Тимпе чует благоприятную перемену погоды. Он даже приближается на шаг к премии.
— А удои все равно снизятся.
— Очумел? Очуметь не очумел, но у него есть приказ снять концентраты
из рациона дойных коров.
— Не сметь, ни единого грамма! Нам нужно молоко, понял? Тимпе все отлично понял, а чем все-таки кормить? Чем кормить, чем кормить! Ведь было сказано: силос —
краеугольный камень зимнего содержания скота.
Тимпе перегоняет шведских телок. Он гонит их в открытый хлев на Коровьем озере. Запыхавшись, прибегает Карл Крюгер.
—- Что вздумаешь, то и будешь делать—так, что ли?
— Приказ Симеон.
— Начинаются ш}точки.— Карл Крюгер перегоняет коров.
Под вечер приходит усталый Мартен, народный полицейский.
— Ну что ты? Знаешь ведь, что хлев не принят официально. В конце концов, я взываю к твоей партийной совести.
Крюгер сдается, но, уж погодите, он еще разуважит кнутом этих жеребцов из стройуправления. Ах, до чего неохотно перегоняет он стадо в открытый коровник!
А морозы крепчают. Куда же подевался Оле? Крюгер делает все, что в его силах. Он покрывает дерном овощехранилище, он покрывает насосы соломенными матами. Он то и дело наведывается в открытый хлев.
— Ты чего им дал?
— Силос.
— Они же его не едят.
Нос Тимпе иронически подергивается.
— Голод не тетка. Сожрут как миленькие.
— Ох, хоть бы Оле скорей вернулся.— В коровах Крюгер не силен.
Как медведь в клетке, мечется Оле по Веймару. Еще ни разу в жизни не было у него отпуска. Ежели отпуск выглядит именно так, то благодарю покорно.
Он разглядывает витрины. Как много всякой всячины нужно человеку. К примеру, этот зеркальный шкаф для водки. На ценнике написано: домашний бар. Надо же! Готовый набор для пьяниц.
Интересно, что сейчас делает Мертке, о чем думает? Не написать ли ей? Хотя сейчас не война. Он запросто обгонит собственное письмо. А следом явятся поцелуи на бумаге. К чему?
Он покупает маленькую туфельку для Мертке — игольник с надписью «Привет из Веймара». Смешно, правда ведь?
Старые дома! Боже праведный! Здесь Фауст любился со своей Гретхен. Старые колодцы, эркеры, переулки! А где жил сам старик Гёте?
Оле бредет по заиндевевшим лугам, спрашивает, как пройти к загородному домику Гёте. Основательная постройка. Хозяйственный человек был этот Гёте. Луг прямо перед домом — коси на здоровье, непонятно только, где у него был сеновал?
Здесь же Оле узнает, что у Гёте было целых два дома. Буржуй, значит? Хотя в те времена, наверно, нельзя было иначе, если человек хотел писать книги.
Оле топает к домику Гёте на Фрауенплац. Может, здесь был
сеновал? Тоже нет — один дровяной сарай. Этот человек и: гипса, в лавровом венке,—он ведь не только сочинял. Он изучался* цвета, собирал породы дерева. Может, он был специалист по дереву? Но ведь электричеством он тоже интересовался, этот неугомонный старик. Скелеты, кости, чучела птиц. Чем только этот Гёте не занимался! Гансен, поэт, что приезжал к ним на праздник, слабак против Гёте. Ему бы приехать сюда и поучиться у Гёте уму-разуму.
Теперь Оле не скучно. Он открыл для себя второй мир. Он читает старые вывески, пробивается через немецкий язык пожелтевших документов. Много всякой всячины! 0ле качает головой и прищелкивает пальцами. В отпуске и поучиться. Нет, сюда надо приехать с Мертке. Вот будет радость! Она начнет скакать как коза. «Да ну, да неужели?» А он улыбнется, стоя подле нее с видом знатока. Они, конечно, почтят старого Гёте.
Придя в гостиницу, Оле перерывает свой рюкзак. Игольник в виде туфельки — пустая безделушка. Для Мертке он не подходит. Такой подарок сгодится, пожалуй, для Эммы.
А Мертке он покупает пестрый платок и альбом с видами Веймара. Пусть посмотрит, что есть в этом Веймаре, пусть поахает и хоть немножко порадуется загодя
Мотоцикл исправлен. Оле едет дальше. И вот на шестой день пути около полудня встречает в одной деревне железного великана.
— Он нужен мне для выемки твердого грунта. Это он умеет?
Да, умеет. Понадобится только небольшая переделка. Сменить челюсти великану — и все. Сейчас великан вынимает болотный ил. Его стальные челюсти лязгают. Оле даже вспотел от радости и волнения. Он уже видит, как его мергель извлечен на поверхность. Но радость свою тщательно прячет. Покупатель, который хвалит скотину, платит дороже.
Сделка запивается отменным тюрингским пивом.
— Ну уступите, товарищи, хоть маленько. Мы ведь дети одной семьи.
Итак, через восемь дней он даст им окончательный ответ. Сперва ему надо посоветоваться со своими.
Оле мчится в Блюменау. Даже не останавливаясь перекусить по дороге. Припорашивает снежок. Поблескивает шоссе. «Домой, домой»,— выстукивает мотор.
Полночь. Перед Блюменау Оле сворачивает на лесную дорогу. Снег бьет в лицо. Надо притормозить и протереть очки.
Жалобное мычание доносится из леса, мешаясь с глухим шумом метели. Оле вслушивается, дрожа от холода. Какое-то время он идет пешком. Мычание несется с озера. Лес обвиняет...
Оле стоит перед открытым хлевом. Потеет, отдувается. Снежинки тают у него на бровях. Озеро серое и загадочное. Коровы ревут. Оле узнает шведских телок. Густой запас силоса. Шведки жалобно бухают копытами по смерзшимся кускам силоса. В углу лежит околевшая корова. Оле опускается возле нее на колени. Ощупывает ее. Бедняга околела во время отела. Еще пятеро лежат со вздутыми животами. Они дергаются и бьют копытами в агонии. Башня истошного рева громоздится над лесом.
— Убью!—орет Оле. И, сбросив с плеч тяжелый рюкзак, что есть духу бежит к спящей деревне. Он стучит кулаком в двери Тимпе, стучит, стучит. Вот так однажды среди ночи он ломился к Аннгрет, просил впустить его. Он дергает за ручку. Дверь не заперта. Оле вбегает в кухню, ощупью находит выключатель. Квартира, слава богу, не чужая.
— А ну-ка, Тимпе, поди сюда!
Безмолвие. Оле идет по комнатам. Ни души. Только шкаф стоит раскрытым настежь. Да на полу возле печки валяется кукла. (А когда-то там валялась свадебная фотография.) И еще на чердачной лестнице—детский чулок. А в сенях — куртка Тимпе.
Той же ночью Оле перегоняет шведок в теплый хлев.
Снег валил всю ночь. На улице выросли сугробы. Мать Фриды надевает валенки. Да, в лесу сегодня не сладко. Обувшись, старуха будит дочь и подает ей кофе в постель.
Фрида Симеон выпрастывает из-под одеяла жилистые руки. Как ныряльщик от дна морского, отталкивается она от подушек. На обесцвеченные волосы надета голубая сетка. Фрида потягивается и зевает.
— Ну, как погода?
— Самый раз не вылезать из постели.— Старушка опускает поднос.— Метет, прямо ужас.
Фрида отодвигает кофе.
— Дай мне лучше сигарету.
Мать подает ей пачку. Фрида жадно, глубоко затягиваясь, выкуривает сигарету.
— Значит, снег, говоришь?
— Пойду, мне некогда.— И старушка уходит.
Фрида сбрасывает пепел на поднос. Значит, на сегодняшний день мы имеем снег. Теперь наипервейшая задача сделать выводы из новых условий. Снег сам по себе ДЛЯ нее просто белый мусор. Его надо еще осветить с государственной точки зрения. Расчистить дороги! Проверить овощехранилища!
Старуха идет по заснеженной улице. Она глубоко вздыхает. Тяжкий крест — незамужняя дочь! Зато подкованная, как говорится, по всем статьям.
Фрида вылезает из постели и отхлебывает глоток кофе. Опять старуха пожадничала. Никакой силы в напитке! Фрида натягивает трико и облачает грудь в соответствующие доспехи.
Топот в сенях, дверь хлопает, и Оле, промчавшись через кухню, врывается в комнату. Фрида прикрывает свой обнаженный стан.
— Оле? Чего тебе?
— Убить как есть голую, чертова ведьма!
— Спасите!—орет Симеон, надеясь, что ее голос звучит вполне целомудренно, и швыряет нижнюю юбку в лицо нахалу.
Оле в ярости топает ногами. С его сапог стекает талый снег.
— Теперь все. За убытки будешь отвечать ты.
— Ах ты, облом деревенский, галантности в тебе ни на грош! Разве можно бить обнаженную женщину?
— Ты погоди у меня! Я тебе припомню твои шашни с Тимпе!
— Какие шашни? Я думала исключительно о высоких удоях!— Симеон простирает к нему руки.—Дорогой Оле, ты должен меня понять!
Ослепший от злости, Оле не видит ее женских прелестей. Он грохает кулаком по тумбочке.
— Хватит! — К чертям собачьим такого бургомистра! Уж он позаботится об этом! И Оле выскакивает вон, в метель.
А Фрида дрожит. Ее нижняя юбка заляпана мокрым снегом. Оле, этот медведь, наступил на нее своими сапогами.
Занимается день. Утихает ветер. Солнечные лучи преломляются в льдинках. Блеск чистоты и невинности исходит от деревьев и крыш. Мампе Горемыка сам вывозил шесть павших коров. Настроение у него похоронное. Очень не мешало бы
утешиться. Начистив сажи и, он берет курс на кооперативную лавку. Навстречу ему пыхтит бухгалтер Бойхлер. — Мампе, срочно к Симеон.
То, что увидела Фрида в деревне, никак нельзя было назвать веселым зрелищем. Шесть павших коров! Импортный скот! Оплаченный валютой! А Тимпе и след простыл. Господи, что-то будет! Симеон скребет ладонь длинными ногтями. Курит, думает и не понимает, что к чему. Неужели Оле все-таки ее подловил? Неужели она как мышь в мышеловке? Ни одного наказуемого поступка она не совершила. Открытые коровники, силос, удои — все отражено в циркулярах, все продумано вышестоящими организациями. Вот мороз, конечно, не предусмотрен... Но разве это зависит от Симеон? Не она же председатель «Цветущего поля»!..
Мампе Горемыка успел малость подогреться в лавке. И в нем оттаял дух противоречия.
— Чего тебе от меня надо?
Симеон официальным тоном и вся зеленая от разлившейся желчи:
— Ну, голубчик, это тебе даром не пройдет.
— Ты чего мелешь языком, крашеная галка? — Можно подумать, что настали времена феодального целибата. Он, Мампе, что ли, убил этих коров?
Фрида:
— Ну, ну, без американских штучек! — Дело обстоит так: Мампе не справился со своими обязанностями по уходу...
— По уходу? — А он, Мампе, здесь не хозяин. Хозяин, старый козел, в это время где-то шлялся.
Фриду осеняет блистательная мысль:
— Ты все это сообщишь ДЛЯ протокола.
— ДЛЯ протокола? — Мампе слышать не желает ни про какие протоколы...
Симеон достает из письменного стола бутылку. Хлюпает пробка. Благоухание сливянки наполняет кабинет...
Снова тает снег. Зима еще не устоялась. Аннгрет месит ногами снежную кашу. Она сидит по крестьянским кухням, жадно втягивая ноздрями запах разваренной репы. «О, эти ароматы родины!»
Кумушки ощупывают ее сумочку, туфли, жакет. Да, товар что
надо! Кумушки стрекочут и трещат. Мочат губы в черном кофе.
— Аннгрет, милочка, как ты можешь все это терпеть? Ты привыкла жить по-благородному, а сидишь в такой дыре!
Если хотите знать, Аннгрет своими глазами видела шахиню. Бурные страсти, нейлон без шва, мыльный порошок, который сразу моет и сушит, мыло люкс, тысячи тысяч самых изысканных предметов — все это там, на Западе.
Аннгрет улыбается тонко и проницательно. Все так, но родина остается родиной. Березы вокруг озера, рыбки в прибрежном иле, холмы, поросшие вереском, воспоминания, окрашенные в фиолетовый цвет, дорога в церковь, новое платье к конфирмации, падение из рыбацкой лодки, борьба за жизнь. А кроме всего прочего, муж.
— Муж?
— Вот именно.— Аннгрет все обдумала и решила остаться в Блюменау. В конце концов, у нее есть свои права.
Толстый Серно бродит поблизости, слушая, как чихают подвальные мыши.
— Тебе, наверно, пора уезжать,— говорит он Аннгрет.
— Ради бога...
— Чего, чего?
Аннгрет ладошкой зажимает себе рот. Откровенно говоря, она надумала остаться!
— Хочешь вернуться к Бинкопу? Хочет, оказывается. У нее есть права.
— Тогда поторапливайся. Пока дом никем не занят.
Каблучки Аннгрет уже слегка стоптались. Она идет по деревне, словно таща за собой свои корни. Она спешит к Симеон. Дело вот в чем: Фрида знает, что Аннгрет возвращенка. Что она во всем раскаивается. И что у нее имеются определенные права. Ведь не может же она до конца своих дней гостить у кого-то.
Симеон все понимает с полуслова. Да, Аннгрет имеет право на квартиру. Это точно.
— У нашего рассыльного пустует комната.
Нет, Аннгрет является совладелицей целого дома. И дом этот в данное время никем не занят... Ну есть там и еще кой-какое добро: стол, шкаф, кровать, зеркало и, само собой, пианино...
— А разводиться? — Разводиться-то Аннгрет намерена или нет?
— Ни за что!—Аннгрет топает ножкой. Каблук пополам. Ох уж эти товары по общедоступным ценам. «Стальной» стержень из заменителя! Фрида помогает Аннгрет во всем. Ибо сказано: всемерная поддержка тем, кто раскаялся и вернулся. Бинкоп еще увидит, кто здесь главный.
Оле сидит на диване и думает свою думу. Диван остался от небезызвестного Тимпе, рвача, который заботился только о своей выгоде. Все хотел словить золотого тельца, а тем временем загубил телок. Будьте вы прокляты, стяжательство и бюрократизм!
Теперь Оле должен исправить случившееся. Он по целым суткам не снимает сапог, ночует в квартире Тимпе, чтобы не тратить время на дорогу до Эмминой лачуги. Ему надо вставать среди ночи, убирать навоз, задавать корм и доить.
Мертке ему помогает. И заодно учится доить. Должно быть, ее маленькие руки болят от дойки. Но она не жалуется, она обхаживает кур, чистит коров и подбадривает своего беспокойного мужа.
Однажды она прибегает со всех ног.
— Оле, подумай только! Утки!
Музыкальные утки вернулись с дальних озер —белые, пестрые, с синим и черным, старые и молодые, четыре, пять сотен, целая стая.
Мертке тащит корм. Старых уток можно сразу узнать: они берут у нее корм из рук.
Оле еще не отдышался от бега. Глаза у него сияют. Он поднялся к звездам, он переиначил жизнь перелетных птиц. На что только не способен человек! Юношеские мечты не обманули его. Мертке ахала, скакала, была счастлива, радовалась победе своего мужа и очень любила его.
Сладостные, но краткие мгновения победы. А борьба длительна. Прибегает Эмма. По дороге она скинула туфли и бежит прямо в чулках.
— Стоите тут как Адам и Ева в раю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49