повесть
Шаг за шагом Лян Юнь взобрался на вершину. Он стоял неподвижно, весь застыв, и смотрел вниз. В его зрачках — так же, как и там, внизу, — металось и бушевало пламя. Деревня в долине пылала. Медленно клубясь, вверх поднимались черные столбы дыма. Свежая, молодая зелень была в зловещем багровом обрамлении пламени. Клонившееся к закату солнце, небо — все было охвачено огнем.
Мальчика била дрожь. Там, в деревне, остался его дом. Всего несколько часов назад он вместе с матерью и другими сельчанами убежал оттуда. По дороге беглецы столкнулись с японскими кавалеристами. Японцы, построившись в боевой порядок, с гиканьем, размахивая саблями, поскакали на них. Крестьяне рассеялись во все стороны. Лян Юнь бежал не помня себя от ужаса, низко пригнув голову. Котомка за плечами при каждом шаге больно била по спине. Когда гортанные крики и топот конских копыт остались далеко позади, он, отдышавшись, остановился.
Красное как кровь солнце скрылось за горой. Сгущавшаяся темнота и едкая пелена гари сгладили очертания всех предметов вокруг. Но там, вдали, на горизонте, наоборот, стало светлее. Там по-прежнему бушевал огонь.
Лян Юнь облизнул спекшиеся губы. Ухо уловило невдалеке негромкое монотонное журчание. Он быстро отыскал ручей в зарослях и в первую очередь освежил пылающее лицо. Утолив жажду,
Лян Юнь захотел есть. В его мешке за спиной были пирожки, которые утром нажарила мать — так, на всякий случай. Вместе с пирожками оказались две вылепленные из теста птички. Это, конечно, была работа шаловливой сестренки. Где все они теперь? А отец?..
Лян Юнь был измучен пережитым за день. Но воспоминания жгли его. Он вспомнил теперь, как отец по ночам часто уходил куда-то. И всегда мать гасила огонь и, сидя на кане, дожидалась его возвращения. Проснувшись среди ночи, Лян Юнь видел ее, сидящую на кане и молча посасывающую длинную трубку. И так до тех пор, пока не раздавались три приглушенных удара в дверь. Она торопливо отзывалась и выходила встречать отца. Тот всегда приходил усталый и неразговорчивый. Он снимал туфли и ложился на кан, а мать спешила разогреть для него давно остывший ужин.
А три месяца назад, ранним утром, когда едва рассвело, дети были разбужены собачьим лаем и шумом автомобильного мотора. Отец, уже одетый, смотрел на улицу через щелку в бумаге, затягивавшей окно. Их деревушка лежала всего в ста ли от японского опорного пункта, и марионеточные , а то и японские войска часто проезжали через нее. Но сегодня было совсем другое. Дверь фанзы распахнулась от сильного удара ногой, и к ним ворвались японцы. Луч электрического фонарика выхватил из темноты фигуру отца, с ненавистью глядевшего на пришельцев. Его увели. Когда мать бросилась к нему, переводчик грубо оттолкнул ее. Она упала.
Отца затолкали в машину. Подняв по дороге облако серой пыли, она ушла по направлению к японскому опорному пункту. Больше об отце Лян Юнь ничего не слышал. А теперь, потеряв мать и млад-
ших оратишку и сестренку, он остался один-одинешенек. «Ведь они, наверно, тоже ничего не ели!» Кусок не полез ему в горло. Он спрятал пирожки и закинул котомку обратно за спину. Нужно было искать своих. По в ту ночь Лян Юнь так и не решился вернуться в деревню. До самого рассвета он прятался и зарослях. Только на другой день, уверившись, что японцы ушли, он по малоприметной тропинке вернулся домой.
Деревня была выжжена дотла. От домов оста-лись только груды полопавшейся черепицы, от. кото-рых шел едким черным дым. Этот дым тлеющего пожарища отравлял воздух. Кое-кто уже вернулся на пожарище. Люди рылись в тлеющих грудах, ра-зыскивая уцелевшие вещи. Откуда-то доносились рыдания. Мальчик завернул за ток и застыл как вкопанным... От их дома осталась только груда пепла. У всю перехватило горло, глаза бессмысленно блуждали, не зная, на чем остановиться. Он в отчаянии
крикнул:
— Мама! Мама!.. Ему никто не ответил.
Силы оставили его. Он присел на камень и закрыл лицо руками.
Солнце поднималось выше и выше, а Лян Юнь все сидел неподвижно на месте, пока не услышал вблизи чьи-то шаркающие шаги. К нему, опираясь на палку, медленно брел старик.
— Лян Юнь, ты вернулся?
— Дедушка!.. — Мальчик вскочил и бросился к старику.
Тот обнял его и стал молча гладить по голове.
— Эх, малыш, малыш!.. Сколько они сделали зла!..
— Дедушка, а мама?.. — У Лян Юня теплилась искра надежды.
— Твоя мама? Она приходила ночью... — Где она?
— Она прождала тебя всю ночь, а на рассвете ушла. Где теперь жить? В такие времена кто поможет поставить дом? Даже могилы оплакивать некому. Что оставалось твоей матери? Она взяла с собой Сяо-ляна, Сяо-ню и ушла. Говорила, что пойдет в город к брату. Да только в такую годину где пристанище найдешь? — Он горестно качал головой.
— Дедушка, я тоже пойду в город, искать маму.
— Иди, мальчик, здесь не проживешь. Всем молодым надо уходить, уходить...
Лян Юнь взвалил за плечи котомку, со щемящим сердцем обвел глазами пепелище, простился со стариком и, не оборачиваясь, зашагал прочь.
Под вечер Лян Юнь уже входил в город. Это был средний городок на побережье, с двух-и даже трехэтажными домами. Здесь все было для него ново. Даже одевались люди по-иному. Мужчины носили застегивавшиеся на две пуговицы европейские пиджаки, рубашки навыпуск. Женщины с голыми ногами ездили на рикшах. То и дело по улице, как вихрь, проносились грузовики с японскими солдатами. В витринах магазинов было много товаров. Из раскрытых окон и дверей харчевен доносился приятный аромат.
Лян Юнь шел по самому краю улицы. Он торопился в маленькую лавку дяди Ши-куаня. Ши-куань, родной брат его матери, еще подростком покинул деревушку, приютившуюся на самом берегу моря. Его не привлекал труд ни земледельца, ни рыбака. А больше в деревне заниматься было нечем. В городе он поступил учеником в магазин, затем сам с несколькими компаньонами открыл небольшую лавку. В хорошее время они держали до трех приказчиков. Женился дядя тоже в городе, на дочери
владельца небольшого магазина. Они с женой вкла-дывали в свое предприятие много сил, но после крат-ковременного процветания магазин стал год от году хиреть.
Ши-куань видел, как местные дельцы воздвигали многоэтажные дома, открывали магазины с неоно-выми вывесками, с десятком приказчиков, ездили на собственных рикшах. Все говорили, что торговля вершится совсем не в магазинах, а в ресторанах, где во время обильных ужинов коммерсанты заключают между собой крупные сделки. У них везде были друзья и знакомые: и в полицейском управлении и и японской жандармерии. А что он? Нет, он совсем не мастер в подобных делах.
Когда мальчик подошел к дверям «Достатка и благоденствия», как назывался магазинчик дяди, было уже темно. Он перешагнул через порог и был встре-чен громким возгласом:
- Что желает молодой господин?
Ляп Юнь остановился. Над высоким прилавком он увидел женщину лет сорока, с нездоровым, желтым лицом и в очках.
— Тетушка!
- Л, Линь Юнь, это ты, - равнодушно протянула она.
- А дядя?..
- Пошел за товаром. Давно ты в городе?
— Да нет, только пришел...
Они стояли, разделенные прилавком, и тетка не торопилась приглашать мальчика внутрь дома. Он, как покупатель, переминался перед прилавком и осматривал магазин. На полках товару было мало и по сравнению с большими магазинами, мимо которых он проходил по пути сюда, лавка дяди выглядела бедной и убогой. Тетя, наклонив голову, усердно щелкала костяшками счетов. Через некоторое время она, словно вспомнив о нем, проговорила:
— Снимай мешок, проходи.
Лян Юнь откинул на прилавке доску, преграждавшую доступ в жилое помещение, и робко вошел.
Тетка помогла ему снять котомку, налила чашку кипяченой воды. Вода была мутная, на ее поверхности медленно кружились чаинки. Лян Юнь вспомнил о цели своего визита, но решил оставить расспросы до возвращения дяди.
Через некоторое время пришел Ши-куань. Вместе с рикшей они внесли в лавку какой-то тюк, положили его на пол. Дядя стоял тяжело дыша и вытирая платком пот. Мальчик окликнул его. Ши-куань приветливо отозвался. Пройдя в комнату, он погладил Лян Юня по голове, стал расспрашивать, учится ли он и что привело его в город. Лян Юнь со вздохом сказал:
— Японские каратели нагрянули. Наш дом сожгли. Мама говорила, что пойдет сюда, к тебе. Она здесь?
— Сюда, ко мне? — Ши-куань подскочил, будто его ужалила пчела. — Не приходила, не приходила... Э-эх, вот времена настали! Значит, она собиралась сюда?.. — Он покачал головой. Первоначальное радушие быстро улетучилось.
— Тоже мне, нашла выход!.. — негромко проворчала тетка.
Дядя покосился на нее и, поглаживая лысую голову, сказал:
— Закрывай, что ли. Все равно торговли нет. Ужинал? Сейчас сядем за стол.
Тетка пошла закрывать лавку. Лян Юнь подумал, что она нарочно так громко стучит створками двери. Все вместе они прошли во внутреннюю комнату. Дядя, время от времени вздыхая, говорил:
— Э-эх, вот времена!.. Даже приказчика держать не можем. Все приходится самому делать.
За ужином тетка не проронила ни звука, а дядя не переставал жаловаться: «Э-эх,, вот времена!..» — и все время покачивал головой.
Мальчик приуныл. После ужина долго не сидели. Дядя, проронив несколько общих фраз, велел Лян Юню ложиться спать на прилавок, дал ему одеяло.
Сказал, чтобы он на одной половине одеяла спал, а другой — укрывался.
Лян Юню долго не спалось. Он лежал на спине и разглядывал потолок. Через щель на стенку падал свет уличного фонаря. Дядя с теткой за стенкой тоже долго ворочались и о чем-то спорили. Вначале разговор велся очень тихо, и ничего нельзя было разобрать. Затем тетки вдруг громко проговорила: - Ну и что ты думаешь делать?
- Может быть, временно возьмем приказчиком? Ведь и и денег платить не надо... — послышался дя-
дин голос.
Они снова зашептались. Лян Юнь прислушался. Мало-помалу в соседней комнате голоса снова повысились.
- Ты сумеешь его прокормить? Мой бог!.. Он здесь будет, потом явится мать... А у нас одна эта несчастн6ая лавченка.
- Это, это... — Дядюшка долго молчал, потом что-то тихо возразил.
Сердце мальчика забилось учащенно. Ведь ему уже четырнадцать. Неужели он должен жить теперь Чужими подачками?
Лян Юнь проснулся, едва только посветлело. В щели проникал мутный свет. Он слез с прилавка, оделся, разыскал свою котомку. На цепочках выбрался на улицу. Кругом было тихо. Уличные фонари еще не погасли и горели тусклым желтым светом. Он некоторое время постоял под вывеской «Достаток и благоденствие». Куда ему идти? Выбрал улицу, ведущую к морю. Он помнил, как маленьким приезжал сюда. Тогда с отцом они ходили гулять на пристань. У причалов всегда теснились парусники, по сходням беспрерывно сновали грузчики. Рейд всегда был полон больших и маленьких судов, над трубами пароходов клубился дым. Между пароходами и пристанью сновали юркие сампаны.
Лян Юнь еще тогда полюбил этот шумный порт. Сегодня ему некуда было идти, и он снова направился к нему. Город еще спал. Он пришел на безлюдную пристань. На палубах сампанов, укрывшись ватными^ одеялами, спали люди. Волны тихо плескались о борта судов, время от времени раздавался всплеск посильнее. Бодрствовали одни собаки, разыскивавшие отбросы в свалке на берегу.
В стороне от пристани возвышался небольшой храм. Вверху, на флагштоке, косо висел потрепанный и оборванный черный флаг. Когда ветерок разворачивал его, на полотнище можно было различить полустертые иероглифы: «Ветер послушен, и дождь на благо. Страна процветает, и народ спокоен». На доске перед входом было написано: «Царю Драконов — Усмирителю моря». Дверь была открыта, и он проскользнул в храм. Внутри было темно и тихо. Глиняный Царь Драконов неподвижно восседал высоко в своей нише, глядя прямо перед собой круглыми глазами. На жертвенном столе перед ним, завернувшись в тряпье, лежали два человеческих тела — одно большое, а другое маленькое. Лян Юнь уселся на пороге. У него еще оставались пирожки. Он достал их и принялся медленно есть. Прошло немного времени, и спавшие на столе люди проснулись. Мужчине было лет сорок — с искривленной спиной, худущий, кожа да кости. Он смерил Лян Юня безразличным взглядом и вышел, чуть не задев его ногой. Второй, еще совсем мальчик, нерешительно постоял около стола, недоверчиво глядя на незнакомца, потом достал откуда-то старую консервную банку и принялся грязной до черноты ложкой ковыряться в ней.
«Нищие», — подумал Лян Юнь. Мальчишка был почти одного возраста с ним, но выглядел совсем хилым. Жадность, с которой он ел, вызвала у Лян Юня острую жалость. Может быть, и ему самому придется стать нищим... Нет, он на это не пойдет! Стыдно протягивать к людям руку, выкрикивая пожелания благополучия и счастья. Он твердо решил
вернуться домой в деревню. Там у них два му земли. Он сам станет их обрабатывать!
Но где все-таки мать? Не поторопился ли он, когда ушел из дядиной лавки? Ведь мама наверняка туда придет. Он не хотел теперь, чтобы она оставалась там и минуты.
Мальчик, прихватив банку, вышел. Лян Юнь последовал за ним. Мальчишка вдруг широко улыбнулся.
— Слушай, ты куда идешь?
— Никуда...
- Ты из деревни, да? Я как увидел твои туфли, так сразу понял! Здесь не носят такие.
Лян Юнь кивнул. Они пошли вместе. Мальчишка размахивал банкой и что-то мурлыкал себе под нос. Лин Юнь шел за ним, сам не зная куда.
- Слушай, как тебя зовут?
— Ляп Юнь. А тебя?
— Меня? Сяо Хаиту.
— Сяо Хайту?
— Правильно. Сяо Хаиту.
Это что, фамилия такая — Сяо?
— Какая там фамилия! — Мальчишка рассмеялся. — Я и сам не знаю, какая у меня фамилия. Как себя помню, все зовут меня Морской Зайчонок. Понял? Здесь у всех есть прозвища. Того, кто со мной вместе спал, зовут Большая Креветка, а еще есть Одноглазый Дракон, Морская Черепаха, Хлопушка, Удавленник, Цветочек... Самые разные. А у тебя какое прозвище?
— У меня нет прозвища.
— Ну, так я тебе придумаю, — не смущаясь, сказал Заяц. — У тебя большие круглые глаза. О! Большеглазая Камбала.
Лян Юнь сверкнул на него зрачками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27