На самом деле я ненавидел очень немногих, и ты не из их числа, ты всегда был милый, и, если по-честному, ты тоже изрядно получал от ублюдков типа Джеймсона. Забавно: в кокни слово «голубой» маскируется словом «рыжий». Ты знал? Поэтому меня иногда называют «рыжий», и каждый раз я вспоминаю про тебя. Мы оба рыжие! Этим стоит гордиться».
Ньюсону так не казалось. Для него рыжий цвет волос или нетрадиционная ориентация были частью генетического кода, и нечего тут было ни гордиться, ни стыдиться. С этим рождаешься, и все тут. И все же он был рад за Гари Уитфилда. По сравнению с детством у него была просто райская взрослая жизнь, а это очень правильное развитие событий. Гари доставалось от одноклассников гораздо сильнее, чем Ньюсону, и «гордость», которую он в этом нашел – своего рода способ отомстить. Гари молодец. Ньюсон подумал написать ему в рамках «рыжей» солидарности, но потом вспомнил о клоунах. Не хотелось, чтобы в списке его адресатов был человек, который ходит смотреть на клоунов, даже если этот человек – его бывший одноклассник.
Ньюсона с Гари Уитфилдом в детстве ничего не связывало, а вот с Хелен Смарт они были настоящими друзьями. Какое-то время она была его самым близким другом, и, возможно, самым лучшим другом за все школьные годы. Прошло двадцать лет с тех пор, как они общались. И все равно в ее письме проскальзывали нотки прежней близости и душевного сродства. Ньюсон заметил, что это вообще присуще электронным сообщениям. Они быстрые, спонтанные, личные и одновременно пугливые и одинокие. Электронные сообщения – опасная штука. У Ньюсона было правило: никогда не пиши в сообщении того, что не смог бы сказать в лицо адресату. Но это правило он частенько нарушал.
«Привет, Эд, – писала Хелен. – Полицейский? Полицейский? ПОЛИЦЕЙСКИЙ? Ух ты. Ты, наверное, шутишь.
А может быть, и нет, я не знаю. Может, твой адрес – просто шутка, и меня совратит извращенец, который думает, что я школьница. Но с другой стороны, на этом сайте мы все по-прежнему школьники, правда? Навеки четырнадцатилетние. По крайней мере, в моем случае это так, потому что именно в четырнадцать лет я от вас ушла. Ты, наверное, ушел в восемнадцать. Я всегда жалела, что не доучилась до шестого класса, когда можно приходить в школу в джинсах и болтаться в комнате отдыха шестиклассников, но такие мелочи не могли удержать меня в этом болоте. Кстати, я никогда раньше с незнакомыми людьми в Сети не общалась, поэтому не нужно думать, что я несчастная или сумасшедшая. Хотя на самом деле ты ведь не чужой, так? Или не так? Или жизнь тебя совсем изменила? Да уж, если ты стал полицейским, думаю, так оно и есть. Если честно, я думала, что там есть ограничения по росту. Я помню, в газетах попадались заметки насчет мальчишек, которым приходилось вытягиваться, чтобы поступить в полицию. Ты тоже вытянулся, Эд? Представить себе этого не могу. Ты всегда говорил, что у тебя нормальный рост, а все остальные мальчишки просто дылды. Может быть, в МВД изменились правила. Мне кажется, в любом случае противозаконно лишать кого-то шанса просто из-за низкого роста. Дерьмо. Что-то я чушь несу. Ты теперь подумаешь, что я сумасшедшая. Ладно, к делу. Я работаю в компании, занимающейся благотворительностью, и живу в Лондоне. Судя по тому, что ты работаешь в лондонской полиции (если только это не шутка), ты тоже живешь в Лондоне. Может быть, встретимся? Если согласен, напиши мне. Может быть, вместе мы сумеем понять, почему шахтеры тогда проиграли. Может, это мы виноваты. У меня ребенок, но я могу вызвать няню. Пока».
Все та же Хелен. Старая подруга.
Ньюсон тут же ответил:
«Хелен! Это ничего, что ты ненавидишь полицейских. Все мои коллеги в Скотленд-Ярде ненавидят меня за то, что я полицейский. Некоторые называют меня «рыжим коротышкой», так что в каком-то плане я школу так и не закончил. Ладно, ты-то как? Занимаешься благотворительностью? Помню, ты говорила, что Band Aid – очень подходящее название, потому что это действительно маленький пластырь, который пытается закрыть огромную и ужасную рану! У меня детей нет, да и откуда им взяться? Я ни с кем не спал с 1987 года. С удовольствием встречусь с тобой. Зиг хайль! Инспектор Ньюсон из партии нацистов».
Наверное, Хелен была в Сети, когда Ньюсон отправил сообщение, потому что она тут же ответила.
«Огромная и ужасная рана! Неужели я была такой ханжой? Неудивительно, что ты бросил меня на той дискотеке на Рождество. Как насчет завтра? «Питчер энд Пиано», Сохо, в восемь? Соглашайся или предложи что-то другое».
До чего же странная и неясная планета – эта Всемирная паутина, где можно настолько открыто общаться с призраками из прошлого, которых нигде не видно, но которые могут оказаться у тебя за стенкой. Это одновременно возбуждает и бодрит.
Возбуждает? Еще как, потому что мозг Ньюсона неизбежно обратился к сексу. Казалось, он мог работать только в этом направлении. Хелен никогда не была подругой Кристины, но у нее были прикольные огромные ботинки и короткая стрижка. Она была пухленькой, но привлекательной, и если заглянуть под мешковатую одежду, что однажды удалось сделать Ньюсону, она была фигуристой, несмотря на подростковый жирок. Ньюсону особенно запомнились ее груди, потому что однажды он держал их в руке, и если бы его попросили описать их, он назвал бы их дерзкими. Возможно, у всех девчонок в четырнадцать лет дерзкие груди. Может быть, и так, Ньюсон вряд ли сумел бы провести серьезный статистический анализ из-за отсутствия опыта. Но груди Хелен точно были дерзкими. Он закрыл глаза и снова увидел их. Гладкая, упругая мягкая кожа, почти восковая на ощупь, и пухлые соски. Это было ее отличительной чертой. Очень необычные и потому притягательные. Ньюсон задумался, как повлияло время на эти дерзкие грудки.
Он написал: «Согласен», и свидание было назначено.
12
– Она тебя бросила? – спросила Наташа. – Значит, она была твоей девушкой?
– Насколько я помню, нет. То есть она была моим другом и я с ней целовался, но я не помню, чтобы у меня было ощущение, что это серьезно и официально.
– Она позволяла тебе ее лапать?
– Ну-у…
– Ага. Я так и думала.
– Всего один раз. Это было в ту ночь, когда Артура Скаргилла арестовали у завода «Оргрейв» и мы просто из себя выходили от злости.
– Господи, кажется, я слышу оправдания.
– Мы тогда во всем винили Тэтчер.
– Она позволила тебе облапать себя сверху или сверху и снизу?
– Только сверху.
– Через одежду или под одеждой?
– Я не собираюсь отвечать на подобные вопросы.
– Не дури. Это важно.
– Хорошо. Под одеждой. Всего чуть-чуть.
– Только под блузкой или под блузкой и лифчиком?
– Я правда не помню.
– Не будь идиотом. Все это помнят.
– Хорошо. Под лифчиком.
– Могу тебе сказать, что, когда тебе четырнадцать, позволять парню запускать себе руку в лифчик – это очень серьезно, особенно если ты ответственная и скучная девица, как ты эту Хелен описываешь.
– Она не была скучная. Дело просто в том, что твое поколение наплевало на политику…
– Вы нажирались тогда?
– В четырнадцать лет? Нет, конечно.
– Черт, а мы – да.
– Девяностые годы очень отличаются от восьмидесятых. Мы засеяли почву, а вы пожали плоды. Слушай, я пришел к ней, когда ее родителей не было дома. Я зашел, потому что мы собирались издавать школьный журнал. У нас было собрание редакторов.
– Только ты и она?
– Да. Она собиралась быть редактором, а я главным журналистом, ну то есть единственным журналистом.
– Господи, вы были той еще парочкой зануд.
– Нам казалось, что мы круче всех. Единственные достойные персонажи в школе.
– Это точно.
Ньюсон отчетливо помнил тот вечер. Их с Хелен переполняли безумные мечты о создании невероятно успешного и влиятельного журнала. Затем они включили новости, а там все стояли на ушах, показывали, как полиция дерется с шахтерами, потом сюжет о голоде в Эфиопии. Их так расстроила и разозлила вся эта несправедливость, и вдруг Хелен попросила обнять ее.
– Она попросила тебя ее обнять? – спросила Наташа.
– Кажется, именно так оно и было, братская солидарность, так сказать, а потом одно за другим, и понеслось…
– И вдруг у тебя в руках оказались ее груди?
– Именно так.
– Если она попросила тебя обнять ее, значит, ты ей очень нравился.
– Ерунда.
– Не ерунда.
– Она просто хотела обняться.
– Никто никогда не хочет просто обниматься.
Они снова были в Кенсингтоне и Челси, но на этот раз на севере от реки, шли мимо прекрасных старинных домов с белыми колоннами по Онслоу-Гарденс.
Перед одним из домов столпилась пресса.
– Опять доктор Кларк, – сказал Ньюсон. – Патологоанатом из Челси все еще разбирается с той аварией, так что будь добра – не давай выхода своей раздражительности.
– У меня с ней нет проблем. Это у нее со мной проблема.
Жертву звали Фарра Портер, и до своей преждевременной кончины она была восходящей звездой Консервативной партии. Привлекательная блондинка, которой не исполнилось и тридцати лет. В прошлом году на конференции в Брайтоне она стала центром внимания, живым доказательством того, что консерватизм снова был молод и динамичен.
– Единственное, что в Фарре Портер было молодым, так это ее возраст, – заметил Ньюсон. – С политической точки зрения она просто неандерталец. Вешать, пороть, съесть всех черномазых детей с кашей и отправить всех черных на родину.
– А я думала, что она нормальная. Взять хотя бы ее стиль. И ты должен признать, что у нее были классные туфли.
И снова Ньюсону пришлось признать, к своему стыду, что наблюдение, которое показалось бы ему абсолютно глупым, выскажи его кто-нибудь другой, в устах Наташи было просто потрясающим и незабываемым. Ну почему, недоумевал он, стоит ему только увлечься девушкой, как он тут же начинает растворяться в каждом ее слове и поступке?
– Я не могу серьезно относиться ни к одному политику, который настолько обеспокоен своим загаром, – заметил он.
– Это мир прессы. Презентация очень важна. Нужно соответствовать, тебе не кажется? – ответила Наташа.
У Фарры Портер был знаменитый загар, это была ее марка. Когда она выиграла дополнительные выборы в Фулеме, заголовок в «Сан» кричал: «ШОКОЛАДКА». Она появилась на вечеринке в честь своей победы в маленьком черном платье от Версаче, с открытой спиной, разрезанном спереди до пупка и по бокам от бедра до подмышки. Почти каждый сантиметр ее элегантных стоячих грудок был на виду, и было абсолютно очевидно, что она загорала без лифчика. За одну ночь это платье превратило Фарру Портер в главное достоинство консервативной партии, в политика с большой буквы, самую признаваемую фигуру парламентской партии, даже более известную, чем сам ее лидер. Ее броский вид заставил лейбористскую партию заняться поисками жемчужины, которая затмила бы Фарру Портер.
– Она классно выглядела и вообще была прикольной, – настаивала Наташа. – Если бы у меня было достаточно времени и денег, может, у меня был бы загар не хуже.
– Вряд ли. У тебя и так прекрасная кожа. Лучше не бывает.
Возникла неловкая пауза. Ньюсон, как всегда, зашел слишком далеко, засветив свое тайное обожание.
– Спасибо. Очень мило с твоей стороны, – сказала Наташа, удивленно глядя на него. Пауза продолжалась, пока они не прошли в дом, где жила и умерла мисс Портер. Жертву нашла ее мать, которая была замужем за известным волокитой, членом совета министров, и большую часть своей жизни имела дело с мучительными скандалами в прессе. Позже все единодушно признали, что она мужественно выстояла этот самый ужасный из кошмаров. Находясь рядом с обезображенным телом своей дочери, она все же смогла уведомить полицию и МВД таким образом и на таком уровне, что место преступления тут же оцепили и ни одна ужасная деталь произошедшего не выскользнула наружу. Толпу журналистов, собравшихся на ступеньках дома, привлекло только появление полиции. Они не подозревали, что Фарра Портер, звезда прессы и, благодаря своему потрясающему умению одеваться, потенциальный премьер-министр, была мертва.
Ньюсон это знал, но он понятия не имел о том, как она умерла, и не был подготовлен к жуткому зрелищу, которое ждало его в ванной рядом со спальней убитой.
– Держитесь, – сказала Элис Кларк, когда они шли через гардеробную комнату мимо многочисленных пар прекрасных, аккуратно расставленных туфель. – Ее отбелили.
– Отбелили?
– Видимо, да. Мне кажется, именно этого хотел убийца. Ее положили в смесь трихлорида и фенола. Два очень сильных отбеливающих вещества.
Обнаженное тело Фарры Портер лежало в вихревой ванне, по форме напоминающей почку, и действительно было отбелено. Ее знаменитая загорелая кожа была белой с багровыми пятнами, словно свежее мясо, и выглядела просто кошмарно.
– Наверное, он держал ее здесь несколько часов, – заметила доктор Кларк. – Возможно, сидел на унитазе вон там и смотрел.
– Откуда вы знаете, что он остался посмотреть? – спросил Ньюсон, тут же припомнив два других дела, в которых жертву оставляли умирать в одиночестве.
– Потому что он с ней не закончил.
– Волосы?
– Да, волосы. Если бы он сделал это до отбеливания, они были бы тоже белые, а вы прекрасно видите, что это не так.
Прекрасные светлые волосы Фарры Портер были почти так же знамениты, как и ее роскошная кожа. Теперь это было в прошлом.
Ее волосы были выкрашены в ярко-рыжий цвет. Даже крошечный мягкий пучок на лобке – все, чему при жизни Фарра Портер позволила остаться на обработанной воском, отполированной и ухоженной коже, приобрел тошнотворный, неестественный, химический оранжевый цвет.
Ньюсон не мог припомнить настолько жуткого и нелепого трупа. Словно из комиксов про Бэтмена.
– Как она умерла?
– Я не знаю. Для этого мне нужно перевезти ее к себе. Сомневаюсь, что причиной смерти явилась кислота. Конечно, она бы погибла, если бы пролежала в ней достаточно долго, но на это ушло бы несколько дней, а убийца, очевидно, хотел только повредить ее кожу. Ощущения были не из приятных, но все же в тот момент, когда убийца спустил кислоту из ванны, Портер все еще была жива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44