40-й полк прорвался из окружения, артиллерийские полки не понесли больших потерь, работники медсанбата во главе с начальником медслужбы Ф. М. Бойко успели вывезти из города всех раненых - более 300 человек.
Еще до рассвета зазуммерил телефонный аппарат, связывавший дивизию со штабом фронта. Слышу голос генерал-лейтенанта В. Д. Соколовского:
- Сдал Истру?
- Сдал...
- Нехорошо. А еще гвардеец!
Молчу. Какой гвардеец? Почему? Не в духе, казалось бы, Василия Даниловича так иронизировать. А он продолжает:
- Командующий фронтом приказал передать: ты Истру сдал, ты и возьмешь ее обратно.
- Возьму, товарищ генерал! И он зачитал документ:
- В Народном комиссариате обороны. О преобразовании второго и третьего кавалерийских корпусов и семьдесят восьмой стрелковой дивизии в гвардейские...
- Разрешите записать?
- Запиши. Пункты первый и второй о кавалерийских корпусах Белова и Доватора. Пункт третий: семьдесят восьмая стрелковая дивизия преобразована в девятую гвардейскую стрелковую дивизию. - Он сделал паузу: - А в скобках значится: "командир дивизии генерал-майор Белобородое Афанасий Павлантьевич"... Поздравляю дивизию и тебя лично. Доволен?
- Не то слово... Мы еще на Дальнем Востоке всей дивизией клятву дали завоевать гвардейское звание... Только...
- Ну, ну, договаривай!...
- Я-то ведь полковник, а не генерал-майор.
- Был полковник. До вчерашнего дня. Приказ подписан Верховным Главнокомандующим...
Работники политотдела во главе с Вавиловым выехали в части. Непосредственно на передовой, в окопах, они провели с личным составом беседы об этом радостном для всех нас событии. Теперь во всех полках, батальонах, дивизионах и батареях бойцы и командиры с гордостью повторяли: мы - гвардия, мы - девятая гвардейская.
Приехал из фронтовой газеты "Красноармейская правда" наш старый знакомый писатель Евгений Воробьев с ворохом свежих, пахнущих типографской краской газет. Мы читали и перечитывали напечатанный там приказ. Его уже набирали в походной типографии нашей дивизионной газеты. Потом нагрянули еще корреспонденты. Поздравляли, фотографировали, требовали материалов о героях дивизии.
Это был большой праздник, но праздник на войне. И первый же утренний доклад подполковника Суханова вернул нас в суровые будни. С рассветом 10-я немецкая танковая дивизия после сильнейшей артподготовки атаковала оборону 258-го полка. Враг рвался на восток через Кашино и Дарну, по второй, параллельной Волоколамскому шоссе дороге.
Опять там, на правом фланге, сконцентрировались в этот день наши главные усилия. Естественно, что приехавшие к нам военные журналисты стремились попасть именно туда. Известный поэт Алексей Сурков, тоже корреспондент "Красноармейской правды", просил разрешения проехать в полк Суханова.
- Поезжайте, Алексей Александровичу с уговором: на передовую не ходить. Так?
- Так! - согласился он, видимо не очень довольный условием.
Вернулся поэт поздно вечером усталый, шинель посечена осколками.
- Уговор, - сказал он, - дороже денег. Дальше штаба полка не сделал ни шага. Ни единого...
- Ужинали? - спрашиваю.
А он, казалось, не слышит меня, глаза - отсутствующие, и все повторяет:
- Ни шагу... Нет, не то. Ни единого шага не сделал, а до смерти четыре шага. Вот так!
Он выхватил из кармана блокнот и карандаш, что-то записал, повернулся и вышел. Ну что поделаешь с ними, с поэтами? Творческий процесс! И ни ужин Суркова не соблазнил, ни сон. Всю ночь просидел Алексей Александрович над своим блокнотом в землянке, у солдатской железной печурки.
Не знал я тогда, что присутствую при рождении знаменитой "Землянки" песни, которая войдет в народную память как неотъемлемый спутник Великой Отечественной войны, песни, слова которой будут повторять вслед за дедами и отцами наши сыновья и внуки:
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти - четыре шага...
Потом, когда эту песню уже пели на фронте, пели на привале и на сцене, под аккомпанемент гармони и просто так, Михаил Афанасьевич Суханов рассказал мне некоторые подробности пребывания поэта в полку. Он приехал в деревню Кашино, в штаб полка, а вскоре фашистские танки прорвались на дорогу и отрезали штаб от батальонов. Бой шел на деревенской улице, вражеские автоматчики вели огонь по блиндажу, где вместе с Сухановым оказался и Сурков.
Надо было прорываться из окружения. Начальник штаба капитан И. К. Величкин, собрав все гранаты, какие были у товарищей, выскочил из блиндажа, пополз к домам, в которых засели автоматчики. Суханов, Сурков и штабные командиры прикрывали его ружейным огнем.
Величкин был человеком отважным, мастером ближнего боя. Он забросал гранатами фашистов в трех домах, и штаб Суханова прорвался из окружения. Но самое тяжелое испытание ожидало их впереди. Когда уже вышли из деревни Кашино в поле, полковой инженер вдруг крикнул: "Стоять всем! Ни шагу!" И он указал на заснеженный бугорок, из которого, едва приметные, торчали рожки противопехотной мины. Присмотрелись. Да, сомнений нет, минное поле. Осторожно, друг за другом, ступая след в след, они выбрались из опасной зоны, где смерть действительно сторожила их в четырех шагах. А может, и ближе.
Последующие четыре дня - с 28 ноября по 1 декабря - соединения 40-го немецкого танкового корпуса предпринимали непрерывные атаки, пытаясь прорвать фронт 9-й гвардейской дивизии. Основную массу танков противник бросил на наш правый фланг, на стык с 18-й стрелковой. 28 ноября в атаках гитлеровцев наряду с мотопехотой участвовало около 45 танков, 29 ноября - до 60 танков, 30 ноября и 1 декабря - примерно столько же.
Однако эти массированные танковые атаки заметного успеха противнику не приносили. Он потерял более 20 танков, а прорваться в глубину нашей обороны так и не смог.
С напряженными боями, контратакуя, наша дивизия медленно отходила вдоль Волоколамского шоссе. За четыре дня ее правый фланг подался к востоку на 12 15 км, центр боевых порядков - на 8 - 9, левый фланг - на 5 - 6 км. Таким образом, соединения 40-го немецкого танкового корпуса на участке своего главного удара продвигались в среднем по 3 - 4 км в сутки. Такой темп наступления считается низким для пехоты, а для танков тем более, ибо он противоречит самой сути этого рода войск.
Гитлеровцы несли большие потери. Это явственно чувствовалось по действиям того же танкового корпуса. Если раньше командование корпуса предпринимало неоднократные попытки обойти дивизию с обоих флангов крупными силами, нанося при этом удар и в центре, то теперь оно было вынуждено сосредоточивать войска попеременно то в одном, то в другом пункте. Иначе говоря, маневр достигался непрерывной переброской войск на значительные расстояния, что, разумеется, сказывалось на их боеспособности, затрудняло снабжение, резко увеличивало износ техники.
К 1 декабря конфигурация обороны нашей 9-й гвардейской представляла собой прямой угол, одна сторона которого - от деревни Нефедьево до Селиванихи - была обращена на север, а другая - от Селиванихи через поселок Ленине к селу Рождествено - на запад. В глубине этого угла, примерно в равном (3 - 3,5 км) расстоянии от обеих его сторон, находился город Дедовск. Полоса нашей обороны составляла 16 - 17 км: 258-й полк находился на правом фланге, у деревни Нефедьево, 40-й полк - в центре, у Селиванихи, 131-й - на левом фланге.
Штаб дивизии, как и принято, расположился в тылу, в деревне Желябино, а наблюдательный пункт было решено вынести поближе к передовой. В поисках удобного места для НП мы с Бронниковым выехали в Дедовск. Надо было заодно взглянуть и на текстильную фабрику. Ведь имелся строгий приказ - не оставлять врагу никакого промышленного оборудования, даже заводских зданий. При вынужденном отходе мы были обязаны проследить, все ли оборудование и сырье эвакуировано в тыл, а если нет возможности его вывезти - уничтожить. Ответственность за выполнение этого требования несли командир и комиссар в полосе действия своих войск.
По дороге Бронников рассказал, что с фабрики наш автобат уже вывез в Москву более 500 тонн хлопковой пряжи. Оставлено, по просьбе Федора Михайловича Бойко, лишь несколько кип. Из пряжи делают теплые мешки, вроде спальных, для раненых, чтобы хоть как-то уберечь их от холода на пути в госпитали.
Морозы в те дни стояли жестокие. Над Дедовском, отражаясь в оконных стеклах, опускалось за крыши малиновое солнце. Дым над трубами вставал вертикально, плотным столбом. Значит, ночью столбик термометра покажет градусов тридцать ниже нуля.
Людей на улицах, несмотря на мороз, много. Жители покидали город. С мешками за спиной, с узлами и чемоданами, они вереницей тянулись к станции, к московскому поезду.
Вышел я из машины, догнал старика, который тянул саночки с поклажей, с аккуратно притороченным к ней медным чайником.
- Отец, как проехать к ткацкой фабрике? Он махнул рукавицей:
- Прямо. По левую руку увидишь кирпичные корпуса. Она и есть. Говорят, взрывчатку в нее заложили?
- Кто говорит?
- Люди! Э-эх! Строили-строили, и на тебе...
- Что ж, фашисту ее оставлять?
Старик смотрел на меня выцветшими голубыми глазами, молчал, и я остро почувствовал неловкость, какую-то вину перед ним. Не то я сказал, а нужное слово найти никак не мог.
- Зачем фашисту? - веско проговорил он. - Ты нам ее сбереги. Стань здесь крепко и не отдай. Доколе ж будем пятиться? До Москвы? Так вот она - сорока верст нету.
И дернув саночки, пошел, ссутулясь, к станции.
- Что сказал старик? - спросил Бронников, когда я сел в машину.
- О том, что до Москвы - сорок километров.
- Меньше! - поправил комиссар. - Сорок - это до самого центра, до Кремля.
Остаток пути мы молчали. Я думал о дивизии, ее стойкости. Да, этот рубеж должен быть последним, с него мы не уйдем.
На ткацкой фабрике нас встретил командир саперного батальона военный инженер 2 ранга Николай Григорьевич Волков.
Он доложил, что подготовительные работы закончены, взрывчатка заложена. С Волковым был товарищ в штатском, если память не изменяет, директор фабрики. В цехах, по которым мы прошли, ни души. Пусто, тихо. Все оборудование уже вывезено. Директор рассказывал нам о фабрике, а у самого слезы на глазах:
- Может, погодите взрывать?
Отошли мы с Бронниковым в сторонку, посоветовались. Пришли к выводу: взрывать фабрику лишь в крайнем случае. Ведь преждевременный взрыв может отрицательно сказаться на моральном состоянии бойцов дивизии. Они уже знали: если в тылу подорвали какие-то объекты, значит, командование не исключает возможности нового отступления. А отступать нам теперь некуда.
Комбат Волков получил приказ оборудовать наблюдательный пункт на территории фабрики или рядом - в подходящем помещении. А директору я сказал:
- Фабрику подорвем, если фашисты атакуют мой НП.
С тем и расстались. Ну, а у нас с комиссаром задача простая: "Не давши слова - крепись, а давши - держись".
Конечно, мы тогда не знали, что держаться нам осталось считанные дни, что Ставкой Верховного Главнокомандования уже разработан план контрнаступления, что резервные армии сосредоточиваются на исходных позициях и частично уже введены в бой.
Обстановка в полосе нашей дивизии в первых числах декабря оставалась весьма напряженной. Еще 30 ноября мы вынуждены были оставить три деревни: Дедово, Петровское и Селиваниху. Важное тактическое значение имела Селиваниха. Здесь был опорный пункт нашей обороны. Мы понимали, что противник, овладев деревней, бросит свои танки к Волоколамскому шоссе, к поселку Ленино и далее на Дедовск, Нахабино. В ночь на 1 декабря 40-й полк Коновалова выбил фашистов из Селиванихи, но днем, в 16.30, опять был вынужден отойти, будучи атакован 15 танками и мотопехотой.
40-й полк, как, впрочем, и другие стрелковые полки, за месяц боевых действий сильно поредел. В нем теперь насчитывалось всего лишь 550 бойцов и командиров, 4 пушки и 3 станковых пулемета. И все же было решено в ночь на 2 декабря повторить атаку. Вместе с Коноваловым мы обошли передний край полка, перегруппировали батальоны в соответствии с замыслом - ударить на Селиваниху с юго-запада и северо-востока одновременно. Начальник артиллерии Погорелое вывел в этот район приданный дивизии 871-й противотанковый полк, подготовил огонь 471-го пушечного артполка. Пехоты у нас было очень мало, но артиллерийский кулак получился весомый. Противотанковый полк имел на вооружении 85-миллиметровые зенитные пушки, которые прошивали немецкие танки насквозь, в оба борта. Пушечный артполк с его дальнобойными орудиями получил задачу подавить артиллерию фашистов и, поставив отсечные огни, не допустить подхода вражеских танковых резервов к Селиванихе.
В том, что такими резервами противник располагал, я убедился несколько ранее, побывав в Нефедьево, в 258-м полку. С НП Суханова хорошо просматривалась местность за передним краем. Заснеженные поля были вдоль и поперек исполосованы следами гусениц, в лощинах и перелесках виднелись плохо замаскированные танки. Их было очень много. Видимо, противник намеревался расширить клин, вбитый им между флангами нашей и 18-й дивизий.
Так сложилась боевая обстановка у нас в центре и на правом фланге к вечеру 1 декабря. Вернулся я с передовой в штаб дивизии уже за полночь. Только уснул - будят:
- Командующий фронтом!
Открыл глаза, а понять ничего не могу.
- Кто?
- Прибыл командующий фронтом! С ним и командарм.
Тут чья-то рука отодвинула плащ-палатку, которая занавешивала дверь, в комнату вошел генерал с пятью звездами на петлицах шинели - командующий войсками Западного фронта Г. К. Жуков. Следом вошел командарм К. К. Рокоссовский.
- Доложите обстановку! - приказал генерал армии Жуков.
Собравшись с мыслями, начинаю докладывать, показывая на карте наши боевые порядки. Понимаю: времени у командующего фронтом в обрез. Говорю о главном, о борьбе за Селиваниху:
- Сегодня, в три ноль-ноль утра, сороковой стрелковый полк атакует этот пункт.
- Состав полка?
- Пятьсот пятьдесят штыков.
- Мало.
- Так точно! Но мы подтянули туда два артиллерийских полка. Резерва пехоты у меня нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57