— Нет, холоднее. И бог тоже против нас, бедняков.
Они подошли к храму. Лян Юнь распахнул ногой дверь. В темноте на жертвенном столике калачиком свернулся Креветка. Лян Юнь поздоровался с ним. Тот поднял голову, всмотрелся в вошедшего и, не произнеся ни звука, лег обратно. В храме было промозгло и холодно. Ветер, проникавший внутрь через большую щель в обвалившемся углу стены, резал лицо. Лян Юнь в задумчивости колупал панцирные щитки на колене Царя Драконов. Ему хотелось сказать Зайцу, что-нибудь ободряющее, но он чувствовал, что слова здесь бессильны. Заяц сидел на жертвенном столе, обняв руками худые колени и безучастно разглядывая потолок. В его взгляде не было ни надежды, ни мысли — не было ничего, и от этого становилось страшно.
— Заяц, я пошел домой. Вот тебе немного денег, завтра поешь, а я посоветуюсь с Фыном. Может, мы для тебя что-нибудь придумаем.
Тот молча кивнул. Лян Юнь вышел было за двери, но через минуту вернулся назад. Он снял с себя телогрейку и накрыл ею прилегшего товарища.
— Лян Юнь, не надо... Ведь тебе же работать, простудишься...
Лян Юнь не слушал его, оставил куртку и вышел. Плотно притворил за собой ветхую дверь, взглянул на небо. В воздухе плясал хоровод снежинок. Стало холодно, он ускорил шаг.
Прибежав в барак, Лян Юнь рассказал о Зайце Фыну. Тот задумался.
— Завтра соберем немного деньжат, пусть подлечится. Больше ничего не придумаешь. Тут главное — поддержать здоровье.
Лян Юнь решил сходить еще и к Шану. Едва он открыл дверь, как навстречу ему бросилась Эр-мань.
— Брат Лян, входи! Мы только сели ужинать. Ты уже ел? Садись с нами.
Лян Юнь вошел в комнату. Шан уже поужинал и теперь, сидя у Масляной коптилки, читал. Когда Лян Юнь вкратце изложил ему суть дела, пожилой рабочий задумался. Брови его сошлись на переносице.
— Вот такие-то времена. Сколько теперь на улицах таких ребят, как твой Заяц! На днях около пристани нашли двух замерзших бродяг, ты слыхал, наверно. Они так и замерзли в своих рваных джутовых мешках, в той самой канаве, где спали. Нужна борьба, только борьба, решительная борьба с теми, по чьей вине гибнут люди!
Лян Юню снова вспомнился день встречи с отцом..
— Дядя Шан, жаль, что ты не знал моего отца! Он бы тебя хорошо понял.
— А когда его арестовали?
— Не знаю, — вздохнул Лян Юнь. — Последний раз я видел его весной прошлого года. И с тех пор никаких известий...
— Как его зовут? — Лян Ши-мин.
— Что, что? Лян Ши-мин?
— Ты разве его знаешь?
— Нет, не знаю. — Шан покачал головой. Немного помолчав, он добавил: — Но мНе говорили об одном человеке, по имени Лян Ши-мин.
— Правда? Что говорили? — Лян Юнь вскочил с места.
— Слышал я, что этот Лян Ши-мин был брошен японцами в тюрьму и что он там здорово держался,Лян Юнь ловил каждое слово, но Шан надолго замолчал.
Он смотрел на подростка со странным выражением заботы, теплоты, нежности и сочувствия. От этого взгляда Лян Юню стало не по себе,
— Дядя Шан, ты встречался с ним?
— Нет, только слышал,
— Что же слышал? Почему молчишь?
Шан встал и прошелся по комнате. Медленно проговорил:
— Вот оно, оказывается, какое дело... Ты сын Лян Ши-мина. Отец у тебя замечательный человек! И ты тоже должен стать таким, как он.
У Лян Юня застучало сердце. Он хотел что-то сказать, но горло сжала спазма. Он только утвердительно кивнул головой.
— Вот что мне рассказали. В прошлом году летом твой отец организовал побег заключенных из тюрьмы. Всем удалось уйти, он оставался последним...
— Дядя Шан!.. — Лян поднял руку, словно защищаясь.
— Маленький Лян... Он погиб, но спас товарищей. У тебя был замечательный отец!.. Постарайся быть достойным его. — Шан положил руку, на голову Лян Юня.
Лян Юнь плакал, уткнувшись лицом ему в грудь. Он рыдал все сильнее и сильнее. Горечь, тоска — все, что накопилось в нем за последнее время, слилось в этих рыданиях. Шан не успокаивал его, давая выплакаться.
Наконец Лян Юнь поднял к Шану мокрое, заплаканное лицо.
— Дядя Шан, я хочу отомстить за отца!
— Ты должен отомстить.не только за своего отца, но и еще за очень-очень многих.
— Дядя Шан... — Из глаз Ляна снова потекли слезы.
Шан развязал висевшее всегда на шее полотенце и стал вытирать ему глаза. Послышались еще чьи-то жалобные всхлипывания. В углу на кане сидела Эр-мань, закрыв руками лицо. Ее худенькие, острые плечи вздрагивали.
Тетушка Шан давно убрала со стола чашки и палочки для еды. Сейчас она внесла в комнату горящую маленькую печурку, которую топили мелким угольным брикетом, и поставила ее подле Лян Юня.
Он забылся неспокойным сном. Шан укрыл его одеялом, придвинул к ногам печурку. Пересел на край кана, ближе к коптилке, и долго неподвижно смотрел на заплаканное, опухшее от слез лицо мальчика. Тот и во сне тихонько всхлипывал. Шан только вздохнул.
«Наш Маленький Лян — сын Лян Ши-мина...»
— Ты не должен был ему сразу это говорить! — напустилась на него жена.
— Так было лучше. Он мужественный парень, вынесет. Слушай-ка, — он взял дочку за плечи, — сходи к дяде Фыну и напомни, что завтра в пять часов в условленном месте собрание.
Потом пододвинулся к коптилке и снова раскрыл книгу.
Снег шел два дня без перерыва.
Пристань покрылась снежной пеленой толщиной в добрый чи. Все погрузочно-разгрузочные работы, приостановились. В бараке для кули было тихо. Грузчики большую часть времени спали, накрыв головы мешками. Один только Цао бодрствовал и целыми днями пиликал на своем хуцине. На улице было пасмурно и серо. Тягучие, протяжные звуки хуциня навевали еще более тоскливое настроение.
Цао был на пристани, наверное, самым старым грузчиком. Его возраст выдавали начавшие седеть волосы и выпавшие зубы. Было очень трудно разобрать слова, которые он напевал. Впрочем, пел он всегда одно и то же. Шло небольшое вступление на хуцине, затем он затягивал первые две фразы —. и дальше опять эти две фразы. Всем давно уже осточертела его музыка. Сколько раз его просили исполнить что-нибудь другое. Он виновато смотрел на своих товарищей маленькими выцветшими глазками, сокрушенно покачивал головой.
— Кто знает, сколько еще дней мне осталось петь...
В порту он проработал больше сорока лет. Когда-то у него была жена, дочь. Жена давно умерла. Дочь похитили бандиты и, говорят, продали в один из тяньцзиньских домов терпимости. Для Цао, одинокого как перст, барак кули был родным домом. Он знал всю историю пристани, всю «генеалогию» управлявших ею подрядчиков. Сколько десятков тысяч тонн грузов перетаскал за свою жизнь этот человек, но сегодня у него не было ничего, кроме двух истлевших и изорванных рубах.
Лян Юнь очень любил слушать рассказы Цао об истории порта, о героизме кого-нибудь из грузчиков. Но финал рассказов, всегда бывал печальным: Героев либо заточали в тюрьмы, либо топили в море; и, закончив какую-либо из своих историй, Цао всегда со вздохом говорил:
— Мальчик, пристань — это проклятое место. Нет здесь людям жизни...
Снег, наконец, перестал.
Лян Юнь с собранными среди грузчиков деньгами пошел к Зайцу. В старой ватной куртке дядюшки Шана шагал он прямо по снегу к храму Царя Драконов. По дороге купил несколько горячих шаобинов и спрятал их за пазуху. К храму от пристани вела только узкая цепочка следов. Лян толкнул дверь. Заяц в одиночестве лежал на столе. Он корчился от холода даже под оставленной Лян Юнем телогрейкой. Тусклые глаза смотрели без выражения. Слабый голос был едва слышен.
— Лян... это ты?.. Снег перестал?
— Перестал. — Лян Юнь протянул ему шаобин, ласково погладил по голове: голова пылала. — Как себя чувствуешь, Заяц?
— Не знаю. Тяжело... Все болит... — Он закашлялся.
— Съешь шаобин, и я поведу тебя к доктору.
— К доктору?.. — Заяц печально улыбнулся. — Доктору нужно много денег...
— Деньги у меня есть. Дядя Фын собрал. Он сказал: поправляйся, и он найдет тебе работу.
— Фын... он хороший. Но только мне не поправиться. Раньше у нас здесь жил один... по прозвищу Золотая Голова. Он тоже кашлял, как я теперь. И умер... Я не выдержу, и... тоже.... как он...
— Не болтай глупостей! Теперь есть такие лекарства... Как станешь принимать, сразу поправишься.
Заяц ничего не сказал, только безнадежно покачал головой.
— Да ты ешь! Ну что приуныл? Съешь хоть немного. Ведь голодный небось.
Заяц послушно кивнул, откусил кусочек шаобина и стал медленно жевать. Разжевав, с усилием проглотил. Передохнув, принялся за второй кусок.
Лян Юнь с болью в сердце смотрел на него; Заяц еще больше похудел. Подаренная телогрейка укрывала его всего, как одеяло, только ноги с посиневшими от холода пятками торчали наружу. Лян Юнь подошел поближе и, расстегнув свою куртку, укрыл ему ноги ее полами.
— Лян Юнь...
— Что?
— Хочу тебе что-то сказать... Раньше не хотел. Думал: будет тяжело... Хлопушка разузнал. Твой отец... умер...
У Лян Юня сжалось сердце. Он сдержал себя.
— Знаю.
— Я не хотел говорить: думал, будет тяжело. Но теперь я... тоже... Думаю, тебе лучше знать правду... Ведь так со всеми... Живет, живет, человек — и вдруг умер... Вот и я тоже...
— Заяц, ты не прав.
— А что можно с судьбой поделать?
— Еще и вырасти не успел, а затвердил свое: «умру», «умру»! Вставай, я поведу тебя к доктору.
Заяц серьезно взглянул на Лян Юня. Эти слова как будто подбодрили его. Он приподнялся. Лян Юнь помог ему надеть телогрейку и, поддерживая за плечи, вывел из храма.
Они пришли в городскую больницу, которая была недалеко от главной городской площади. Записались на прием. Воздух в больнице был прогрет батареями парового отопления. «Вот бы хорошо ему пожить здесь немного!» — подумал Лян Юнь.
Зайца вызвали в кабинет врача. За столом сидел доктор — японец в очках. Сестра китаянка сунула под мышку Зайцу стеклянную трубку толщиной с карандаш.
Глаза японца строго поблескивали из-за очков. Он откровенно брезгливо поглядывал на пациента и что-то быстро писал.
— Твоя халат снимай! — неожиданно сказал он по-китайски. Взял стетоскоп и стал выслушивать Зайца. Потом прощупал ему живот и, как будто прикоснулся к чему-то мерзкому, стал торопливо мыть руки. Намыливая их раз за разом, он задавал Лян Юню вопросы:
— Твоя брат?
— Да, — Лян Юнь, кивнул. — Твоя где работает?
— Портовый рабочий.
— Кули работает. Э... — Он покачал головой. — Ваша... деньги не годится... Лечить деньги много нужно, ваша не годится.
— Сколько вам нужно денег?
— А? У него легкие. Легкие, понимаешь? В больнице жить — деньги много надо: пятьсот юаней. — Он насмешливо посмотрел на Лян Юня. — Ваша не годится...
Лян Юнь обалдело смотрел на японца. Пятьсот юаней!.. Он даже представить себе не мог, за сколько времени заработает такие деньги. Ему, наверное, пришлось бы работать для этого всю жизнь. Японец, будто издеваясь над ним, ворчливо повторил:
— Кули работает... Ваша не годится...
Но Заяц оставался спокоен. Он застегнул телогрейку и сказал Лян Юню: — Пошли отсюда!
Они вышли из больницы на улицу. Прохожих стало гораздо больше. Перед лавками приказчики расчищали снег. Лян Юнь молчал. Когда настало время расставаться, он взял Зайца за руку.
— Ты уж извини меня...
— Да нет, что ты... Я, и когда умру, не забуду тебя. Я еще не встречал человека, который бы так заботился обо мне. Хороший ты парень, Лян Юнь!
Он понурился и медленно пошел прочь.
Лян Юнь, прислонившись к фонарному столбу, провожал взглядом, его маленькую пошатывающуюся фигурку. Перед глазами еще долго торчала надменная физиономия японского доктора: «Кули работает... Ваша не годится...»
Прошло несколько дней. Как-то во время работы на пристань прибежал Креветка.
— Лян Юнь, беги к нам! Заяц совсем плох...
Он сбросил, где стоял, свой тюк и побежал к храму Царя Драконов. Ветер поднимал колючий снег и бросал его в лицо. Запыхавшись, он вбежал в храм. Сквозь полуоткрытую дверь сюда намело порядочную горку снега.
— Заяц!.. — вскрикул он.
Ему никто не ответил. В полутьме на жертвенном столе лежала маленькая скорченная фигурка. Лян Юнь схватил Зайца за руку. Рука была уже холодная...
Заяц так и лежал, свернувшись клубком. На высохшем, желтом лице еще не успели высохнуть слезы. Глаза были полуоткрыты и как будто вопрошали: «За что такая судьба?..»
У Лян Юня щемило сердце. Ему хотелось кричать, хотелось бросить этот вопрос всем, всем!.. За что погиб Заяц? Почему?
Он поднял голову. В храме плясали снежинки. Полутемный зал выглядел пустым и заброшенным. Царь Драконов, которому кто-то недавно отбил половину лица, надменно смотрел на него одним, круглым, как шар, глазом.
Ветер дул без перерыва. Он поднимал с земли, крутил в воздухе снег. Во время приливов море с шумом било в берег. Застывшие брызги воды сделали стенку причала ледяной. На пристани скопилось много грузов. Подрядчик в теплой куртке на лисьем меху распоряжался в этот день всем лично. Он кричал на рабочих, поторапливал, требовал, чтобы разгрузка велась быстрее.
Цао с утра нездоровилось. Он ничего не мог есть и рассчитывал в этот день не выходить на пристань. Но подрядчик прошел по бараку и выгнал на работу всех. Вместе со всеми Цао спустился в трюм. Ему достался тюк весом около двухсот цзиней. Он с усилием взвалил его на плечи. Некоторое время приноравливался к тяжести, переступая с ноги на ногу, наконец, медленно двинулся к выходу. На палубе, держась за поручни, передохнул. Стал медленно спускаться по обледенелым сходням вниз. Грузчики перед началом работы соскребали с них лед, но мерз-лота проникла уже в самую древесину, и ступеньки превратились в ледяные доски. Море волновалось. Суда, стоявшие у причалов, раскачивались.
У Цао дрожали ноги. Он медленно ступал по сходням. Лян Юнь, двигавшийся следом, одной рукой поддерживал его. Старый грузчик благополучно добрался до пристани, поправил тюк на плече и так же медленно побрел к складу.
Сбросив там груз, он сразу же покрылся горячей испариной. Сильнее, кружилась голова. В голову поползли безрадостные мысли о неизбежной старости. Он постоял несколько минут с закрытыми глазами. В глазах плыли круги. Бьющиеся о берег волны начали внушать ему непреодолимый унос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27