Ави вежливо улыбнулся.
– Совершенно верно. А вы, должно быть, первый супруг Мэгги.
Эрик слегка покраснел.
– Мы подумываем о том, чтобы провести пару недель в кибуце. Как там теперь?
Ави ни на мгновение не замешкался с ответом.
– Похоже на летний лагерь, на который вот-вот обрушится Божий гнев.
– Забавно. Я всегда хотел поехать с Мэгги в Израиль, но она всегда отказывалась, теперь же это слишком поздно, – прибавил он поспешно.
– Прими мои поздравления, Эрик. Я слышала, что у тебя родился еще один ребенок, – сказала я, пытаясь переменить тему разговора.
Его лицо расплылось в гордой улыбке, и он полез во внутренний карман за фотографиями.
– Вот он. Здесь ему от роду всего пятнадцать минут. Его только что немного выкупали.
Это был не мой ребенок. И нельзя сказать, что я сколько-нибудь в этом раскаивалась… Но почему же тогда у меня на глазах появились слезы? Какое-то другое чувство захлестнуло меня. Может быть, потому что он был теперь счастлив, а у меня был Ави. Что-то вроде сожаления о впустую потраченных годах жизни. Каждый из нас мог бы потратить их с гораздо большей пользой для себя.
– Он просто чудо, – сказала я, протягивая фотографии Ави.
Ави был само обаяние.
– Вы счастливый мужчина, – сказал он Эрику.
В этот самый момент к нам подгребла Рона, которая с полным правом собственницы взяла Эрика под руку и уставилась на меня. У нее были такие же длиннющие и кроваво-красные ногти. Однако ее волосы были подстрижены так коротко, что голова стала похожа на треугольную грушу. Она была так же самоуверенна, как и тогда, когда еще не была его женой. И все же что-то в ней переменилось. И не в лучшую сторону. Она совершенно утратила ту каплю беззащитности и уязвимости, которая делала ее хрупкой женщиной. Теперь она добилась всего, чего хотела, и заметно потяжелела. Если бы она хотя бы на секунду представила себе, до какой степени мне бы не хотелось повернуть все к прежнему, ей не пришлось бы тратить столько энергии, чтобы обжигать меня взглядом.
– Здравствуйте, Рона, – тихо сказала я. – Спасибо, что пришли.
Кажется, она сочла мои слова враждебными. А может, чувствовала себя до того неуютно, что не знала, что ответить. Как бы там ни было, она стала закипать, когда Эрик взял меня за руку.
– Мы слышали, она покончила с собой, – прошептал он. – Она оставила какую-нибудь записку?
Ави счел необходимым проигнорировать этот вопрос.
– Я могу понять ваше желание посетить Израиль, – сказал он, обращаясь к Ронс.
Но Рона изо всех сил старалась не упустить ни одного слова из нашего с Эриком разговора.
– Да, конечно, – рассеянно проговорила она.
– Ты прав, она оставила записку, – спокойно сказала я.
– А вы бывали там когда-нибудь? – поинтересовался Ави у Роны.
– И что же в ней? Она как-то объяснила свой поступок? – не унимался Эрик.
– Как же я могу тебе рассказать содержание записки, Эрик, – удивилась я, – ведь это очень личное. Это касается только семьи, ты меня понимаешь?
– Но я все еще считаю тебя своей семьей, – тихо сказал Эрик. – Я никогда не забуду о том, что мы были мужем и женой.
И снова слезы полились из моих глаз. Но на этот раз я совершенно точно знала отчего. Я оплакивала зря потраченную жизнь. Все те годы, которые я провела без Ави… Но ведь я принесла эти годы в жертву Эрику, который даже не понимал этого.
Ави обнял меня за талию, а Рона молча придвинулась к мужу.
– Мне кажется, что цена успеха всегда очень высока, – сказал Эрик, чтобы как-то прервать наше молчание.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросила я, вытирая слезы.
– Как что?.. Сначала был твой звукорежиссер, теперь твоя мать… Кто будет следующим?
– Почему кто-то должен быть следующим?! – вскричала я. – То, что ты говоришь, это ужасно!
Но он как будто не заметил моей реакции.
– Бог любит троицу, – сказал он. – Так, кажется, говорят?
Ави по-прежнему был само обаяние.
– Почему бы нам не обсудить ту ужасную драму, которой стал для вас развод с Мэгги? – предложил он. – Тогда бы мы могли чувствовать себя в безопасности.
Эрик закашлялся, а Рона скорее выглядела сбитой с толку, чем смущенной. И тогда я обняла его, мужчину, который когда-то был моим мужем. В моей душе поднялись самые теплые чувства. Тут были и прощение, и печаль. И я поклялась себе не бередить этим разговором старых ран.
– Я очень счастлива за тебя, – сказала я со слезами на глазах.
– Я всегда хотел детей, – ответил он, – а ты не хотела.
Когда мы отходили от четы Орнстайнов, на лице Ави появилось странное выражение.
– Интересно, как ты теперь относишься к тому, чтобы обзавестись детьми? – спросил он.
– О, это было бы счастье, это было бы..
– Значит, так и будет. Главное, что мы вместе. Вместе на всю жизнь.
Хайман разразился скорбными признаниями в самый неожиданный момент. Он схватил меня за руку, когда гроб стали опускать в могилу.
– Клянусь тебе, я никогда до нее не дотрагивался! – зарыдал он. – По вторникам и четвергам мы просто выпивали и болтали. Я очень хотел ее, но она всегда говорила, что Алан убил в ней все чувства.
– Почему же вы не сказали об этом вчера? – спросила я, хотя уже знала ответ.
Родительница скончалась прямо у меня на глазах. Я была совершенно обессилена, и разве я могла бы сосредоточиться в тот момент на объяснениях Хая.
– Если бы я и сказал, разве это что-нибудь изменило бы? – с горечью произнес он. – Так лучше для него – чтобы он думал, что кто-то ее любил. Ведь я действительно ее любил. Она вся была комок нервов, она была непредсказуема. Просто совсем помешалась… Но в ней было очарование, какое-то волшебство. Она была так обольстительна, так беззащитна, что просто невозможно было се не…
Хайман не смог закончить фразы, потому что могильщики заработали лопатами, забрасывая яму мерзлой землей. Но он мог бы этого и не делать: все было ясно без слов. В том, что он хотел сказать и не успел, было несравнимо больше смысла, чем во всех словах, которые произносил раввин из храма Эммануила, которого пригласили на похороны, чтобы он произнес надгробную речь. Ведь раввин даже не знал родительницы. Отец второпях пересказал ему основные биографические сведения: о том, что она не чуждалась помощи ближнему; о том, что любила музыку, а также несколько забавных случаев из первых дней их супружества. И именно потому, что раввин никогда не был с ней знаком и лицезрел ее уже мертвую, мне показалось, все, что он говорил, относилось к какому-то другому человеку. Зато слова Хая были очень близки мне. Он говорил о той, которую я знала так же хорошо, как саму себя.
Сразу после этого я снова увидела родителя. Глаза у него покраснели, и было ясно, что он плакал.
Несколько секунд мы пристально смотрели друг на друга, а потом я положила руку ему на плечо.
– Мне очень жаль всех нас. Мы были так глупы и так все испортили.
Он опустил голову.
– Ты можешь обвинять меня всю свою жизнь, но это несправедливо.
По крайней мере, это было похоже на человеческий разговор, поэтому я постаралась не упустить этого момента.
– Она тоже была не подарок, – спокойно сказала я.
– Я столько раз бывал не прав, – просто сказал он и отвел взгляд.
– Но почему ты так поступал?
– Я устал. Я очень устал, – сказал он, качая головой. По моим щекам медленно катились слезы.
– Я так любила ее.
Он взглянул на меня с удивлением.
– Я тоже ее любил.
– Тогда почему?..
– Так получилось…
Мы шли к его лимузину, который был припаркован в роще около входа на кладбище. Начинался дождь с градом.
– Твоя сестра меня ненавидит.
– Разве тебе это не все равно?
Он не ответил.
– А мои чувства тебе тоже безразличны? – спросила я, вытирая глаза.
– В общем, да, – честно признался он. – Потому что ты никогда не была одним целым с нами. Ты отдалилась давным-давно.
Я остановилась и взяла его за руку, чтобы он не мог уйти.
– Отец, еще не поздно…
Он устало кивнул.
– Нет, это уже не по мне. Я слишком устал от ссор. Есть тысячи вещей, которые ты не в состоянии понять.
Он вытащил носовой платок и вытер глаза. И сразу постарел, осунулся. От возраста никуда не денешься.
– Отец… – начала я, но слезы мешали мне продолжать.
Он же больше не хотел ни о чем говорить.
– Бесполезно, – сказал он с кривой усмешкой. – Ни с кем из вас просто невозможно нормально разговаривать…
Потом он повернулся и пошел к машине, ссутулившись от незримой ноши. Около лимузина он остановился, несколько мгновений смотрел на меня издалека, а потом забрался внутрь. Я медленно подняла руку, чтобы помахать ему на прощание, но поздно – лимузин уже выезжал за кладбищенские ворота.
Еще кое-что удивительное происходило на протяжении всего этого дня. Помогая мне садиться или выходить из машины, поддерживая под локоть, когда я переступала через порог, всякий раз Ави с виноватой улыбкой спрашивал у меня:
– С тобой все в порядке?
Это было так необычно, что я не могла удержаться от улыбки. Ави, мой генерал, который обычно бросал меня под дождем около автомобиля и бежал сначала открывать свою дверцу или оставлял меня на тротуаре или в потоке машин посреди улицы, а сам переходил на другую сторону, предоставляя мне обходиться собственными силами, теперь Ави вдруг проникся необыкновенной заботой о моей безопасности и комфорте. Конечно, это совсем не значит, что он и раньше не проявлял обо мне заботы. Просто такого рода внимательность была ему совершенно не свойственна. Это было не в обычаях его страны. И я принимала его таким, какой он есть… Теперь с ним что-то случилось.
С кладбища мы возвращались вместе с Кларой, Стивеном, Куинси и Дэном. Ави так дрожал надо мной, что всякий раз, когда машину встряхивало на дорожной выбоине, он бережно меня обнимал. В конце концов Куинси не выдержала.
– Вы так суетитесь над ней, что можно подумать, она беременна, – воскликнула Куинси.
Все слегка покраснели и ждали, что я начну возражать.
– Именно так, – сказала я, помолчав. Потрясенная Клара ударилась в слезы и счастливо закудахтала.
– О, Мэгги, – тараторила она, – ты должна была мне сказать. Почему я об этом не знала?
– У нас были другие заботы, – сказала я с иронией.
– Я так счастлива, – пробормотала она, обнимая меня.
– Это еще почему? – рассмеялась я.
– Да потому что ты будешь нормальной женщиной, как все мы! – воскликнула она, но тут же смущенно прикусила язык.
И совершенно напрасно. В ее словах была доля правды.
– И когда же? – поинтересовалась Куинси, прижимаясь щекой к моей щеке.
– В августе.
Дэн пожал Ави руку, а Стивен похлопал его по спине. Можно подумать, что между этими мужчинами появилось что-то общее из-за того, что один из них сделал меня беременной.
Оказавшись в центре всеобщего веселья, я совсем растерялась, Ави, однако, нисколько не смутился. Он прекрасно себя держал: отвечал на вопросы, улыбался и обнимал меня всю дорогу, пока мы ехали в город. В конце поездки каждый успел шепнуть мне на ухо, что Ави производит самое замечательное впечатление: он обаятелен, добр, красив, а главное, влюблен в меня до сумасшествия.
Впрочем, все эти мнения были для меня не такой уж новостью. Но я начала осознавать, что более не властна над своими чувствами и уже ничего не могу изменить. Я его любила, я ему принадлежала… Словом, мы были одним целым.
Мы вернулись в нашу квартиру. И это было теперь так естественно говорить о квартире, что она «наша», а о себе самой, вместо «я», говорить «мы»… Как только мы вошли, телефон стал звонить не переставая. Звонили самые разные люди и по самым разным делам. Одни, чтобы выразить сочувствие. Другие – различные официальные лица Израиля и Соединенных Штатов – чтобы обсудить неотложные политические вопросы, в связи с запланированными в Вашингтоне встречами.
Грэйсон прозвонился между израильским премьером и американским помощником госсекретаря.
– Мэгги, – тепло произнес он, – я никогда не хожу на похороны с тех пор, как умерла моя мать, но я хочу, чтобы ты знала, что я с тобой и, если потребуюсь, весь в твоем распоряжении, днем или ночью. И не беспокойся насчет контракта.
Через некоторое время у нас с Ави разгорелся спор. Впрочем, Ави настаивал, что это никакой не спор, а просто разный взгляд на вещи, – что-то вроде дискуссии. Или, по крайней мере, взаимное недопонимание по причине языкового барьера.
– Кто последний будет отводить свои войска? – спросила я, перемалывая кофе.
– Американцы требуют одностороннего вывода воинских частей из Ливана, – объяснил Ави, доставая чашки и блюдца.
– И что же теперь? – не унималась я.
– Легких решений не предвидится, – сказал он, передавая мне молоко. – А что сказал Даниэль Грэйсон?
– О, он очень мил. Просто хотел, чтобы я знала, что он со мной и что я могу не беспокоиться о контракте.
Ави поставил чашку и, встав из-за стола, подошел ко мне.
– Мэгги, – сказал он с нежностью, – я хочу, чтобы теперь ты была очень осторожна. Из-за ребенка.
– Что ты имеешь в виду?
Он тихонько коснулся моей щеки.
– Тебе тридцать четыре года, а в этом возрасте рожать не так легко, как в двадцать. Я хочу, чтобы ты поберегла себя, пока он не родится, и не появлялась в зонах вооруженных конфликтов.
Спору нет, в моей жизни многое переменилось, но еще не было случая, чтобы моя работа становилась объектом обсуждения. Да еще чтобы я учитывала чье-то мнение.
Я понимала, какого ответа ожидает от меня Ави, но я не была готова дать ему этот ответ. Я лишь взглянула на него и улыбнулась. А он добавил:
– Я люблю тебя и не хочу, чтобы что-то случилось…
Однако он и не ждал, что я быстро капитулирую, понимая, что эта беременность – необычное и новое дело для нас обоих.
– Так вот, – продолжал он прерванный разговор, – американцы не воспринимают всерьез близость Советов, во всяком случае не хотят занимать жесткую позицию.
Я с трудом удержалась, чтобы не улыбнуться. Он поцеловал меня в шею.
– Ассад никогда не пойдет на переговоры с Израилем.
– Займись со мной любовью, – прошептала я.
– Это не предмет для торговли, – спокойно сказал он.
Израильская позиция в вопросе о компромиссе была до того прозрачна для меня, что я вполне могла бы сама отправиться на переговоры в Вашингтон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53