Сапог наполняют пивом. На стеклянном голенище выгравирована надпись. Но крестьяне ее не замечают. Серно шумно гогочет, когда к сапогу прикладывается Буллерт. И вслух читает надпись: «Королю урожая Серно. Союз молодых земледельцев. 1923».
Буллерт, так и не отхлебнув, передает сапог дальше по кругу, а сам подходит к стойке.
— Го-го-го,— изгиляется Серно.— Видали дурака? Ему всюду мерещатся гитлеровские сапоги.
Взмахом руки Серно подзывает Мампе Горемыку, который околачивается неподалеку.
— Поди сюда, свободный крестьянин и председательский холуй, окажи нам честь, выпей с нами.
Единоличное пиво, как и деньги, не пахнет. Мампе хватается за сапог. Серно вырывает сапог у него из рук. Ах, ах, пиво уж выдохлось. Серно не может обидеть своего гостя. Он набирает полный рот пива и сплевывает обратно в сапог.
— Вот теперь пей, друг-колхозник!
Мампе Горемыка выплескивает опивки в одутловатое лицо Серно. А сапог швыряет оземь. Звенят осколки.
— Хватай его!—орет Серно. Никто не двигается с места. Не надо было так натягивать тетиву. Вот сидит король выпуска двадцать третьего года, король вымочен в пиве, изнутри и снаружи. Он отплевывается, отряхивает платье и больше не смеется.
А Мампе Горемыка бежит прямиком к своему ангелу-хранителю, к Герману Вейхельту. На Германе парадный костюм. Божье чадо, Мертке, его отутюжила. На лацкане поблескивают серп и молот.
Герман покупает Мампе две бутылки церковного вина. Разве спаситель на пиру в Кане Галилейской не потчевал всех вином?
В зале под густым облаком табачного дыма обливаются потом танцоры. Герта Буллерт смотрит на Зигеля, как на божество. Сил нет, до чего она счастлива: учитель Зигель, оказывается, тоже презирает новый модный танец швинг, Зигель вообще человек с принципами и танцует все танцы подряд в ритме танго.
И почти каждый раз поблескивает среди танцующих коса Мертке. За всю свою коротенькую жизнь она столько не танцевала. Ее наперебой приглашают то Карле с гусиным крылом, то В ильм Хольтен.
Мертке ласкова со своими партнерами. Ее мышиные ушки так и горят. Но когда Карле замечает, что было бы недурно выйти и подышать свежим воздухом, Мертке говорит, что это не модно. Свежим воздухом она дышит каждый день. Сейчас полнолуние. Полнолуние она тоже видела сто раз. И кроме того, она уже приглашена на пять танцев вперед.
Карле с гусиным крылом проводит рукой по своей новой прическе — стрижка бритвой. Уж не Хольтену ли обещала пальму эта птичница?
Крюгер и Оле сидят в углу комнаты ферейна. Они неплохо поработали сегодня: за трех новичков можно ручаться. Это Купке, Метке и Кальц. Для Оле всего важнее Купке и Метке. Они его соседи по приозерным луговым участкам. И на их участках тоже есть мергель. А добыча мергеля сейчас главная забота Оле. И если все сладится, дело пойдет на широкую ногу. Вот выкопают картофель, Оле сам раздобудет тогда экскаватор — на Вуншгетрея, видно, надежда плоха.
Крюгер угощает новых кандидатов водкой и пивом. Жаль, Оле пьет не так, как положено. Каждую минуту срывается с места и бежит в зал. Что вытворяет Хольтен? Где пропадает птичница? Разве для членов кооператива место не здесь, не в этой комнате?
Крюгер напоминает ему о выпивке:
— Оставь молодежь в покое! Сам не был молодым, что ли?
Вряд ли это замечание утешит Оле. Как скакать, так он молодой, а тут...
Ладно, ладно, не о том речь, речь о человеческих душах! О пополнении кооператива.
Трубач в зале играет туш: приглашают дамы!
Парни уставились в свои кружки. Этот танец покажет, какой парень и какая девушка вместе уйдут с вечера.
Музыка заиграла. Девушки идут приглашать. Вильм Хольтен жалеет, что не вышел ростом. Тогда бы Мертке скорей углядела его в толпе мужчин.
Крюгер толкает Оле.
— Тебя приглашают,
Мертке в бледно-голубом платье стоит перед Оле. Нога за ногу выходит Оле из долгой зимы. Среди осени прямо в весну. Растаял снег. Поют птицы. Ручьи нашептывают сказки лугам.
Без малого десять. Рыбак Анкен входит в трактир. Рукава его выходного пиджака мокры. Он успел сгонять проверить верши.
— Эгей! — приветствуют его крестьяне-единоличники. Анкен привел двух дам. Первая — его собственная жена. У
нее остренький, любопытный носик, таким при желании можно сверлить дырки в заборе, утверждает Мампе Горемыка. У второй, что держится поодаль, губы намазаны фиолетовой помадой. Она с головы до бедер закутана в синюю хламиду.
Пиджак Серно за это время высох. И дух его воспарил. Он притягивает к себе закутанную незнакомку, как баран, распихивая трех мужчин.
— Пропустите даму!
Серно охоч до нежных заигрываний. Дома-то у него сплошь усохшая набожность.
— Присядь ко мне, дитя из дальних стран! Дама с улыбкой подсаживается к Серно.
Свистом в два пальца Серно подзывает Шабера. Шабера нет. За двадцать марок чаевых Оле подрядил его обслуживать кооператив. Серно кивает Мишеру:
— Два пива!
А для дам заказывает майбергское яблочное вино по две марки пятьдесят пфеннигов бутылка.
В зале танцоры протирают подметки. Теперь пустилось в пляс и старшее поколение. Хульда Трампель оттаскивает мужа от стойки:
—- Звальд!
— Чего тебе?
— Пошли танцевать.
— Кха-кха, пошли, только не скачи так.
— Значит, не хочешь?
— Кха-кха, хочу, хочу!
Софи Буммель притоптывает, прихлопывает и смеется. Отчего же ей и не посмеяться! Зубы у нее теперь есть. Франц Буммель доверху полон яблочным вином. Он похлопывает жену, как лошадь по крупу.
—- Молодец, лошадка, молодец! Мы выиграли!
Герта Буллерт нежно льнет к измятой рубахе Зигеля. И слушает. Ибо Зигель читает лекцию.
— Танцы — это культ! Во-первых, интересно, во-вторых, поучительно. У примитивных народов танец — своего рода первый шаг к размножению.
Герта вполне счастлива.
— Ах, как хорошо, когда так много знаешь!
Мампе приканчивает третью бутылку яблочного. Да и Герман что-то начал покачиваться в такт музыке.
— А Иисус танцевал в Кане Галилейской?
— Было дело, но только вальс.— Мампе вычитал это в какой-то масонской брошюрке.
Герман приглашает фрау Штамм. Она даже больше чем мадонна. Этот пробор! Эта милая, непорочная улыбка!
Но всех счастливее третья пара — Оле и Мертке. Они танцуют вместе уже десятый танец. Не говоря друг другу ни слова. Да и о чем говорить? Мертке выбрала Оле. Танцем они убивают сомнения. Они пожимают друг другу руки и этим пожатием говорят все, что чувствовали и чувствуют сейчас:
«Я напрасно обидела тебя».
«Я не порощу обиды».
«Это было летом».
«Лето сейчас».
«Какой ты молодой, ты моложе всех».
«Какая ты хорошая, ты лучше всех».
Готгельф Мишер тащит к эстраде пиво и водку. Пусть музыканты пропустят глоток. Трубач исполняет туш. Заказной вальс. «В честь того, кто подносит нам щедрой рукой». Подносит Серно.
Молодежь становится в круг. Хлопает, потеет, топает и приплясывает. Оле с Мертке отходят в сторону. Пусть все, кому охота, почтят Серно. Оле этого делать не станет.
И в зал является толстый Серно. Он снял пиджак. На руке у него повисла незнакомка — туфли на гвоздиках, чулки без шва, платье с глубоким вырезом на спине, подсиненные волосы похожи на линялую рубашку. Музыканты вскинули трубы. Серно выходит в круг. Он танцует вальс — круг налево, налево, налево...
На выбритом черепе Оле поблескивают капельки пота. Улыбка сбегает с его лица. Он стоит и не сводит глаз, женщина в синем... Где он видел эту спину? Эти чуть развернутые наружу ступни? Ветерком перебегает по залу имя — из уст в уста. Сотни взглядов устремлены на Оле. Это его жена танцует вальс. Озноб сотрясает Оле.
Аннгрет видит, что Оле стоит рядом с Мертке, и, оставив своего партнера, идет к нему.
— Нет,— кричит Оле.— Нет, нет!
По залу идет прежняя его жизнь, прежняя жизнь идет на высоких гвоздиках. Оле наклоняется к Мертке и крепко ее обнимает. «Спаси меня, Мертке, спаси!»
Аннгрет прибыла в деревню за два дня до праздника урожая. Брат встретил ее в рыбацком домишке меж двух озер.
— Зачем пожаловала, сестрица?
Сестрица приехала из-за судебного разбирательства.
Аннгрет одаривает детей бананами. Желтые приторные колбаски из-за океана. Брату она привезла западные сигары, черные, как кровяная колбаса, и в серебряной обертке: обертка с тропиками, обертка с пустыней, обертка с джунглями.
Жена Анкена получила маленькую коробочку пестрей павлина снаружи, дороже золота внутри. Она сорвала крышку.
— Ах, кофе! Кофе и у нас есть. Аннгрет обиженно:
— Не думаю. Это экстра - кофе. Кофе, действующий по-западному— не только на голову, но и на душу. Незабываемые ощущения!
Аннгрет сновала по дому и по саду. Ах, какие низкие комнаты! Какие голые деревья! Она привыкла к другим садам, где полно травы.
— А если трава перерастет, мне велят ее подрезать.
— Ты, значит, там в услужении?
— Ну конечно, я резала электричеством. А потом выбрасывала.
— Что выбрасывала, сено? — На Западе оно не нужно. Странно, брат ее никогда бы с этим не свыкся. Целый день Аннгрет болтает и бахвалится. Вечером идет к Серно—передать ему привет от Рамша.
— От Рамша?
— Он скоро вернется.— Указание из-за океана. Межконтинентальные решения.
— Больше этот обманщик ничего не передавал? Наступил праздник урожая. Аннгрет пошла с братом на танцы. Надо же на людей посмотреть и себя показать.
Прошел месяц. Аннгрет без дела слонялась по деревне, всегда разряженная, мягкие руки намазаны пахучим кремом.
— А тебе не пора назад? — тревожился Анкен. Нет, Аннгрет решила еще задержаться.
Анкен опасался неприятностей. Государство зорко следит за подозрительными западными штучками.
— Ехала бы ты с богом.
Аннгрет не уезжала. Вечером она даже пошла на деревню к Серно. Она забыла передать ему еще кое-что. И начала отсчитывать бумажки перед изумленным толстяком.
— За машину, ты ведь помнишь.
Рамш за железным занавесом места себе не находил, когда узнал, что у Серно конфисковали машину. Пусть это будет возмещением убытков.
Серно чуть снова не обратился к богу.
— Есть еще братья во Христе!
Час был поздний. Тощая жена Серно зевала, распяливая рот, как печную топку. Но можно ли оставить мужа и гостью вдвоем? Аннгрет только и знает, что подмигивать. А Серно уже вышел из-под божьей опеки.
— Ах, Запад, Запад! Там ведь тоже по-всякому живут! — Какая-то думка есть у Аннгрет.
— Давай выкладывай!
У брата так тесно — жена, дети, и рыбой воняет. Серно ощупывает деньги в кармане. Ладно, пусть Аннгрет перебирается к ним.
Фрида Симеон вызвала Аннгрет к себе:
— У тебя виза еще не истекла?
— Ах, нет! — И вообще не хочет ли Фрида хоть немножечко ее выслушать? Аннгрет рассказывает длинную историю, пропитанную слезами, приправленную чувствами. Она делает Фриду поверенной своих тайн. Фрида обещает молчать! И курит от возбуждения сигарету за сигаретой. На нее оказывали идеологический нажим. Теперь с этим покончено.
Аннгрет расхаживает по деревне в ослепительном западном ореоле. Она охотно заводит разговоры с местными сплетницами и охотно отвечает на их расспросы.
Аннгрет наносит визит семейству Тимпе. Не пугайтесь, мои дорогие, ее привели сюда воспоминания. Ведь когда-то она жила в этом доме.
Аннгрет одаривает детей:
— Увы, увы, местные конфеты! —Не могла же она мешками тащить через границу западные сласги.
Она ходит по комнатам.
— Здесь стоял мой буфет. Там — пианино. Коаги. сейчас?
Они с Тимпе курят американские сигареты. Последняя из ее запасов. Недоверчивость Тимпе уносится вместе с дымком сигареты.
— А как живут скотники на Западе?
— Как в раю! У коров вымя до полу. —- Почасовая оплата или участие в прибылях? Аннгрет, не растерявшись:.
— Шесть марок в час.
— А жилье? —- С ванной и уборной.
Аннгрет уходит. Накрашенная, раздушенная! Тимпе в полном восхищении:
— Ну и бабец! Не диво, что она бросила этого быка Оле. Как-то раз Серно задает Аннгрет неожиданный вопрос:
— А что там поделывает Рамш? Не вижу я, чтоб он тебе писал.
Но теперь Аннгрет врет уже без всякого повода. Одна ложь влечет за собой другую. Письма от Рамша? Такого уговора у них не было. У нее здесь свои дела. Рамш не станет ее компрометировать.
Когда Аннгрет последовала за Рамшем на Запад, она убедилась, что дела у него на мази и без магазина, и без конторы, и без лесопильни. Встречи в маленьких кафе и пивнушках. Бумаги в яично-желтых папках. Явное и тайное участие в предприятиях. Без особой радости встретил он жену Оле:
— Хелло, Аннгрет.
Он взял ее по старой памяти, но без клятв и любовных восторгов. Он взял и ее деньги, деньги с пропавшей сберкнижки Оле.
Аннгрет поселилась в отеле. Наличность быстро таяла.
— Тебе надо подыскать какой-нибудь...— сказал Рамш. А что это такое?
Просто-напросто работа.
Аннгрет нашла себе крестьянскую работу. Другой она не была обучена. Она полола сорняки в садоводствах было время, когда Софи Буммель полола для Аннгрет. Она поливала грядки, собирала овощи. И снимала угол у хозяев.
О том ли она мечтала? Рамш показывался редко: дела, дела! Как-то она пришла к нему в воскресенье. Он лежал на диване, окруженный густым облаком винного перегара. Лоб недоучившегося медика уперся в стену неудач, и медик задумался о прошлом.
— Скажи, сколько коров стояло у меня в хлеву?
— Пятнадцать, а то и двадцать.— Аннгрет пришлись по сердцу разговоры о родине.
— Этот красный Дюрр — как он погиб? Аннгрет промолчала.
Рамш соскочил с дивана.
— Можешь ты поручиться, что я не провороню дела своей жизни?
Аннгрет думала совсем о другом.
— Я помню, повсюду лежал глубокий снег, и я поехала к тебе в санях. А муж тогда болел...
Рамш расхохотался как безумный.
— Да-да, это получилось неплохо! Ох уж эта западная страна чудес! Все люди здесь охотники. Все охотятся за счастьем. Юлиан тоже нашел дело по себе. И ухватился за него. Дело это называлось «хула-хуп». Круглая штука, детский обруч из пластмассы. В него влезают и, непристойно подтолкнув его животом, заставляют вращаться. Машинное производство. Рамш — сначала тайный, потом официальный пайщик. «Хула-хуп тебя спасет. Ешь до отвала — фигура сохранится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49