Под конец войны девушка убедилась, что разукрашенные серебром и золотом мундиры надеты отнюдь не на самых лучших парней. Потом отец Фриды погиб на фронте, и это заставило ее призадуматься. Когда солдат из Майбергской казармы отправили спасать родину, уже сильно уменьшившуюся в размерах, она к ним не присоединилась, а упросила свою мать, рабочую в лесу, спрятать ее на островке среди болот.
После большой войны Фрида сумела стать полезной в деревне. Она, не жалея сил, помогала устранять разрушения, усердно занималась переселенцами и вела протоколы при разделе земли, а также на многочисленных PI необходимых тогда заседаниях. Так Фрида вросла в партийную работу. Антон Дюрр по-отечески ее поощрял. Вследствие долгого общения с Германии отважными сынами Фрида усвоила своего рода разбойничий жаргон. «Ну, этого мы бы живо пришили». Антон затыкал себе уши: «Скуки на милость, ты женщина или солдафон?»
Фрида не понимала, чего ему от нее надо, но обещала исправиться. Антон и его товарищи послали ее в районную партийную школу. Переменится человек — переменится и его речь.
Из районной партийной школы Фрида вернулась, не усвоив другой манеры выражаться, зато сделалась непревзойденным мастером по части заучивания наизусть учебных и руководящих лозунгов и в любое время дня и ночи могла перечислить все четыре основные черты диалектики и прочий тяжеловесный дискуссионный материал.
В своем неуемном рвении всех поучать Фрида накинулась и на В ильма Хольтена, жильца и нахлебника своей матери. Под ее руководством Вильм читал умные партийные книжки; он очень старался и глупее, конечно, не стал, но, когда Фрида устраивала ему экзамен, его ответы отклонялись от печатного текста: все выученное он передавал своими словами.
Фрида недовольно его перебивала:
— Ты подумай, что получится, если каждый неумный товарищ начнет бесчестить слова классиков своим собственным каляканьем?
Упрямый Вильм не желал ее слушаться и забросил учебники.
Вскоре спотыкающиеся речи Антона уже не выдерживали никакого сравнения с гладкими фразами Фриды, приправленными воинственной нотой разбойничьего жаргона.
Чувствительный Антон страдал. Не по сердцу ему были дрессированные люди. Он их воспринимал как прискорбную деформацию высшего, что есть на земле.
— Партия — это интернациональное содружество, призванное уничтожить устарелый общественный строй!
— Совершенно правильно,— подтверждала Фрида, но говорила и действовала так, словно партия была содружеством молельщиков и кающихся грешников.
Фрида сделалась секретарем муниципалитета и там поучала Адама Нитнагеля, старого социал-демократа, когда никого другого под рукой не оказывалось. Покуда был жив Антон, Фрида оставалась в муниципалитете и была там весьма полезна— секретарь с надежной памятью как нельзя лучше подходит для такого дела.
Бургомистр Нитнагель диктует отчет. Живые слова на пишущей машинке Фриды сжимаются в бюрократические ледышки.
«Новосел Оле Ханзен, по прозванию Бинкоп, организует
крестьянское содружество нового типа...»
Фрида быстро хватает сигарету, два раза жадно затягивается и выстукивает: «Новосел Оле Ханзен, по прозванию Бинкоп, приложил существенные усилия к проведению подготовительных мероприятий для организации...»
Она останавливается:
— Крестьянское содружество нового типа—это еще что за штука?
— Посмотрим, что из него получится.
— А разрешенная ли это организация?
— Не запрещенная.
Фрида удивлена. Похоже, что Нитнагель опять вкручивает ей социал-демократические шарики.
— Мое дело тебя предупредить, Адам! Смотри, сядешь в калошу, а там и вовсе накроешься. Боюсь, как бы тебе не влипнуть, дражайший Адам!
Нитнагель уже отвык считать этот тон неподобающим. У Фриды, в конце концов, есть свои хорошие стороны, а как машинистка она сущий клад. Стоит Нитнагелю сказать несколько отрывочных слов, как Фрида уже перевела их на официальный язык и отстукала на машинке без всяких там социал-демократических выкрутасов.
После беседы с Нитнагелем рот у Фриды становится тоненьким штришком. Не имеет смысла вступать в дискуссию с этим социал-демократическим дураком. В Блюменау затеваются антипартийные интриги. Она, Фрида, должна что-то предпринять.
Ранняя весна охорашивается, надевает на себя ожерелье из солнечных дней. Сходит последний серый снег в придорожных канавах. Поля напоены водой.
Потом вдруг налетает мартовский ветер. Деревья беспокойно шумят. Под корой у них уже пульсирует сок, запасы для летней жизни.
Беспокойство овладевает и людьми. Они ходят по полевым дорогам, прикидывают, пробуют, может ли уже земля выдержать тяжесть плуга. Начинается весенняя страда.
Ни угроза Фриды Симеон, ни отказ Эммы Дюрр не дошли до Оле. У него вид изобретателя и обращенный вовнутрь взгляд, все его мысли и чувства устремлены к одной цели. Сейчас самое важное—доказать полезность своего изобретения.
Что сказать об Эмме? Вечером с корзиной в руках она входит в его убогую спальню, вынимает из корзины шерстяной платок, а из платка горшок. В горшке дымится суп.
— Что ты выдумала, Эмма? У меня же все есть!
— Как у мыши в кузне: утром, в обед и в ужин подковы да железные брусья! Нет, нет, тут и спорить нечего! — Готовит ли Эмма по вечерам на троих или пятерых, это вышестоящих лиц не касается. Но Оле и его жилец Герман могли бы сэкономить ей дорогу сюда и каждый вечер приходить ужинать к ней. Конечно, ужин будет не бог весть какой роскошный, но досыта она их накормит, а то, ведь известно, сухая ложка рот дерет!
— Ладно, даром слов не трать. До свиданья!
За ночь на сирени лопнули почки, обнажив нежные листики. Весна еще на шаг продвинулась вперед. Ветер засеял нивы мартовской пылью, словно за ночь начитался соответствующих циркуляров о севе.
Крестьяне из содружества собирают ил. Невозможно с двух хозяйств — Бинкопа и Буммеля — напастись навоза на все земли, отныне находящиеся во владении нового крестьянского содружества. Гниющие водоросли и грязь, выплюнутая озером,— эффективное удобрение. Оле отлично в этом разбирается. Волей-неволей.
Оле, Софи Буммель и Вильм Хольтен превратились в каких-то болотных чертей. Они сваливают скользкий ил в кучи на берегу озера, не позволяя себе даже небольшой передышки.
Франц Буммель и Герман Вейхельт соревнуются в перевозке и \а. Если Францу на ладной кобылке удается обогнать Германа, в чью телегу запряжен здоровенный мерин, он показывает длинный нос своему благочестивому собрату. Без такой забавы Буммель, пожалуй, и не вынес бы однообразия работы.
Деревенские хозяева и те, что себя за таковых выдают, отпускают злые шуточки. Бинкоп перестраивает мир с самого основания. Сначала разделывается с илом. Завещание Антона Дюрра.
В самый разгар работ прибегает Антон Второй: трактор пригнали, сейчас начнут пахоту. Оле бросает работу, мчится в деревню и вступает в переговоры с трактористом:
— Прошу вас, дорогой мой коллега, сделаем маленькую перестановку.— Он хочет, чтобы тот сначала перевез ил на поле. Ни одна борозда не должна остаться без удобрений.
— Ил возить? — Его прислали сюда пахать на среднюю глубину и выполнять норму. Точка!
Оле дипломатично и льстиво:
— Крестьяне из содружества очень тебя просят, коллега!
— Из содружества? Это еще что за штука? Оле велит Антону Второму сбегать за пивом. Бутылки
стукаются одна о другую. Ваше здоровье! Тракторист становится сговорчивее.
Они едут к озеру. Там идет форменная потасовка. Франц Буммель ссорится с рыбаком, братом Аннгрет.
— Где же это видано—без разрешения распоряжаться чужим добром?
— У этого золота хозяина не имеется. Рыбак замахивается на него.
— Я хозяин над илом!
— Так на ж тебе! — кричит Буммель, и пригоршня ила шлепается о живот рыбака. Вторая летит ему в физиономию.
Оле пресекает рукопашную. Рыбак сплевывает и разражается бранью. Этого еще недоставало! Он не позволит истреблять мальков. Он будет жаловаться.
Рыбак приводит народного полицейского Мартена. Мартену не по плечу роль царя Соломона. Он просит товарища Бинкопа прекратить вывоз ила. Рыбак обязан выполнять норму по рыбосдаче, он тоже несет ответственность за это дело. Во всем разберется муниципалитет. Некоторое время Мартен еще охраняет прибрежную полоску, дабы не возникла новая иловая война.
Разрешения от муниципалитета не скоро дождешься. Томас Мюнцер проповедовал: пашни, леса и воды отдать в руки крестьян. Но какое дело районным властям до Томаса Мюнцера, этого старого болтуна? Здесь речь идет об охране рыбных богатств.
Время проходит, пора обрабатывать землю. Проблема удобрений становится угрожающей и неотложной. Оле решает попытать счастья в районном управлении. Ему необходимы искусственные удобрения, хотя бы для, земель содружества, ответственность за которые взяли на себя он и его товарищи.
До чего же Оле наивен! В четыре часа он является в управление со своим отнюдь не простым требованием, а в пять учреждения кончают работу. Хватит и того, что его впустили, хотя сегодня нет приема.
Да, но ведь он депутат районного собрания.
Районное собрание принимает решения, а районное управление чинит препятствия.
Здесь все дружелюбно относятся к Бинкопу, но очень трудно прийти к согласию касательно этого из ряда вон выходящего случая —просьбы о досрочной выдаче искусственных удобрений. Неужто товарищ Бинкоп не мог с осени запасти эти самые удобрения?
Но земля, ДЛЯ которой они нужны, досталась новому крестьянскому содружеству лишь в самые последние недели. Товарищи из управления листают юридический справочник. Нигде ни слова о новом крестьянском содружестве — ни постановления, ни плана организации такового. А что не занесено в свод законов, того и не существует. Оле, как депутат районного собрания, право же, должен это понимать. Ясно?
Оле взбешен. Его отсылают к другому ответственному исполнителю.
Итак, он излагает свое дело уже во второй инстанции. Его отсылают к третьей.
Наконец Оле становится просто невмоготу. На коленях ему, что ли, вымаливать удобрения? Или он их задаром просит?
— Я хочу получить точный ответ, вот и все!
Без пяти пять Оле получает вожделенный точный ответ. Поскольку блюменауская муниципальная земля числится «земельным фондом»,, все ясно как день: бургомистр Нитнагель должен ждать, покуда ему, как это делается ежегодно, не будут отпущены удобрения. Почему в нынешнем году такая спешка?
Оле хочет снова пуститься в объяснения, но уже пять часов. Ответственный исполнитель спешит на заседание в другом месте. Сейчас он больше не может разговаривать. Никоим образом!
Бинкоп стучи г в дверь председателя. Она заперта. Уже половина шестого. Вахтер внизу звякает ключами. Оле готов выть от ярости, готов взломать дверь. Но ведь здесь он имеет дело не с лесопильщиком, да и вообще не с врагами-реакционерами .
Майберг — районный центр, но в то же время и крестьянский город. Три башни в нем приветствуют путника. Две церковные шлют ему приветы небесные — евангелический и католический. Толстая складская башня при вокзале — привет земной. Возле нее пахнет пшеницей и рожью. Вокруг рыночной площади дома. Они похожи на старых горожанок в чепцах, которые остановились на улице посудачить.
Середину площади украшает памятник—гробница прусской королевы. Королева будто бы была прекрасна, как все юное на свете. Она умерла на чужбине, но тело ее доставили на родину. Кони в траурных попонах медленным шагом везли останки королевы в Берлин. По ночам коням и людям полагался отдых, на отдых остановилась процессия и в городишке Майберге. Здесь на тихой рыночной площади провели звездную ночь мертвая королева и ее свита. То была памятная ночь для майбергских бюргеров. Об этом свидетельствует надпись на гробнице: «На этом месте, ах, лилися наши слезы... О, горе, горе, нет ее... В ночь на девятое июля лежало тело здесь ее...»
Слезы бюргеров обратились в камень. Дотронуться до них нельзя: чугунная цепь ограждает и слезы и саркофаг. За тенистыми каштанами прячется бюргерский дом, построенный в стиле загородных вилл эпохи грюндерства, теперь в нем помещается районный секретариат партии.
Там только что появился новый секретарь. Старый секретарь в последнее время уже не обладал таким здоровьем, каким ему следовало обладать. Его энергия ослабела, он, так сказать, выпустил вожжи из рук, а речь неопровержимо свидетельствовала, что он не очень-то прилежно учился в партийной школе.
Многочисленные новшества в области сельского хозяйства сбили его с толку и спутались в его голове в какой-то странный клубок. Он предоставлял крестьянам слишком много свободной инициативы, а ему самому мешала его былая сельскохозяйственная практика. Словом, ему недоставало гибкости, а время требовало, чтобы свежие силы влились в районный секретариат, чтобы новый человек, пришедший туда, самосильно разбирался в теории всех новшеств. Короче говоря, Карлу Крюгеру необходим был длительный отпуск для поправления здоровья. t Новый районный секретарь Вуншгетрей все еще занят переездом. Его уже нет там, откуда он переезжает, и нет там, куда он должен въехать.
В этой-то суматохе ему, так сказать, бросилась на шею Фрида Симеон. Она жаждет представиться новому секретарю и с места в карьер показаться ему со своей сильной стороны, то есть со стороны бдительности. Жалоба, и немаловажная: в партийной группе деревни Блюменау возникли разногласия, временами подрывающие партийную работу, и прочие дрязги. Вуншгетрею недосуг исповедовать свою непрошеную гостью.
— Какого мнения на этот счет первичная партийная организация?
что-то не видно
— Да вот же он сидит передо мной,— ШУТИТ Вуншгетрей. Для Фриды уже зазвонили колокола партийной славы. Она опускает глаза долу, насколько ей это удается.
— Извини меня, товарищ, но я всего только винтик! Вуншгетрей встает, ему пора идти.
— Собирается партгруппа. Занимает определенную позицию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49