Лучше, чем госпиталь.
- Мы тоже так подумали.
София умрет. Нам обоим это было ясно. Мы оба помнили статью в газете,
которую прочли по дороге из госпиталя домой: "Насколько стало известно,
все больные у которых наблюдаются признаки выздоровления, Не старше
тридцати пяти лет".
- Уилл, говорят, два бруклинских госпиталя людей уже не принимают...
Просто нет места.
- Я приеду завтра, как только освобожусь. Оставайся там!
- Да, - сказал он.
- Ты уверен, что Шэрон?..
- Я уверен, - сказал Абрахам, и голос его сломался, как будто кто-то
ударил его в челюсть. - Я уверен.
Он повесил трубку.
Абрахам в госпитале не спотыкался. А я спотыкался, и не один раз в
эту ночь, но не столько от усталости, сколько сколько от ощущения
безысходности. В конце концов это ощущение приняло некий физический
характер, как будто я пытался плавать в патоке. Боже, как быстро они
прибывали! Их не делили на легких и тяжелых, потому что легких случаев
здесь, в "Центре", попросту не было. В мои обязанности входило принести и
вынести в трех палатах, а также помогать везде и во всем, с чем я - по
мнению медсестер и врачей - был способен справиться. Я делал все от меня
зависящее, но от меня, по-видимому, зависело меньше, чем от Абрахама, и
потому я время от времени спотыкался.
Палаты были до странности молчаливыми. Их переполняли звуки
мучительного дыхания, слабо шуршали ерзающие тела тех, кто еще мог
шевелиться, но ни стонов, ни разговоров. Разговаривали только мы,
старающиеся хоть чем-то облегчить их состояние. Когда кто-то умирал,
внешне это почти не проявлялось - ни конвульсий, ни сильного сокращения
мышц. Вы не могли быть уверены в смерти больного, пока не нагибались и не
обнаруживали, что что тело его начало коченеть. Запах в палатах был,
конечно, скверным - два-три измотанных человека не способны поддерживать
чистоту в палате, в которой вместо положенных двадцати больных лежало
шестьдесят или семьдесят. Говорят, в 1918 году от гриппа умерли десять
миллионов человек. Дрозма, это ничто по сравнению со случившимся сейчас.
Ничего похожего на нынешнюю ситуацию не происходило с четырнадцатого
столетия. У статистических диаграмм начинается жар, как будто они
заболевают пара. К этому времени, полагаю, специалисты уже передали
кошмарные данные на электронные умы, которые приобрели такое большое
значение в последние два десятка лет. Но не думаю, что газеты публикуют
то, что должны будут показать машины.
Когда ночь вползла в утро, я обнаружил, что все больше и больше учусь
на воспоминаниях о том, как выполнял вчера эту же работу Абрахам. Однако
его методы, Дрозма, мне будет чрезвычайно трудно изложить. Фактически он,
наверно, делал не больше, чем другие, но казалось, будто он был повсюду.
Между ним и находящимися в сознании больными существовало нечто такое, что
я могу назвать только каким-то способом связи. Причем эта связь
существовала даже в тех случаях, когда глухота больных не позволяла им
слышать слова, которые он произносил. Иногда я видел, как он шепчет что-то
больному, иногда видел, как он пишет неразборчивым почерком записку. А
порой это и вовсе была просто улыбка, или пожатие руки, или почти
телепатическое понимание невысказанной нужды. Они чувствовали, когда он
появлялся в палате, и те, кто был способен повернуть голову, тут же
спешили увидеть его...
Ужаснее всего были больные, которые должны были с минуты на минуту
потерять сознание. Их глаза пристально смотрели в никуда, а руки бешено
дергались, словно пытались вытолкнуть из души какого-то монстра. Трижды я
видел, как Абрахам оказывался способным обращаться с такими больными,
заставлял их осознавать его присутствие, так что его лицо становилось
щитом между ними и их галлюцинациями. Абрахам взял за руку одного из них,
негра-гиганта, который еще несколько дней назад мог бы задушить быка, и
приложил его ладонь к своей щеке. И безумие отступило, негр перестал
дергаться. Когда я вернулся в воскресение вечером в госпиталь, чернокожий
гигант был еще жив. То же самое произошло с другим парнем, за которым
ухаживал Абрахам. Температура у них снизилась, и медсестры повесили на
спинки их коек таблички с голубой буквой "Х", что означало: "Хорошая
сопротивляемость, возможно выздоровление". Если Абрахам жив, я смогу
вскоре вернуться в Северный Город.
Миссия завершена. Если Абрахам жив...
Я отработал этой ночью в госпитале половину суток, и было уже десять
часов сегодняшнего дождливого утра, когда я добрался наконец до квартиры
Шэрон. Открыв дверь, она зарыдала и уткнулась мне в плечо. В
противоположном конце комнаты на полу сидел хмурый Абрахам. София лежала в
своей комнате, уже успокоившаяся, с закрытыми глазами и затихшими руками.
Абрахам кивнул, хотя я и так все понял. Шэрон еще цеплялась за меня, когда
сзади сказали:
- Вы посылали за нами, сэр?
Я обернулся. В открытых дверях стояли двое мужчин. Их носы и рты были
прикрыты марлевыми повязками - эти двое еще на что-то надеялись. Шэрон
задохнулась в крике.
Абрахам взял бремя не себя, жестом указал мне и Шэрон на кабинет.
Когда дверь за нами закрылась, Шэрон сказала:
- Понимаете, не будет никакой похоронной церемонии...
- Я знаю, Шэрон. Пусть Абрахам...
- Потому что умерших больше, чем живых, понимаете? Но ведь всегда
хоронили, правда? - Она кашляла, хлюпала носом и дрожала. - Ах да!..
Умерших больше, чем живых... И потому они просто приходят и уносят их,
понимаете? - Она оттащила табурет от рояля и села ко мне лицом, стиснув
руки и желая объяснять. - Бен, она ведь всегда любила маленькие церемонии.
О, какой церемонной леди она была! Я всегда старалась жить в соответствии
с ее понятиями. Думаю, ей бы хотелось, чтобы я сыграла полонез, а не
похоронный марш. - Она снова задохнулась. - Нет. Нет! Только полонез, но
не знаю, смогу ли я, да и все равно ее здесь больше нет, правда? И мы
должны думать обо всем только так, правда?
- Конечно. Ты бы прилегла, Шэрон. Совсем измоталась...
- Нет-нет! Потому что мертвых больше, чем нас, а некоторые из них
любят маленькие церемонии, я уверена в этом. Это вопрос соблюдения
приличий.
Я услышал, как мягко закрылась входная дверь. Шэрон не прислушалась,
она сказала:
- Вы не подадите мне шаль, Бен? Здесь ужасающий холод, правда?
В кабинете действительно было немного прохладно, но ведь она была
очень тепло одета.
- Я слышала, швейцар заболел. Полагаю, отопление отключено. Пожалуй,
я лучше посижу немного здесь. Смотрю на клавиатуру, но не лучше, чтобы
могла что-нибудь сыграть. А вы бы не хотели, Бен?
- Нет, я... Я принесу тебе пальто.
Вошел Абрахам, и я отправился искать пальто или одеяло. В стенном
шкафу я нашел меховой жакет. Я снял его с вешалки, и тут ожил рояль. Нет,
это была не игра, просто прожурчали, повышаясь, звуки. Наверное она просто
провела по клавиатуре тыльной стороной ладони, словно ласкала друга, как
будто сказала... Схватив жакет я бросился назад, но Абрахам уже выводил ее
из кабинета. Она сияюще улыбнулась:
- Спасибо, Бен! Это именно то, что я хотела.
Она протянула руки к жакету и вдруг споткнулась. Абрахам не дал ей
упасть, а я подхватил на руки и отнес в спальню. Там было прохладно,
опрятно и скромно - белые стены, голубое покрывало. Простота и невинность.
- Меня все утро немного знобило, - осторожно сказала Шэрон, - но не
думаю, чтобы это что-либо означало. Потрогай мою руку, Эйб. Видишь? У меня
нет жара.
Я положил ее на кровать, но руки мои все еще ощущали пылающий в ней
огонь. Абрахам тщетно пытался удержать в своей ладони беспокойно
шевелящиеся кончики ее пальцев.
- Конечно, Шэрон, - сказал он. - С тобой все в порядке. Сними-ка
туфли. Я хочу положить тебя под одеяло.
- Что ты сказал, Эйб?
- Туфли...
- Я не слышу тебя. - Она уже все поняла, она прожила с этим
пониманием уже несколько часов, но только сейчас ее мужественное
притворство дало трещину, и она закричала: - Эйб, я так тебя люблю! Я хочу
жить!..
Больше говорить она не могла...
Сейчас, должно быть, около полуночи. Абрахам не отходит от нее ни на
шаг. Часть утра и весь день я повел в поисках врача. Пустая трата времени:
все они превратились в развалин с красными от недосыпания глазами,
работающих двадцать четыре часа в сутки - и в госпиталях и повсюду. И не
только борются с пара: люди все еще вминают свои машины в фонарные столбы,
люди все еще режут друг друга ножами и умирают от других болезней. Сейчас
не может быть никаких вызовов на дом, а отправить больного на этой стадии
в госпиталь означает просто предоставить ему возможность умереть в более
людном месте.
Дрозма, я больше не способен думать о Союзе. Цель оправдывает
средства... В этот тезис верил Джозеф Макс, он был последователем
некоторых теоретиков, а им стоило бы умереть еще в раннем детстве...
Сомневаюсь, Дрозма, понимал ли я прежде, что значит ненавидеть. Любя
лучших из них и ненавидя худших - а именно так я теперь люблю и ненавижу,
- я никогда не смогу снова войти в их общество Наблюдателем. Я потерял эту
способность. Я постарею раньше, чем смогу снова взглянуть на все это с
точки зрения вечности.
Я оказался прав: то, что творилось на улицах в воскресенье, было
всего лишь началом. Улицы завалены мертвыми. Бригады, собирающие трупы,
работают теперь с тележками грузоподъемностью в полтонны, на которых стоит
ящик... Куда трупы увозят, я не знаю. Такую бригаду обычно сопровождает
полицейский патруль. Другие полицейские машины медленно курсируют по
улицам. Полагаю, они ведут наблюдение за любыми группами горожан, которые
способны превратиться в толпу. Я купил газету. Это оказалась "Таймс",
опустившаяся до восьмистраничного листка, напрочь лишенного рекламы.
Кое-какие новости из-за рубежа, в основном - о распространении пара.
Ничего о делах в Азии. О смерти президента Клиффорда - разумеется;
заголовки крупным шрифтом, на первой полосе. Впрочем, и в любое другое
время было бы то же самое. Но история его кончины выписана так, словно
корреспондент работал левой рукой. А может, у него уже болела голова, и
наблюдались все симптомы обычной простуды... На первой полосе, кроме
заголовков, общественная информация, сообщаются номера телефонов так
называемых "вспомогательных бригад гражданской обороны"... Это о людях с
тележками. Статистика еще та... Я почти забыл большинство данных, но
только в нью-йоркском столичном районе более миллиона случаев. Жирным
шрифтом печатаются неизменные инструкции, касающиеся больных, которые не
могут быть госпитализированы. Рекомендации по уходу следующие: содержите
больных в тепле и покое; не пытайтесь заставить их глотать - вполне
возможно, что они будут сопротивляться; следите, чтобы голова находилась
на одном уровне с телом - иначе может произойти сдавливание дыхательного
горла; затемните комнату, так как, если больной находится в сознании, свет
очень действует на его глаза...
В середине дня у Шэрон начались галлюцинации. Мы оба сидели рядом с
нею. Вернее, сидел я, потому что Абрахам боролся с одолевавшими Шэрон
дьяволами, и единственным оружием, которым он мог воспользоваться, была
нежность его рук. После нашей работы в госпитале я узнал, что больные
очень часто умирают во время бреда от спазматической остановки дыхания,
наступающей, по-видимому, из-за простого испуга, вызванного кошмарными
галлюцинациями.
Шэрон от испуга не умерла.
Думаю, даже на пике страданий она понимала, сто Абрахам рядом, что он
касается ее, следит за любой тенью, пробегающей по ее лицу, требует, чтобы
Шэрон оставались с ним и ничего не боялась. Наверное, было бы естественным
увидеть моего друга в роли юного Святого Георгия - ведь насколько
оказалось бы легче, насколько проще, если он бы мог противопоставить свое
хрупкое тело реальному, извергающему пламя дракону! Но реальные драконы
всегда спокойны и бесформенны, а единственное, что может поддержать
человека в его борьбе с тенями, - это доброта.
Вскоре Шэрон впала в бессознательное состояние, глаза ее закрылись в
ступоре, вызванном высокой температурой. Вот тогда Абрахам ненадолго
потерял контроль над собой - вероятно, потому что исчезла возможность
общения с нею, а он ничего не мог поделать. Его трясло в судорожных
рыданиях, напрочь лишенных хоть чего-то похожего на слезы. Тут я заставил
его проглотить немного черного кофе. Потом нашел в свободной спальне
раскладушку, принес ее в комнату Шэрон и велел Абрахаму лечь, хотя и знал,
что спать он не будет. Он быстро взял себя в руки и снова сел рядом с
Шэрон. В госпитале нескольким больным сохранили жизнь с помощью
искусственного дыхания. Поэтому Абрахам не сводил с Шэрон глаз из боязни
пропустить мгновение, когда ей понадобиться искусственное дыхание. Газета
писала что-то об отсутствии кислородных баллонов, говорила о транспортных
авариях. Прочитав это, я понял, что способа достать для Шэрон такой баллон
не существует, и перестал дергаться...
Должно быть, сейчас около полуночи. Я сижу в гостиной над своими
записями. Если Абрахам позовет меня, я услышу. Температура - 105F [40,6С].
Но среднее значение в этой фазе - около 107F [41,7С]. К тому же Шэрон
хорошо дышит. Она крепкая. Она хочет жить. Она очень молода.
Часы, ползущие мимо нас, должны привести хоть к какому-нибудь
рассвету. Тишина здесь, тишина везде. Я слышу дыхание Шэрон, ровное и
достаточно сильное. Город пребывает в непривычном безмолвии. Если она
умрет, этот дневник не будет иметь ни малейшего значения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36