, но, по крайней
мере, они не прячутся. Они занимают первый этаж делового единства, но, по
крайней мере, они не прячутся. Они занимают первый этаж делового здания,
выросшего в ту пору, когда Лексингтон стала одной из двухуровневых авеню.
Компанию ей составляют Вторая и Восьмая. Это настоящее торжество
технического прогресса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36