Мне кажется, что я слышу, как она обращается к водителю:
– Эй, полегче со своим счетчиком! Я выходила не больше, чем на минуту, чтобы сказать младшей дочери о крови на простыне…
Так я и стою, сжимая в руке тугой белый пакетик, а мои одноклассницы выстраиваются рядом со мной вдоль штрафной линии хоккейной площадки, чтобы сняться на коллективное фото. Потом я бегу в туалетную комнату, запираюсь в кабинке и разворачиваю пакет, в котором оказываются пачка гигиенических салфеток и розовый эластичный пояс с металлическими застежками. Через пять минут я наконец соображаю, как именно следует справиться с кровью, которая пачкает внутреннюю сторону моих бедер и белые хлопчатобумажные трусики. Когда я оправляюсь от шока, то прихожу к печальному заключению о том, что жизнь моя круто переменилась, вот почему мое лицо на том фотоснимке такое унылое.
Я совершенно не понимала, что происходит. Единственное, что я знала, – это то, что за окном шумит восхитительный весенний день и что ветеран Вьетнама держит в своей квартире в Южном Бронксе трех заложниц. В этот день Брайн Флагерти без малейшего колебания вознамерился рискнуть моей жизнью. Было совершенно ясно, что больше я никогда не совершу подобной роковой ошибки. Боже, и как это я могла допустить, чтобы этот бравый парень-кремень Брайн натянул меня на свой грандиозный органон? Как это можно было не понимать, что если я окажусь на его ирландском чуде по самое мое, то моим мозгам еще понадобится проявить старую добрую еврейскую смекалку. Последний раз в жизни я позволила ввести себя в заблуждение насчет того, что если мужчина напрочь лишен всяких еврейских комплексов, уходящих корнями в такую глубь веков, когда никто еще не ведал о неопалимой купине, то у него нет и никаких соответственных предрассудков, не менее древних по своему происхождению.
И дело совсем не в том, что все еврейское автоматически считается замечательным, а все католическое – никудышным. Эрик Орнстайн напрочь отметал все эти рассуждения о сложных материях, считая их пустой тратой времени. Главное – поменьше думать и не читать всю эту чушь, полагал он. От многая знания многая скорбь. Отсюда и его убеждение, что женщина годится только чтобы рожать детей. Что касается Брайна Флагерти, то ему мое интелллектуальное самокопание также представлялось пустой тратой времени. Правда, в отличие от Эрика он говорил, что вместо того, чтобы читать книжки, нужно просто жить и быть счастливым. Конечно, ему легко говорить. А каково мне, замужней женщине, украдкой забираться в постель к человеку, который только и знает, что рассуждать о бейсболе, усовершенствованных наручниках или о своей новой стереосистеме, способной одновременно перематывать аж целых восемь кассет, хотя последнее, безусловно, является большим техническим достижением. Однако это не значит, что остаток своей жизни я должна была провести с Эриком Орнстайном, занимавшимся любовью с поспешностью курьерского поезда, который летит где-то между Парижем и Женевой без остановки в Дижоне.
Таким образом, когда я поразмышляла о том, что, может, мне суждено провести остаток жизни в обществе Гектора Родригеса, то пришла к заключению, что это не многим более печальная перспектива, чем закончить жизнь в лежачем положении с Эриком Орнстайном или в стоячем положении с Брайном Флагерти. Я горевала о том, что родитель и родительница принудили меня выйти замуж за Эрика, но я также досадовала на себя за то, что – о Боже! – позволила Брайну влезать своим ищеечьим языком в самые интимные места моего тела, предварительно не задав ему ряд вопросов, которые открыли бы мне глаза на то, с кем я имею дело. По какой-то жестокой иронии судьбы Эрик добивался меня в качестве жены, а Брайн получил в качестве любовницы, и оба были совершенно довольны тем, что имели. Вот уже пятнадцать лет прошло с тех самых пор, когда на моей простыне появились пятна крови, а я все еще ничего не понимаю в своей жизни.
Когда я неторопливо шла через отдел новостей к кабинету Ника Сприга, решение принять предложение Гектора Родригеса и присоединиться к нему в его квартире на Моррис авеню, 510 окончательно утвердилось в моем сознании. У меня просто не было выбора. Гектор был тем единственным, что действительно принадлежало мне – он был моей работой.
– Ник, – сказала я, садясь, – что ты об этом думаешь?
– Я думаю, – ответил он, сверкая черными глазами, – что для тебя это шанс получить «Эмми».
– Грандиозно, – сказала я. – А как насчет шансов остаться в живых?
– Вот об этом нам и надо поговорить, – серьезно сказал Ник. – Брайн считает, что девяносто шансов из ста, что этот парень ничего такого не выкинет. Он сдастся, если поговорит с тобой.
– Чудесно, – сказала я. – Но ведь мы оба в курсе этой статистики. Если он сдается – мы будем иметь все сто процентов, а если нет – круглый ноль…
– Слушай, Мэгги, у нас не так много времени. Он дал полицейским всего час, а потом он взорвет дом.
Должно быть, Ник временно лишился рассудка.
– Слушай, Ник, неужели ты веришь в эти дерьмовые девяносто процентов? – ужаснулась я.
– Мэгги, – начал он, одаривая меня кротким взглядом, – что бы ты ни решила, я буду на твоей стороне. Я буду рядом с тобой. Мы пойдем туда вместе, я не оставлю тебя одну.
Глядя в этот момент на Ника, мне оставалось лишь посетовать про себя, что, увы, настоящие мужчины всегда или женаты, или увлечены другими по-настоящему прекрасными женщинами. Такова эта дерьмовая жизнь.
– Пойдем, – сказала я, поднимаясь. – Позвони Брайну, а я пока позвоню Эрику.
– За каким дьяволом тебе это нужно?
– Эрик никогда не простит мне, если я позволю себя убить, не сообщив предварительно, куда я положила квитанцию из прачечной на его белье, – пошутила я.
– Серьезно, Мэгги, – настаивал Ник, – зачем тебе звонить Эрику?
– Может быть, мне хочется, чтобы он побеспокоился обо мне, – правдиво ответила я. – Хотя бы немного.
Я набрала номер прямого телефона Эрика. Мне вовсе не хотелось иметь в такую минуту дело с миссис Пирс, которая была католичкой и без сомнений сразу побежит ставить свечку, чтобы в квартире в Южном Бронксе пуля прямехонько попала мне в лоб.
Я считала гудки. Один, два, три… На шестом он наконец ответил:
– Эрик Орнстайн слушает.
– Эрик, я тебя оторвала?
– А ты как думала! Деньги тают на глазах, а я жилы рву, чтобы их сохранить… Ну, что там у тебя?
Я начала подробно излагать ситуацию. Он несколько раз откладывал трубку, чтобы попутно справиться о курсах йены, дойчмарки и тому подобном. Наконец я объяснила ему всю драматичность происходящего: Гектор дал полиции один час на размышления, а потом собирается убить всех домашних, в том числе и себя самого. Эрик молчал. Я была уверена, что он потерял дар речи из-за жестоких угрызений совести – раскаиваясь во всем том зле, которое он мне когда-либо причинял. Может быть, он мучительно думал, как наладить нашу жизнь, и для начала решил поровну разделить имущество. Вполне возможно, что он как раз подбирал подходящие слова, чтобы направить наши супружеские отношения в нормальное русло и еще раз попытаться построить все заново – сделать что-то, что спасет меня от одиночества, мрачная перспектива которого встала передо мной, когда Брайн перечеркнул все, что у нас с ним было.
– Мэгги, – наконец сказал он.
– Да, Эрик? – спросила я с надеждой.
– Что я буду делать, если с тобой что-нибудь случится?
– Что ты имеешь в виду?
– Ты ведешь себя ужасно эгоистично и абсолютно не думаешь, как твои поступки могут отразиться на моей жизни.
– Эрик, я не…
– Я ведь даже не знаю, где находится бакалейный магазин. Я не знаю, где квитанция из прачечной, чтобы забрать мое белье!..
– Квитанция во втором ящике кухонного шкафа, того, что около плиты, – сказала я.
Случилось то, что должно было случиться: моему замужеству пришел конец.
Когда я собирала вещи, чтобы ехать в Южный Бронкс, в моем сознании мелькали обрывки каких-то мерзких мыслей, за которыми потянулись цепочки гнусных ассоциаций. Когда я вошла в лифт, эти ассоциации начали приобретать довольно ясные очертания.
Начнем с того, где мне теперь жить?.. Нет дома – и я гроша ломаного не стою. Никому не нужная – разведенка… Разведенка – это значит, что больше замуж не возьмут. Не возьмут замуж – несчастная баба… Бедная я бедная, одна дорога мне – к Гектору Родригесу.
Такси, в котором мы добирались до места, едва протискивалось сквозь густой поток машин. Я молчала, и Ник, взглянув на меня, истолковал мое молчание как крайнюю озабоченность тем, что могло произойти со мной в этой ситуации с заложниками.
– Не беспокойся, Мэгги, – попытался он ободрить меня, – я буду рядом.
Между тем Гектор Родригес интересовал меня в данный момент менее всего. Гораздо больше я была поражена осознанием того, что теперь у меня не будет кредитных карточек, банковского счета, чековой книжки. Не говоря уж о том, что теперь моя зарплата будет целиком оставаться у меня в кошельке, а это все-таки какие-никакие деньги.
Такси свернуло на Ист Ривер и, виляя из стороны в сторону, наконец выехало на Виллис авеню, отсюда до Моррис авеню было рукой подать. Когда мы миновали несколько почерневших после пожаров домов, Ник сказал водителю:
– Следующий поворот направо.
Водитель, которому бы рулить на каких-нибудь сумасшедших автогонках, рванул машину вправо.
– Есть, шеф, – буркнул он.
Такси затормозило на светофоре. Неподалеку, прямо в сточной канаве, расположилась вповалку компания наркоманов. Я подумала, что если все пройдет как надо и мои мозги не размажут по стене, то сегодня вечером я в последний раз займусь любовью с Брайном, а потом приду домой и потребую, чтобы Эрик вернул все те деньги, которые он удерживал из моей зарплаты и переводил на депозит в течение последних четырех лет. Когда мы наконец добрались до Моррис авеню, мое настроение было довольно бодрым. Несколько полицейских машин выстроилось поперек улицы, образуя подобие баррикады. Дик Карлсон, наш оператор, высунулся из окна такси по самые плечи и предъявил полицейским наши журналистские удостоверения. Полицейские машины проворно тронулись с места, давая нам дорогу. Улица напоминала поле битвы. Около «скорой» жались в кучку любопытные обыватели, жадные до кровавых зрелищ, – так обычно отзывался о них Брайн. Дальше припарковались три пожарные машины, два фургончика службы «911», а также четыре полицейских седана без номеров, но с включенными красными мигалками на крышах.
Ник помог мне вылезти из такси, и мы подошли к одной из полицейских машин. Когда Ник, я и наш новый звукорежиссер, которого я прежде никогда не видела, шли по улице, я услышала, что из толпы доносятся крики в мой адрес.
– Мэгги, привет! Ты что, собираешься туда идти?.. Эй, Мэгги, дай автограф!.. Добро пожаловать на Моррис авеню, Мэгги!
Звукорежиссер, определенно симпатичный мальчик с длинными ресницами и смуглым лицом, слегка подтолкнул меня в бок.
– Подари им свою улыбку! Может, немного приподними юбку, – посоветовал он, усмехаясь. – Это будет лучшее воспоминание в их жизни!
Я помахала им рукой, но все еще не могла оторвать глаз от нашего звукорежиссера. У него были очень правильные черты лица и грациозные движения.
– Ты, наверно, новенький. Я тебя раньше никогда не видела.
Он сделал движение – словно что-то смахнул у меня со щеки.
– Нет, я в штате. Но обычно я работаю в море.
– Что у меня было на щеке?
– Какая-то соринка.
– Спасибо… – Я помедлила. – А как тебя зовут?
– Джой Валери.
– А я – Мэгги, – улыбнулась я. Он тоже улыбнулся.
Подошли два детектива в серых плащах. У каждого в руке была рация.
– Объекту сообщили, что Мэгги Саммерс готова войти в дом, – сказал один из них.
– Прекрасно, – сказал Ник. – Я хочу, чтобы группа осталась здесь.
Он прошел с детективами к полицейским машинам, которые заняли оборону прямо перед зданием.
– Ты никогда не замечала, как быстро живые люди превращаются для полицейских в «объекты» и «цели», как только что-нибудь случается? – сказал Джой.
– Это унижает человека, – согласилась я.
На этом наш обмен мнениями закончился, потому что Ник подал нам знак.
– Похоже, началось, – сказал Джой.
Всего там было около десяти полицейских машин. Около каждой по паре полицейских в бронежилетах, которые прятались за открытыми дверцами автомобилей. Их мощные помповые ружья были нацелены прямо на подъезд дома 510 по Моррис авеню. Брайн тоже был там. Он стоял руки в боки, без пиджака, с ослабленным в узле галстуком и о чем-то беседовал с двумя полицейскими чинами. Его мускулы рельефно проступали сквозь тонкую голубую рубашку. На спине и под мышками рубашка здорово взмокла от пота.
– Это твой парень, – сказал Джой с улыбкой. Я изобразила невинность.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду… – засмеялся он, – что ты облизываешься, глядя на него.
Меня смутила его прямота, и я не нашлась, что ответить. Однако тут подоспел Ник, который принялся нас инструктировать.
Джой присоединился к Дику, который уже успел заснять общий план своей портативной телекамерой. Несколько мгновений я смотрела на Джоя и думала о том, что если все обойдется и мы останемся живы-невредимы, мы, должно быть, сделаемся большими друзьями. Я уже хотела подойти к Нику, чтобы узнать, нужно ли мне что-то делать, чтобы подготовить вступительный эпизод нашего репортажа, как меня перехватил Брайн.
– С тобой все в порядке, Мэгги? – спросил он.
– Я нормально, – ответила я, глядя в его необычайно голубые глаза и понимая, что уже тоскую о нем.
– Гектор ждет тебя. Все готово.
– Замечательно, – сказала я, хотя в душе желала только одного – оказаться в эту самую минуту с ним в его постели.
Пусть это и было бы в последний раз, но это лучше, чем попусту тратить время здесь. Ник посигналил группе.
– Берегите пленку, – закричал он, а потом повернулся к Брайну:
– Подождите, мне нужно с вами поговорить!
– Что такое?
– Я хочу пойти вместе с Мэгги.
– Не уверен, что он согласится.
Пока они обсуждали возможность того, чтобы Родригес разрешил Нику войти в квартиру, Джой тронул меня за руку и указал на крышу дома 510, а также на крыши соседних домов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53