Вам нужно самим послать кого-нибудь в деревню. Внизу все знают, что вы в горах. С едой здесь трудно. Гоминдановцы и хуаньсянтуани все зерно позабирали. Но кое-что мы спрятали. Мы хоть сами есть не будем, а вас накор-
мим, чтоб вы этих гадов лучше били! Вот только не знаем, где вас искать.
— Вы правы. Теперь сами ходить будем, — поддержал его Сюе.
— А вас разыскать не просто, — сказал Ма. — Если бы не листовки, которые вы третьего дня расклеили по деревне, то и... — Он замолчал, как будто вдруг вспомнив что-то, быстро сунул руку за пазуху и вытащил оттуда аккуратно сложенный листок белой бумаги. — Вот смотри, начальник, ты действительно стал на вес золота!
Лян Юнь взял листок. Все сдвинулись к нему.
«Объявление штаба гарнизона города Н. . Главарь бандитов-коммунистов Лян Юнь и другие злостные преступники оказывают сопротивление Национальной армии. Вызывают волнения в деревнях, мешают спокойствию народа. Поэтому настоящим постановляю: кто доставит Лян Юня живым, тому будет вручена награда в 10 тысяч серебряных юаней. Тому, кто сообщит сведения, которые помогут взять его живым, будет выдана награда в 5 тысяч серебряных юаней. Лица, которые не сообщат известных им сведений или будут укрывать данное лицо, а также распространять бандитскую пропаганду, объявляются сообщниками Лян Юня. Надеемся на неукоснительное выполнение настоящего постановления.
Командующий Ма Цз ю-д и н
16-го числа десятого месяца 35-го года
Китайской республики».
— Дорого обещают! — первым воскликнул Юй, быстрее всех пробежав глазами объявление.
Лян Юнь усмехнулся, отдал объявление Чэню обратно.
— Смотри, какая белая бумага. Ты сбереги, пригодится на закрутку! Где еще такую возьмешь!
— Кажется, они нами серьезно заинтересовались,— заметил Сюе.
— Ничего! Пусть приходит сюда. Хоть десять тысяч! Обещают они порядочно, только, посмотрим, что у них получится... — Лян Юнь сощурился.
— Они могут и сто тысяч пообещать, да все зря, — сказал Чжан.— У крестьян есть совесть. Кто для нас Лян Юнь?.. Это все понимают. Никто не пойдет на такую гнусность!
— Да что и говорить! — взволнованно произнес Ма. — Не на тех напали — просчитались они.
Лян Юнь обнял одной рукой старика, другой — Чжана и растроганно сказал:
— Спасибо вам! Спасибо за доверие! Мы поста-. раемся оправдать его.
Облетели листья с деревьев. Похолодало.
Рябой и брат расстрелянного помещика Цао с ротой регулярных войск и более чем сотней хуаньсян-туаней уже более месяца безуспешно лазили по горам в поисках отряда Лян Юня.
Бандиты загубили уже немало мирных жителей. Все, кого бы они ни спрашивали, отвечали им, что ничего про партизан не знают. Но по нескольку раз в день Рябой и Цао получали донесения, что партизаны убили вернувшегося помещика или что какой-нибудь из поставленных гоминдановцами старост получил от партизан предупреждение. Неужели они появляются в деревнях с неба? Куда же направиться на поиски? Рябой уже в который раз пристально вглядывался в горные вершины.
— Цао, а ты не арестовал еще членов семей гань-бу в районе?
— Брал! Всех! Да через два дня выпустил. Эти бабы целый день тут голосили так, что мочи не было. Ничего они не знают, пусть уж занимаются своим делом. — Цао таинственно усмехнулся. — Только кое-какую работу с ними провел. Некоторые «тетуш-
ки» уже действуют. Нужно только, чтобы они встретились со своими муженьками — и дело в шляпе!
— Да ты не думай, что «на коромысле спать устроишься»! Размечтался! — холодно ответил Рябой.
— А ты не волнуйся! Без алмаза ни один порядочный мастер фарфоровую посуду не станет чинить. У меня свой расчет! — хихикнув, ответил тот.
- Ладно. Надеюсь, что он оправдается.
В этот день, по донесению тайных агентов, в горах были обнаружены следы партизан. Каратели поспешно выступили.
Как и прежде, их постигла неудача. Местные крестьяне твердили, что совершенно не видели партизан. Вероятно, и это было неправдой — по своему опыту Рябой знал, что крестьяне всегда говорят так, а нужно было знать наверняка. Он вытащил из толпы старика и избил его. Но ничего узнать так и не удалось. Избитого старика пришлось отпустить, в деревне захватили несколько свиней, и отряд выступил в обратный путь.
Рябой и Цао шли впереди. Солдатам было приказано подтянуться к ним вплотную. Солдаты перешли на бег; те, кто гнал захваченных свиней, быстро идти не могли. Осыпаемые ударами свиньи визжали и при каждом удобном случае делали попытку разбежаться во все стороны. Стало темнеть. Рябой начлл испытывать беспокойство. Местность тоже не сулила ничего хорошего. Карателей окружали отвесные скалы и густые заросли кустарника. Здесь очень легко было напороться на засаду. Рябой обернулся и сказал Цао:
— Лао Цао, давай я со своими уйду вперед, а ты с хуаньсянтуанями потихоньку подгонишь свиней.
— Нет, нет! — запротестовал тот. — Пойдем лучше вместе.
— Мне еще нужно поспеть сегодня в город, к командующему.
Цао выругал его в душе последними словами
(«Знаю я, к какому ты «командующему» торопишься, а мы здесь за тебя отдувайся!»), но открыто высказать это, конечно, не посмел. Натянуто улыбаясь, он лишь сказал:
— Ну, зачем так спешить? Вместе потихоньку и дойдем. По дороге поболтаем, не так скучно будет.
Когда они начали препираться, сбоку из-за камней грянули выстрелы. После первого залпа вокруг Рябого и Цао попадало семь-восемь человек. Стреляли как будто бы не только здесь. Сзади, где конвоировали свиней,—тоже. Рябой и Цао распластались на земле и, когда удостоверились, что действительно находятся в укрытом от врага месте, отдали, наконец, команду открыть ответный огонь.
Неожиданное нападение расстроило ряды солдат. Они в беспорядке залегли вдоль дороги и начали отстреливаться. Хуаньсянтуани сразу же беспорядочной толпой, давя один другого, устремились в бегство. Партизаны уложили их почти всех. Они выдавали свое присутствие только выстрелами. Можно было лишь заметить, как то за одним, то за другим камнем мелькал огонек. Определить число партизан было невозможно. Рябой слегка приподнялся и крикнул на прячущихся между камнями, как ящерицы, солдат;
— Бей их! Кто застрелит хоть одного партизана, получит пятьдесят американских долларов! За живого — двести!
Солдаты поставили легкий пулемет и открыли стрельбу по скалам, за которыми мелькали огоньки выстрелов.
— Бей их! Бей!..
Рябой не успел повторить. Почувствовав резкую боль в ухе, он втянул шею и тронул ухо рукой. Рука была в крови. Он припал к земле и еще сильнее, отчаянным голосом крикнул:
— Орудия! Устанавливайте орудия!
Рявкнули две горные пушки. Стрельба стала затихать. Рябой расхрабрился настолько, что решил выйти из своего убежища. С воинственным видом он скомандовал:
— Проклятье! В погоню! Чтобы ни один не ушел!
Солдаты поднялись с земли и с винтовками наперевес бросились по склону вверх. Но за камнями наверху уже никого не было.
Бой окончился. Когда были подсчитаны потери, выяснилось, что рота и хуаньсянтуани потеряли восемнадцать человек убитыми и шестнадцать ранеными. Партизан же, как и раньше, они даже не видели.
Когда вернулись на базу, Рябой обрушился на Цао с упреками в адрес его хуаньсянтуаней, сказал, что они разбегаются, едва заслышат выстрелы, и совершенно неспособны- вести боевые действия. Они и виноваты в том, что его отряд Национальной армии сегодня потерпел такой урон. Цао в ответ упрекнул Рябого в том, что его солдаты беспокоятся только о себе и им нет дела до других, они не приходят на помощь. Они начали грызться между собой, как собаки. Ругань затихла только тогда, когда Цао велел принести две' трубки с опиумом. Оба легли и закурили.
Лю Фу тоже принимал участие в этой партизанской вылазке. Он ни разу не выстрелил. Напротив, он был напуган до полусмерти. Он лежал за камнем, не рискуя пошевелиться, и глубоко сожалел о том дне, когда согласился уйти из города. Как было хорошо, он спокойно торговал, и ничто его не мучило! А теперь? Он не зарабатывает ни копейки, а сколько приходится терпеть страху! О жене, о детях некому позаботиться, сам он здесь голодает, и конца этому не видно. Если говорят, что это революция, то дело это совсем невыгодное. Кому нужна такая революция? Этим голодранцам, у которых ни кола, ни двора. Конечно, для таких революция — все. Они будто
ожили снова: еда, одежда, кров — все свалилось к ним будто с неба. Как тут не быть довольными! А что получил он сам? И без коммунистов он жил ничего себе: жена хозяйничала в деревне, а он сидел в городе, в лавке, каждый раз перед Новым годом приносил домой «хуахун» — и жил себе нормально. Теперь же все сошло со своих мест, и конца этому никакого не видно.
А гоминдановцы? Эта фирма солиднее. Он часто наблюдал с какой-нибудь горной верши-ны за стоящими на рейде военными кораблями, смотрел на летящие в небе самолеты. Они приводили его в ужас. Какой же он все-таки дурак, его тогда будто одурманили! Побежал в горы искать себе «дело». Положился на то, что коммунисты с их старыми ружьями смогут сражаться против самолетов и военных кораблей. Не говоря уже о том, что за спиной у гоминдановцев стоят американцы. По всему видно, что и коммунистам здесь уже недолго высидеть. Что, он будет целый век скитаться вместе с ними по горным ущельям?
Он ушел в свои мысли. Издалека донесся топот башмаков и визг свиней. Чэнь отдал команду приготовиться. Партизаны залегли. Лю Фу тоже выбрал себе камень побольше и укрылся за ним.
Потом заговорили пушки. Снаряды стали рваться невдалеке, один упал где-то совсем рядом. Его осыпал дождь мелких камней. Он испуганно вскрикнул, почувствовав боль в правой руке. Обняв правую руку левой, он начал стонать.
— Что случилось, царапнуло? — спросил Чэнь.
— Конец... Моей руке конец...
Чэнь приказал отходить и, обняв Лю Фу за плечи, переправился с ним через вершину и стал спускаться наискосок по заросшему склону. Лю Фу продолжал непрерывно стонать. Ноги его отяжелели. Он почти висел на Чэне.
На условленном месте сбора выяснилось, что легко ранены только двое партизан. А куда же ранен Лю Фу?
— Здесь, здесь! — твердил он, показывая на правую руку.
Когда с него сняли рубашку, то не. обнаружили даже и царапины.
— Чэнь, когда он был ранен? — раздраженно спросил Лян Юнь.
— Когда пушка начала стрелять. Он сразу застонал...
— Надевай рубашку, Лю Фу, — холодно произнес Лян Юнь, — ты просто струсил...
— Послушай, интендант Лю! — к ним подошел Юй. — Может, тебе трудно идти? Если не можешь, я сделаю носилки!..
Партизаны заулыбались. Лю Фу, покрасневший как рак, одевался и ворчал что-то себе под нос
После этого случая Лю Фу стал еще более молчаливым. На привалах сидел в стороне, уставившись безучастным взглядом в небо.
Лян Юнь решил посоветоваться с секретарем Сюе, как быть дальше с Лю Фу.
— Он, по-моему, потерял веру в себя... — сказал тот, протирая очки.— Может, мне еще раз с ним поговорить?
— А что, если отправить его в тыл?
— Тоже неплохо. Если ты сомневаешься в нем, отправь.
— Ладно. Попробуем еще раз с ним потолковать, а потом посмотрим...
Но этот разговор ни к чему не привел. Лю Фу сказал: единственное, что все время мучает его, — где раздобыть еды для отряда.
Секретарь Сюе до войны успел только окончить школу и жизнь знал плохо. Ему казалось, что Лян Юнь просто излишне подозрителен.
На третьи сутки, ночью, Лю Фу исчез из отряда.
Была морозная ночь. Порывисто дул северо-западный ветер. Капли холодного дождя влетали внутрь через проломы в стенах старой кумирни, падали на лицо и одежду людей.
Партизаны крепко спали в непроглядном мраке. Через дыры в стенах даже не виднелось небо. Слышался только свист ветра, да глухо, как море, шумели сосны.
Лю Фу спал у стены в углу. Его глаза чутко ловили каждое движение, но, притворяясь, он громко храпел.
Когда ветер усилился, Лю Фу почувствовал озноб. Он стиснул зубы, перевернулся на другой бок. Никто не шевельнулся. Тихонько ощупывая крепко спящих людей, он стал тихонько пробираться к выходу. На улице перед дверями никого не оказалось. Дождь усиливался. Лю Фу поднял воротник, ощупал за поясом пистолет и, избегая постов, углубился в сосновый лес.
Он, спотыкаясь, бежал по лесу, часто оглядываясь, не преследуют ли его. Он согнулся, втянул голову в плечи, став похожим на бездомную собаку. Он не обращал внимания на то, что сухие ветви хлещут его по лицу, на то, что. узловатые корни валят его на землю. Он поднимался и снова устремлялся вперед. У него была только одна мысль: «Уйти, как можно скорее уйти от коммунистов, от партизан, как можно скорее вернуться домой!..»
Он хорошо знал дорогу и, несмотря на темноту, на скользкие осыпи камней, несмотря на то, что несколько раз летел кувырком с крутого склона, очень скоро добрался до Фанчэнпу. Он осторожно спустился вниз, добрался до стены- своего дома, тихонько перелез во двор. Прилег под окном и стал прислушиваться. Изнутри слышалось сладкое похрапывание. Он побарабанил пальцами по раме. Похрапывание затихло, но никто не подал голоса. Он снова побарабанил по раме, тихонько окликнул:
— Жена, жена...
Внутри негромко откликнулись. Прошло еще мгновенье, и дверь приоткрылась. Лю Фу боком протиснулся внутрь. В темноте жена, обнимая его, громко завыла.
— Не плачь, не плачь, — бормотал он, — а то услышат!..
Он не позволил жене зажечь свет. Они так и остались сидеть в темноте. Жена рассказывала, что ей пришлось пережить за эти три месяца. Когда он узнал, что Цао арестовал всех родственников, партизан, его маленькие глазки быстро-быстро замигали.
— А потом что? Почему он тебя снова выпустил?
— Лао Цао- оказался нам настоящим другом, — взволнованно проговорила женщина. — Он знает, что ты попался на удочку к коммунистам. Он сказал мне, чтобы я разыскала тебя в горах. Еще сказал, что, если ты вернешься, захочешь — станешь у него офицером, не захочешь — он возьмет тебя компаньоном в лавку, которую он снова открыл в городе.
Лю Фу долго молчал, потом сказал:
— Кто знает, можно ли ему верить...
— И я тоже так думаю, — вздохнула жена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27